Альберто Моравиа - Скука

• Название: Скука
• Автор: Альберто Моравиа
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-064798-9, 978-5-271-28552-3

Одно из самых известных произведений европейского экзистенциа­лизма, которое литературоведы справедливо сравнивают с «Посторон­ним» Альбера Камю. Скука разъедает лирического героя прославленного романа Моравиа изнутри, лишает его воли к действию и к жизни, способности всерьез лю­бить или ненавидеть, — но она же одновременно отстраняет его от хаоса окружающего мира, помогая избежать многих ошибок и иллюзий. Автор не навязывает нам отношения к персонажу, предлагая самим сделать выводы из прочитанного. Однако морального права на «несходство» с другими писатель за своим героем не замечает.

---

У меня перехватило дыхание:

—  Скучный? А что это значит — «скучный»?

—  Скучный — это скучный.

—  Но что значит для тебя это слово?

—  Скучный значит скучный.

—  То есть?

—  Скучный.

Итак, Чечилия мне изменяла, подумал я, и изменяла она мне потому, что я был скучный, то есть не существо­вал для нее так же, как она не существовала для меня. Но между нами было различие: я знал, что такое скука, пото­му что страдал от нее всю жизнь, в то время как для нее скука была лишь неосознанным импульсом для того, что­бы переместить свои соблазнительно покачивающиеся бёдра в какое-то иное, далекое от меня место. Я снова посмотрел на нее: она лежала на спине, раздвинув ноги, в той позе, в которой осталась после соития, уверенная в том, что ее непринужденное бесстыдство должно пока­заться мне совершенно естественным, свидетельствую­щим о нашей близости… И, глядя на нее, я вдруг поддал­ся обычной мужской иллюзии, заставляющей нас видеть в физическом обладании единственно реальное облада­ние. Да, подумал я, Чечилия вырвалась и ускользнула, но если я возьму ее снова, кто знает, может быть, я овладею ею по-настоящему и до конца и сумею побороть это ощу­щение неполноты. Я приподнялся и, склонившись над ней, коснулся ее губ своими.

—  Мне уже надо бежать, — пробормотала она, не от­крывая глаз.

—  Погоди!

И я взял ее снова, хотя она так и не открыла глаза, и только движением тела, алчно ответившем моему, пока­зывала, что готова к соитию, и это было еще одним дока­зательством того, что она не здесь, а где-то в ином месте, и все, чем я вступал в обладание, не имело для нее ника­кой цены и, следовательно, для меня тоже. На этот раз, сразу же после любви, Чечилия открыла глаза и сказала:

—  Теперь мне и в самом деле пора.

Она встала, побежала в ванную и исчезла за дверью. Оставшись один, я погрузился в бесплодную рефлексию. Я рефлектировал в буквальном смысле слова, то есть со­зерцал в темном зеркале своего сознания себя самого — то, как лежу я, голый и неподвижный, на диване, — под­рамник с чистым холстом у окна, комнату со всем, что в ней было. Потом в этом объективном и мертвом мире прорезалась вдруг четкая мысль, и она состояла в том, что после второго соития Чечилия стала еще более не­уловимой и, следовательно, еще более реальной; так что, если бы каким-то чудом я сумел бы взять ее не два раза, а двести, я был бы так же неудовлетворен, как и в первый раз. Одним словом, я обладал ею тем менее, чем больше раз я ее брал, хотя бы потому, что, овладевая ею, я тратил силы, необходимые для того, чтобы владеть ею по-настоящему, то есть как-то так, как я не мог себе и предста­вить.

Тут я услышал, что Чечилия приоткрыла дверь ван­ной, и, приподнявшись на локте, сказал:

—  Посмотри в шкафу, там есть для тебя подарок.

Я услышал, как она воскликнула:

— Подарок? Для меня? — Но в ее голосе не было ни удивления, ни радости; она отворила дверцу шкафа, взя­ла сумку, открыла ее, но я ничего этого не видел, потому что продолжал лежать на спине, уставившись в потолок. Однако через некоторое время я почувствовал на своих губах ее детский сухой поцелуй и услышал, как она про­шептала: «Спасибо». Я еще раз приподнялся: Чечилия, уже полностью одетая, стояла около стола и переклады­вала содержимое старой сумки в новую. Я снова упал на спину.

Глава шестая

Как вы, наверное, уже поняли, Чечилия не относи­лась к числу любителей поболтать, можно даже сказать, что естественным ее состоянием было помалкивать, и даже когда она говорила, все равно умудрялась ничего не сказать благодаря ошеломляющей краткости и безлично­сти своей речи. Казалось, в ее устах слова теряют свое реальное содержание, превращаясь в лишенные смысла звуки, словно она говорила на неизвестном мне иност­ранном языке. Отсутствие в ее выговоре чего-либо спе­цифического, свидетельствовавшего о принадлежности к определенной социальной или диалектальной группе, отвращение к общим местам и сведение разговора к про­стой констатации типа «сегодня жарко» усиливали это ощущение бессмысленности. Например, я спрашивал ее, что делала она вчера вечером, и она отвечала: «Вчера вечером я ужинала дома, а потом мы с мамой ходили в кино». Так вот, я сразу же замечал, что слова «дом», «ужин», «мама», «кино», которые в других устах значили бы то, что они и должны значить, и, следовательно, в зависимости от того, как они произносились, я мог бы понять, правду она говорит или лжет, в устах Чечилии оказывались всего лишь бессмысленным набором зву­ков, за которыми невозможно было вообразить ничего реального, будь то правда или ложь. Я часто спрашивал себя, как Чечилии удается разговаривать так, что. в ре­зультате возникает ощущение, что она ничего не сказа­ла? И пришел в конце концов к выводу, что выразить себя она была способна лишь одним путем — сексуаль­ным, не поддающимся словесной расшифровке, хотя, без сомнения, чрезвычайно своеобразным и убедительным; посредством же уст она поведать ничего не могла, оттого что этот канал связи был у нее как бы ненастоящим, без глубины и резонанса, ибо никак не сообщался с тем, что у нее внутри. Так что, глядя на нее в то время, как она после любовного акта лежала рядом со мною на спине, с раздвинутыми ногами, я невольно сравнивал горизон­тальный разрез ее рта с вертикальным разрезом лона и с изумлением отмечал, насколько второй был выразитель­нее первого, выразительнее именно в психологическом смысле, как бывает выразительно лицо, выдающее ха­рактер человека.

Однако же мне все-таки необходимо было знать, что в самом деле скрывалось за фразой типа «я ужинала дома, а потом мы с мамой ходили в кино», — действительно ли то был ужин, дом, мать и кино или свидание с крашеным актером; в конце концов жажда узнать о Чечилии как можно больше приобрела у меня почти болезненный ха­рактер, хотя совсем недавно, то есть до тех пор, пока я полагал, что, обладая ею физически, я постигаю ее до конца, все в ней казалось мне ясным, как день. Взять, к примеру, тему семьи. В свое время Чечилия со свойствен­ной ей немногословностью поведала мне, что она была в семье единственным ребенком, что жила она вместе с отцом и матерью, что они небогаты, потому что отец был болен и не работал. Тогда я удовлетворился этой инфор­мацией, почти благодарный Чечилии за то, что она не пожелала рассказывать мне обо всем подробнее, потому что единственное, что мне было от нее нужно, это то, чтобы она каждый день приходила в студию и спала со мной. Но, начиная с того момента, когда я стал подозре­вать ее в измене, Чечилия, из скучной и почти для меня несуществующей, превратилась в желанную и безогово­рочно реальную, мне захотелось узнать побольше и о ее домашней жизни, словно посредством этого знания я на­деялся достичь обладания, которого не мог добиться в любовном акте. И я принялся ее расспрашивать пример­но так, как расспрашивал когда-то о ее отношениях с Балестриери. Вот образец нашего разговора.

—  Так твой отец болен?

—  Да.

—  Что с ним?

—  Рак.

—  И что говорят врачи?

—  Они говорят, что у него рак.

—  Да нет, я имею в виду — как им кажется, может он еще выздороветь?

—  Нет, они говорят, что он не может выздороветь.

—  Значит, он скоро умрет?

—  Да, они говорят, что он скоро умрет.

—  Тебя это огорчает?

—  В каком смысле?

—  Ну, что он умрет.

—  Да.

—  И ты так об этом говоришь?

— А как я должна говорить?

—  Но ведь ты любишь отца?

—  Да.

—  Ну хорошо, пошли дальше. Твоя мать, какая она?

—  Что значит какая?

—  Ну, маленькая она или высокая, красивая или не­красивая, брюнетка или блондинка?

—  Обыкновенная женщина, как все.

—  Но как она выглядит?

—  Никак она не выглядит.

—  Что значит «никак»? Подумай, что ты говоришь!

—  Я хочу сказать, что в ней нет ничего особенного. Такая же женщина, как все.

—  Ты любишь мать?

—  Да.

—  Больше, чем отца?

—  Это разные вещи.

—  Что значит разные?

—  Разные значит разные.

—  Но в каком смысле разные?

—  Не знаю, просто разные, и все.

—  Ну хорошо, а твоя мать любит отца?

— Думаю, да.

—  Почему ты так говоришь, ты в этом не уверена?

—  Они ладят, стало быть, любят друг друга.

—  И чем занимается твой отец целыми днями?

—  Ничем.

—  Что значит ничем?

—  Ничем значит ничем.

—  Но это только так говорится — ничем, на самом-то деле человек, даже если он ничего не делает, все-таки что-то делает. Да, твой отец не работает, но чем он занят целый день?

—  Ничем.

—  То есть?

—  Ну, не знаю, как сказать. Он сидит все время в кресле около радиоприемника. Каждый день выходит ненадолго погулять, вот и все.

—  Я понял. У вас квартира в Прати?