Ольга Елисеева - Геополитические проекты Г. А. Потемкина

• Название: Геополитические проекты Г. А. Потемкина
• Автор: Ольга Елисеева
• Издательство: РАН Институт российской истории
• Жанр: История
• Год: 2000
• ISBN: 5–8055–0045–0

Монография О. И. Елисеевой, посвящена одному из наименее изученных аспектов в истории политической мысли России XVIII в. — возникновению и формированию внешнеполитических доктрин, оказавших заметное влияние на развитие русской философской и политической культуры, а также на международные отношения последних двух столетий. Вторая половина ХVIII в. ознаменовалась появлением крупных государственных проектов, впервые связывавших выгоды политических союзов, дипломатических и военных акций с естественным географическим положением России. В ряду этих проектов документы, разработанные светлейшим князем Потемкиным, занимают особое место. Его записки «О Крыме», «О Польше», «О Швеции», а также проекты, посвященные Северному Кавказу, Закавказью и Персии до сих пор не подвергались исследованию. Между тем, именно в них сосредоточены идеи, ставшие ведущими во внешней политике второй половины екатерининского царствования и в конечном счете заложившие основы для всей дальнейшей геополитики Российской империи

---

Не смотря на то, что случай стал известен при всех дворах Европы и наделал много шума, Густав не унялся и предпринял еще несколько провокаций. Реальному открытию боевых действий предшествовала война нервов. Некоторые екатерининские сановники не выдержали напряжения. Так, вице-канцлер И. А. Остерман советовал, не дожидаясь новых покушений, первыми напасть на шведов {645}. Однако сама императрица обладала поистине ледяным хладнокровием.

25 июня она сообщила Потемкину о своих решениях по обоим вопросам. Екатерина воздерживалась от посылки эскадры в Архипелаг и не желала первой открывать военные действия на Балтике. «Буде Бог тучу пронесет… тогда, конечно, отправлю флот, - писала государыня -… Везде запрещен первый выстрел и ведено действовать только оборонительно» {646}. Такая осторожность была продиктована желанием императрицы вынудить Пруссию и Англию, тайно подталкивавших Швецию к войне, выразить официальную поддержку России, как стороне, подвергшейся нападению. Эта дипломатическая игра увенчалась успехом, лондонский и берлинский дворы сразу после нарушения Густавом III мира высказалась в пользу Петербурга {647}, что послужило впоследствии важным козырем русской стороны на переговорах.

Всего через день, 26 июня, Екатерина вынуждена была снова взяться за перо. Шведы, так и не объявив войны, атаковали Нейшлот. «Хорошо посмеется тот, кто посмеется последним. Справедливость, право и истина на нашей стороне» {648}. - писала императрица. Чтобы ободрить жителей столицы, она переехала из Царского Села в Петербург.

1 июля секретарь шведского посольства вручил вице-канцлеру ноту Густава III, где были изложены условия заключения нового мира. Россия должна была уступить Швеции свою честь Финляндии и Карелии, а Турции Крым и все земли по границе 1768 г. Кроме того, Екатерине вменялось в обязанность принять шведское посредничество при заключении мира с Портой, разоружить свой флот, отвести войска от границ и позволить Швеции оставаться вооруженной до подписания русско-турецкого мирного договора {649}.

Сам факт обращения с подобной нотой выглядел оскорбительно, т. к. война до сих пор не была [140] объявлена. Требования же, изложенные в ней, могли стать уместны только в условиях полного поражения России на севере и на юге. Французский посол Л. -Ф. Сегюр, которого императрица ознакомила с этим документом, заметил, что шведский король говорит так, будто одержал уже три значительные победы. «Даже если б он завладел Петербургом и Москвою, - восклицала в ответ Екатерина, - то я все-таки показал бы ему, на что способна женщина с решительным характером, стоящая во главе храброго и преданного ей народа и непоколебимая на развалинах великого государства» {650}.

«Вы не поверите, колико государыня огорчена была подачею сей ноты» {651}, - доносил 3 июня Гарновский. Ее копию Екатерина отправила Потемкину. О Густаве III она писала: «Своим войскам в Финляндии и шведам велел сказать, что он намерен… окончить предприятие Карла XII… Теперь Бог будет между нами судьею» {652}. Шведский король обещал войти в Петербург, опрокинуть статую Петра Великого, принудить Екатерину сложить корону, дать своим придворным дамам завтрак в поверженном Петергофе и отслужить лютеранскую мессу в Петропавловском соборе {653}. «Мысль о том, что мое имя станет известно в Азии и Африке, так подействовала на мое воображение, что я оставался спокойным, отправляясь навстречу всякого рода опасностям» {654}, - писал Густав III своему фавориту барону Г. М. Армфельду.

Уверенность шведского короля в скорой победе объяснялась его преувеличенным представлением о слабости противника. Не только оттянутая на юг русская армия вселяла в сердце Густава надежду на легкий успех. Легенда о т. н. «потемкинских деревнях» уже начала свое путешествие по Европе и сыграла со шведским монархом злую шутку. Густава можно назвать одной из ее первых политических жертв.

Современный шведский историк Э. Леннрут, привел неизвестные ранее шведские дипломатические документы, которые характеризуют представление Стокгольма о боеготовности России накануне войны. Шведский министр в Константинополе Г. Ю. фон Хейденстам рассуждал в донесении 25 августа 1787 г. о результатах поездки Екатерины II в Крым: «Последнее путешествие императрицы в Херсон и Крым, показало, как надо себе представлять это государство. Присутствовавшие там люди заверяли меня, что на протяжении всего своего путешествия императрица была окружена лишь всевозможными иллюзиями: был сотворен театр из всей страны, по которой она ехала, и государыня не видела ничего, помимо того, что ей хотели показать. Поля вдоль большой дороги обрабатывались крестьянами, которых князь Потемкин доставил туда отовсюду. Везде высадили деревья, которых на следующий день после ее отъезда уже не было. Весь Крым был согнан в Севастополь и на дороги, которые к нему ведут; разрушенные деревни были отремонтированы и в полях возведены дома. Вообще говоря, это обеспечило полное представление о предприимчивости людей и значительной населенности вконец разоренной страны» {655}.

Следовало бы отметить удивительную однообразность речевых оборотов, используемых всеми авторами рассказов о «потемкинских деревнях». Создается впечатление, что они не просто повторяли друг друга, а калькировали какой-то один источник. Это говорит о целенаправленном распространении слухов, поставщиками которых были иностранные дипломаты, побывавшие в России или связанные с ней по своим делам в соседних государствах и взаимодействовавшие с русским дипломатическим ведомством. На его руководство большое влияние оказывали, как мы помним, Воронцов и Завадовский.

Густав III тем легче принял желаемое за действительное, что сам любил театральные мистификации и знал в них толк. Воевать с «вконец разоренной страной», где к тому же государыня полностью погружена в волшебный самообман, представлялось делом легким и достойным известности «в Азии и Африке». Однако до Африки было еще далеко. Первые действия оказались не удачны для шведской стороны. Взять Нейшлот не удалось, 6 (17) июля произошла битва при Гохланде, после которой шведский флот вынужден был отступить в Свеаборгскую гавань и оказался блокирован там русской эскадрой под командованием адмирала С. К. Грейга. Это сделалось возможным именно благодаря отказу от посылки русского флота в Средиземное море. Тем не менее неунывающий Густав объявил Гохландскую баталию победой шведов и приказал отпраздновать ее благодарственным богослужением в Стокгольме, чтоб поднять боевой дух жителей столицы {656}.

Ту же цель преследовали и торжества по русскую сторону границы. Правда они отмечали реальные победы, одержанные на юге. 16 июля в Петербург были привезены турецкие знамена, взятые во время сражений на Лимане. Незадолго до этого в северной столице нашлись люди, весьма «тонко» намекнувшие императрице о сомнительности каких бы то ни было успехов Потемкина. [141] Реляции о сражениях гребного флота, по их мнению, необходимо было подтвердить вещественными доказательствами - знаменами с уничтоженных турецких кораблей. Воронцов, поздравляя фаворита Екатерины А. М. Мамонова с победами на Лимане, заметил, что «в претензии, для чего знаков победы сюда не присылают?» Гарновский немедленно передал его слова по назначению, прибавив замечание Завадовского о Гохландской победе: «С шведами, не с турками дело иметь. Приметили вы однако же скромность, с которою реляция господина Грейга написана?» {657}

Потемкин явно не собирался сносить таких оскорблений. 16 июля по улицам Петербурга в Петропавловскую крепость пронесли 45 флагов с уничтоженных под стенами Очакова турецких судов: 15 крупных кораблей и 30 более мелких. «Трофеи сегодня с церемониею пошли в собор Петропавловский, и хотя у нас духи отнюдь не уныли, однако сие послужит к народному ободрению, - писала Екатерина 17 июля. - Петербург имеет теперь вид военного лагеря, а я сама как бы в главной квартире… Усердие и охота народная противу сего нового неприятеля велики… Рекрут ведут и посылают отовсюду; мое одно село Рыбачья слобода прислало добровольных охотников 65, а всего их 1 300 душ… Тобольскому полку мужики давали по семи сот лошадей; на станции здешний город дал 700 не очень хороших рекрут добровольною подпискою» {658}. Как оказалось, добровольцев для укомплектования полков в Финляндии достаточно, однако возникла нехватка офицеров, и в армию начали принимать отставных. «Хотелось бы и мне приняться за шпагу. - писал на юг управляющий светлейшего князя. - Кто против Бога и великого Новагорода!»

Судя по донесениям Гарновского, настроение императрицы в первые дни войны было далеко не таким приподнятым, как она старалась показать в письмах к своему корреспонденту. Екатерина часто плакала и в отчаянии говорила, что сама готова встать во главе каре из резервного корпуса, если войска в Финляндии будут разбиты. Такое состояние императрицы объяснялось постоянными внушениями членов «социетета», будто Петербург невозможно удержать в условиях, когда основные силы русской армии находятся на юге. «Стоило мне труда уверить, что Финляндия с помощью войск, теперь в ней находящихся, в состоянии защищаться, и что столица наша вне всякой опасности, - доносил Гарновский 13 июля. - Приуготовляли к потере столицы и из Мурина вывезли в Москву почти все» {659}.