Шерли Грау - Кондор улетает

• Название: Кондор улетает
• Автор: Шерли Грау
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1974

Автор книги обращается к важнейшим проблемам жизни американского общества и среди них — к негритянской, которая на Юге звучит особенно остро.

В центре повествования — история трех поколений семьи новоорлеанского миллионера Томаса Генри Оливера, прошедшего пресловутый «американский» путь от нищеты к богатству. На сей раз это путь от вора-карманника до контрабандиста, от хозяина казино и публичного дома до владельца нефтяных промыслов, банков, обширных земельных участков и т. д.

События и характеры даются автором в оценке негра-дворецкого Стэнли, который противопоставлен в книге белым богачам — хозяевам Америки. В конце концов Стэнли покидает дом своего господина, не желая иметь ничего общего с миром наживы и алчности, где достоинство человека определяется только деньгами.

---

— Что это?

Она приподняла отвислую грудь и посмотрела:

— Блохи искусали. Не бойся, матросик.

Он не вспомнил ни одной болезни, которая начиналась бы с такой сыпи, — во всяком случае, из тех, какую мог бы подхватить он. Комната была грязной, и в углу комнаты чесалась во сне и била ногой по голому полу собака, и Оливер перестал думать о сыпи. Он был слишком пьян, чтобы обращать внимание на такие мелочи.

Две недели спустя, когда они шли к Новому Орлеану через просторы Мексиканского залива, отмечая свой путь кусочками ржавчины, осыпавшейся с бортов, один из механиков, пожилой англичанин, вдруг упал без сознания. Второй помощник, исполнявший также обязанности судового врача, только взглянул на него и приказал перенести его в пустую каюту. Он сам запер дверь и ушел доложить капитану, а юнга в ужасе прошептал: «Оспа!»

Они оставили англичанина в каюте жить или умирать в одиночестве. Все старались держаться подальше от этой двери, а внутрь не заходил никто, кроме юнги-бразильца, который переболел оспой в детстве, о чем свидетельствовало его рябое лицо. Но и он обматывал голову полотенцами, не слишком доверяя россказням, будто оспой дважды не болеют. Один раз в день он относил больному еду и воду и, заглянув на секунду внутрь, снова захлопывал дверь и тщательно забивал щели паклей. Иногда он сообщал новости: «Оспа наружу вышла, он на себе всю одежду разодрал». Или: «Просит еще воды». Но чаще юнга просто качал головой и говорил: «Вонища. Матерь божья, какая вонища!»

Оливер вспомнил, что в ту ночь в Баие механик был в том же борделе, что и он. И вспомнил женщину с блошиными укусами под черными грудями. Он стал ругаться на всех языках, какие знал, выкрикивая их в дрожащее марево над Мексиканским заливом. Потом спустился вниз, нашел укромный уголок, разделся догола и тщательно проверил, нет ли на теле каких-либо пятен. С помощью зеркальца для бритья он даже осмотрел всю спину, внимательно, дюйм за дюймом. На это ушел не один час, потому что его тело заросло густыми волосами. А утром его опять обуял страх, и ему снова пришлось искать место, где он мог бы раздеться и осмотреть себя еще раз.

До Нового Орлеана оставалось меньше недели пути, когда заболел судовой плотник. Несколько дней ему удавалось это скрывать, несмотря на сильный жар и на зуд, но в конце концов оспа высыпала у него на руках и лице. В среду, ища прохлады, он выбрался на носовую палубу. Его увидели Оливер, боцман и кочегар. Они с криком бросились прочь и подняли тревогу. Плотник, маленький коренастый мексиканец с миндалевидными глазами, уроженец Юкатана, стал их звать. Его голос был сдавленным и глухим из-за сыпи, обложившей горло. Стоявший на мостике старший помощник закричал на него по-немецки, но мексиканец продолжал, покачиваясь, стоять у грузового люка. Он видел невидимое, разговаривал с людьми, которых тут не было, и время от времени наклонялся погладить жмущуюся к его ноге невидимую собаку.

На мостик торопливо поднялся капитан, незастегнутая рубашка открывала волосатую грудь. Помощник исчез. К мексиканцу подбежал юнга. Его голова была кое-как обмотана полотенцем.

— Поскорее! — крикнул капитан.

Юнга потянул мексиканца за плечо. Мексиканец ударил его локтем, и юнга, все еще прижимая полотенце к лицу, отлетел в сторону.

Капитан опять крикнул:

— Предупреждаю!

Мексиканец погладил собаку и повернул трясущуюся голову, словно высматривая что-то. Его блестящие глаза нащупали капитана, задержались на нем. Он выпрямился, оттолкнул ногой пса и медленным, размеренным шагом направился к мостику.

— Стой! — крикнул капитан. — Стой, чертов дурак!

Мексиканец не остановился. Да никто и не ждал, что он остановится.

— Стой! — предупредил еще раз капитан, потом резко взмахнул рукой. — Огонь!

Выстрел раздался из-за рубки — стрелявшего никто не видел. Мексиканец упал на поручни. Он не двигался, и тут же раздались еще два выстрела.

Юнга тяжело встал на ноги и, не снимая повязки с головы, приподнимал и подталкивал тело, пока оно наконец не упало за борт. После этого никто не хотел спускаться вниз. Их и не заставляли — только главный механик и его помощник револьвером загоняли кочегаров на вахту в котельную. Погода была теплая, и матросы спали на палубе, держась ближе к борту. Они почти ничего не ели и вглядывались друг в друга, ища пятна красной сыпи.

Они бросили якорь в устье Миссисипи, подняв желтый карантинный флаг. И долго мы тут простоим? — думал Оливер. Хорошенькое выдалось последнее плавание! Он смотрел на зеленую полосу болота в четверти мили от парохода — сколько недель пройдет, прежде чем он ступит на берег? И он решил, что ждал достаточно. Черт с ним, с жалованьем кока, пускай они оставят его себе. Он неплохо поторговал в это плавание — чистый, высококачественный хинин (люди, знавшие его, без спора платили цену, которую он назначал); порошок из носорожьего рога для богатых стариков, реликвии прямо из Рима, благословленные самим папой. Большую часть выручки он менял на золотые монеты — так ему было удобней, — которые хранил в специальном поясе. Он сам сшил этот обыкновенный кожаный пояс. Несколько монет он зашил в подкладку куртки. Это больше на счастье.

В ту же ночь он перелез через борт и прыгнул в темную стремительную реку.

* * *

Он знал Огайо у Эдвардсвиля, с детства плавал в этой реке. Но оказалось, что Миссисипи совсем другая. Вода в ней была гораздо теплее, точно в ванне, подумал он. Странно даже, до чего просто. Но тут же он понял, что все оборачивалось совсем не просто. И плыть ему придется так, как он еще ни разу в жизни не плавал. Он подумал было, не крикнуть ли вахтенному. «Нет, — указал он себе. — Ты поплывешь, чертов дурак».

Вода была непривычной, тяжелой и маслянистой, и запах у нее был непривычный — сладковато-гнилостный.

Он плыл, держа голову высоко, чтобы вода не попадала на лицо. Река, словно рыба — корм, хватала его за пояс, за одежду, за башмаки, подвешенные к шее, за мачете на боку. Он ничего не видел в темноте, но продолжал медленно плыть туда, где, как он знал, находилась земля. Иногда он оглядывался через плечо на огни парохода, чтобы проверить направление.

Непривычным было и течение. Собственно, их было два — на поверхности и ниже. Это очень мешало ориентироваться, и, если бы не огни парохода, он потерял бы всякое представление о том, куда плывет. На секунду он перестал работать ногами и лег на воде. Если плыть так, то легче справляться с течением, но нужно будет опустить лицо в воду, а этого он пока не хотел.

Темная вода струилась по его рукам и плечам, точно ощупывала их пальцами. Он поймал себя на том, что держит ноги напряженно вытянутыми, не дает им расслабиться и погрузиться глубже. Он словно боялся прикоснуться к чему-то, хотя река тут явно была очень глубокой.

Он увидел, как почти рядом мимо проплыла ветка, и проводил ее взглядом — он не ожидал, что течение здесь такое быстрое. Еще раз оглянувшись на огни парохода, он поплыл мерными саженками. Запах воды вдруг переменился. Наверное, разные струи течения пахнут по-разному, решил он. Он раздумывал над этим, когда угодил в водоворот. Еще не сообразив, что произошло, он инстинктивно рванулся назад и почти выпрыгнул из воды, отчаянно выгибая спину и бешено молотя руками. Что-то ухватило его за ступни, и он отдернул их, резке поджав колени к груди. Потом перевернулся на живот, опустил лицо в воду и поплыл, напрягая все силы. Он почувствовал, что его уже не тянет вниз, но на всякий случай проплыл еще немного. Потом лег на воду передохнуть. Шея ныла от тяжести башмаков и одежды. Пояс с деньгами был на месте. Река опять переменилась — он плыл теперь по воде, гладкой, как зеркало.

Ему пришло в голову, что здесь заканчивали путь все неизвестные негры, которых эдвардсвильские лодочники сталкивали на быстрину. Вот тут собираются утопленники…

Доплыв до полосы трав, он обнаружил, что это вовсе не твердая земля, а топь, вязкая тина. Значит, выбраться из реки ему удастся только где-то выше по течению. Он с трудом пробирался вперед, наполовину вплавь, наполовину вброд, держась ближе к берегу, подальше от стремнины. При его приближении какие-то зверьки с плеском ныряли в воду. Должно быть, ондатры, решил он.

Когда наступит рассвет, с парохода его уже не будет видно, в этом он не сомневался. Но далеко ли еще шлепать ему по болоту? И долго ли он продержится?

Долго, черт побери. Очень долго.

Взошло солнце — белое, подернутое дымкой. Все, что во тьме лишь угадывалось, теперь было видно ясно. Футах в тридцати от него рыжела полоса быстрины, там же, где он стоял, вода была неподвижна. Он задрал голову и увидел на горизонте купу дубов. Значит, там берег — дубы в воде не растут. Он решил идти напрямик через болото. Надел куртку, но острые листья марискуса резали и ранили ему руки. Как ни странно, боли он не ощущал — его кожа после многочасового пребывания в воде сморщилась и утратила чувствительность. Он посмотрел на кровь, медленно сочившуюся мелкими красными каплями, и лизнул ее. У нее был вкус речного ила.