Василис Алексакис - По Рождестве Христовом

• Название: По Рождестве Христовом
• Автор: Василис Алексакис
• Издательство: Издательство К. Тублина
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8370-0574-9

Роман Василиса Алексакиса «По Рождестве Христовом», удостоенный в 2007 году «Гран При» Французской Академии, — это путешествие сквозь пространство и время, отправной и конечной точкой которого становится гора Афон с ее загадками и многовековыми традициями, неоднозначным прошлым и еще более неоднозначным настоящим.

Этот роман начинается с простодушного расследования, которое студент-историк затевает ради женщины. По ходу этого расследования — отчасти научного, отчасти детективного — герой сталкивается со множеством колоритнейших персонажей — от таинственных «огнеходцев» до подводных археологов, от фашиствующих мафиози до святых отшельников. Но в итоге «По Рождестве Христовом» становится неким духовным странствием, попыткой преодолеть пропасть, разделившую античную и православную Грецию. В конечном счете — поиском пути к самому себе.

---

Мы толкнули дверь трапезной. Я очутился в зале, способном принять многие десятки человек, с мраморными столами и сложенными из камня скамьями. Столов тут было не меньше двадцати, в два ряда, и на каждом в пинг-понг можно было бы играть. На них взирала толпа святых, ангелов, демонов, нарисованных на стенах. Краски фресок потемнели, отчего место казалось еще более сумрачным. Откуда шел освещавший его скудный свет? Из двери, быть может. Мы сделали несколько шагов и оказались в середине зала. Он был не совсем пуст: какой-то человек сидел за столом и спал, уронив голову на руки. Непонятное любопытство толкнуло меня приблизиться к нему и заглянуть в лицо. Это был тот самый человек из Гревены, который признался мне, что у него никого нет на этом свете. Мне стало жаль его. Несмотря на сонм окружавших его фигур, он показался мне довольно одиноким в этом огромном помещении.

— Раньше тут жило восемьсот монахов, — сказал Онуфриос, когда мы вышли во двор.

Я сфотографировал ухо Артемиды и две колонны зеленого мрамора, точно такие же, как в Иверском монастыре. «Должно быть, монахи разрушили храм с зелеными колоннами. Все монастыри взяли себе по паре».

— Куда теперь? — спросил я своего спутника.

— Отвезу тебя к Симеону, я предупредил его о твоем визите. Но до того хочу кое-что показать.

Разумеется, я уступил его просьбе. Отъехав на километр от Великой Лавры, мы вышли из машины и, спустившись по отлогому склону, добрались до островка растительности. Там, среди деревьев и кустов, был большой камень, выше меня, на многочисленных гранях которого были нацарапаны рисунки, изображающие рыб, животных, лица и похожие на галеры корабли.

— Как думаешь, каких времен эти рисунки?

— Не знаю. Покажу своему преподавателю, может, он скажет.

Фотографируя камень во всех ракурсах, я обнаружил странное мифологическое животное с двумя головами и шестью ногами. И вдруг до меня дошло, что речь идет попросту о скотоложеской сцене.

— Может, это какой-то монах изобразил, — сказал я Онуфриосу, который тоже стал ее рассматривать.

— Возможно.

Вчера он был в прекрасном настроении. Я несколько раз заметил, как он улыбается за рулем без видимой причины. Это внушило мне надежду, что он приготовил какой-то приятный сюрприз и лишь ждет подходящего момента, чтобы о нем объявить. «Наверное, разузнал о Димитрисе Николаидисе… Брат Навсикаи жив, и я его увижу». Эта возможность необычайно меня смущала. Я уже смотрел на свою встречу с Димитрисом как на испытание, которое выбьет у меня почву из-под ног. Чтобы не думать об этом, я начал задавать Онуфриосу посторонние вопросы.

— Ты сам-то веришь, что Пресвятая Дева побывала на Афоне?

Он пожал плечами.

— Так говорят. Еще говорят, что, когда Мария сюда прибыла, в статую Зевса, что стояла на самой верхушке горы, ударила молния. На месте статуи сейчас маленькая часовня в честь Преображения Господня.

— А известно, в каком возрасте Мария умерла?

— Она не умерла, — поправил он меня, — а уснула. На следующий день после Успения ее могила оказалась пустой. Ей было пятьдесят семь лет.

Выдумывать другие вопросы мне не понадобилось: посреди дороги шел какой-то монах. Он нас приветствовал, сложив руки перед грудью и слегка поклонившись. Лицом он напоминал того журналиста, с которым я познакомился на церемонии анастенаридов. Мне пришло в голову, что все люди, с которыми я сталкивался за эти последние недели, на самом деле лишь два-три ловко загримированных актера, которые и сыграли все роли. Один и тот же актер изображал отца Минаса и секретаря Священного Собора; монах, виденный мной в самолете, был не кто иной, как президент Аристотелевского университета, нацепивший фальшивую бороду; портье гостиницы «Континенталь» и Онуфриос тоже один человек. «Я был прав, он потратит мои деньги у Корали». Приближаясь к Симеону, я вспомнил о мертвом голубе, про которого рассказывал его двойник на обратном пути из Лангадаса.

— Благословите меня, — сказал он.

— Господь благословит, — ответил Онуфриос.

— Я не стал дожидаться вас у себя, потому что знаю неподалеку отсюда место, которое лучше подходит для беседы.

Его акцент был еще незаметнее, чем у Прео. Он говорил очень тихо, словно боялся разбудить слова. Мы проследовали за ним до глубокого, очень лесистого ущелья, где пели тысячи птиц. Сели в свежую, сочную траву, свесив ноги в пустоту.

— Слышите?

Я вспомнил, что он часто говорит о птицах в своих стихах. В нескольких километрах отсюда ущелье выходило к морю почти такой же легкой голубизны, что и небо.

— Рыбаки убеждены, что мы можем летать, — сказал он. — Они это решили, видя, как мы очень быстро перебираемся с одного края пропасти на другой. Им и невдомек, что чуть выше по ущелью просто перекинут мостик.

— Я тоже слышал, что про нас такое болтают, но не знал, как мы этого сподобились, — сказал Онуфриос.

— Какие, по-вашему, самые красивые слова в греческом языке?

— Фос, таласса и антропос[12], — ответил он мне без малейшего колебания. — Я очень люблю ваш язык, выучил его, читая Отцов Церкви в двуязычном издании. Крепче всего меня связывает с Грецией именно этот язык. Я уже тридцать лет живу в вашей стране, и больше десяти не был в Перу. Только недавно начал опять немного писать по-испански. Что еще я могу вам сказать?

На несколько мгновений мы предоставили слово птицам. Я отметил, что все мы смотрим в разные стороны: Симеон — в ущелье, Онуфриос — в небо, а я — на море.

— Сколько вам было, когда вы уехали из Перу?

— Восемнадцать.

Я думал, что он ничего больше не добавит, поскольку уже ответил на мой вопрос. Но он сделал глубокий вдох, словно ему не хватало воздуха в этом месте, где атмосфера была такой чистой, и продолжил:

— В ранней молодости я любил поэзию, и еще любил рассматривать сквозь призму солнечный спектр. У меня не было никакого желания выбирать себе карьеру; учиться дальше по окончании средней школы ради диплома я тоже счел излишним. Мое первое соприкосновение с православием произошло в русской церкви, куда я случайно забрел однажды утром, очень рано. Там не было никого, однако перед иконами горели свечи. Я увидел на столе маленькие круглые булочки и взял одну. Я ее до сих пор храню, она лежит у меня на книжной полке, правда, немного зачерствела и почернела со временем. Должен добавить, что я терпеть не мог буржуазный дух католической Церкви, ее конформизм.

Я подумал об Аресе, которому его призвание тоже открылось в пустой церкви, ранним утром. А как я сам в итоге поступлю с орешками Полины Менексиаду? Сколько времени буду таскать их в своем кармане?

— Моя мать продала несколько старых картин, чтобы оплатить мой отъезд из Лимы. Я побывал в Англии, во Франции, в Индии. Изучал азиатские религии, встречался с буддистами. Но так и не смог привыкнуть к бедности, которая царит в Азии. В мае 68 года я снова оказался во Франции. Многие из молодежи увлекались тогда восточным мистицизмом. Если поездите по монастырям, то встретите и других монахов, которые участвовали в событиях той весны. Есть в монашестве стороны, способные прельстить бывшего левака. Онуфриос сказал вам, что наши братья, живущие сообща, каждый год меняют место работы? В один год кто-то работает библиотекарем, на следующий — садовником.

Онуфриос подобрал несколько камешков и стал бросать через равные промежутки времени в пустоту. Будто расставлял точки в рассказе Симеона.

— Один живущий в Швейцарии поп растолковал мне учение православной Церкви, согласно которому Бог стал человеком, чтобы и человек в свою очередь мог стать Богом. Он открыл мне врата сверхъестественного, в которые я с детства хотел войти. Я принял постриг в 70-х, в монастыре на Эвбее, потом приехал сюда, одновременно с другими молодыми монахами, которые задались целью возродить Святую Гору.

Я решил не спрашивать его об отношениях этих молодых с крайне правой организацией «Зои». Игра в вопросы и ответы конца не имеет, потому что каждый ответ влечет за собой новый вопрос. «Просто покину гору Афон с другими вопросами, нежели те, с которыми приехал».

— Опубликованные мной сборники стихов и интервью одному литературному журналу, которым заправляли гомосексуалисты, навлекли на меня неприятности. Я пролил много слез, прошел через океан боли. Теперь живу один, потому что обществу людей предпочитаю цветы и птиц.

Мне показалось, что я уже читал подобную фразу в книге об императрице Елизавете.

— Снова начал ездить за границу. В азиатских обществах больше утонченности, чем в европейских, они больше уважают своих членов, не топчут их. Афинское же общество стало мне откровенно невыносимо. Замечу, впрочем, что его нравы накладывают свой отпечаток и на монахов, сбивают их с верного пути. Я почти уверен, что романтические бунтари 68-го сегодня сюда не приехали бы. Современные иконы не излучают никакого света.