Сергей Львов - Спасите наши души

• Название: Спасите наши души
• Автор: Сергей Львов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Советская классическая проза

---

Десятка проходит к лестнице, ведущей на хоры, сквозь толпу, собравшуюся в церкви. Здоровые пар­ни. Среди них только Мишенька Доронин кажется слабеньким и хилым. На него обращают в зале вни­мание: перед тем как подняться на хоры, он успевает приложиться к нескольким иконам. Все остальные идут не задерживаясь.

Они уже научились проходить сквозь толпу, со­бравшуюся в церкви, слегка склонив голову и поту­пив глаза, но у большинства еще широкие размаши­стые шаги, которые плохо согласуются с маской отре­шенности на лицах.

Семинаристы поднимаются на хоры, раскладыва­ют ноты на пюпитрах, поглядывают сверху в зал: сейчас, когда занятия кончились, в семинарской церкви особенно часто появляются девушки в шар­фиках, накинутых на головы, как платочки. Иногда их сопровождают мамаши. Девушек, которые при­ехали сюда искать женихов, легко отличить: они крестятся, кланяются, ставят свечки с неумелой исто­востью. Иногда они быстро оборачиваются и углом глаз косятся на хоры.

Молодой сдобнолицый священник и совсем юный, еще безбородый дьякон из новорукоположенных, шурша дорогими облачениями, ведут длинную служ­бу. Очередной семинарист, спустившись с хоров и надев поверх тенниски серый стихарь, вычитывает у аналоя на церковнославянском, как лестница сама вознеслась в небо. Потом из-за дверей, в иконостасе, доносится басовое: «Премудрость! Вонмем!»

Семинаристы, обливаясь потом, красиво и сла­женно поют, что люди — рабы господни. Кто-нибудь из стоящих в зале — не молящихся, а любознатель­ных — непременно поворачивается от царских врат, смотрит на хоры. Он глядит на семинаристов и ста­рается понять: что это за люди? А перед ним на хо­рах Павел и его сверстники: десять человек — десять загадок.

Самый старший из семинаристов — регент — в ми­нуты, когда не нужно управлять хором, озабоченно вспоминает свой разговор с отцом Феодором. «Как я держался? — думает он. — Не сказал ли лишнего? Нет, кажется, все было в норме».

— Я хочу, чтобы вы мне, наконец, ответили ясно: что происходит с вашей находкой? Вы его привели сюда, вы за него отвечаете, — сказал отец Феодор.

И Добровольский заверил отца Феодора, что Павел в последнее время образумился, перестал задавать ненужные вопросы, скромен, прилежен и тих. А в дей­ствительности Добровольский чувствует, что это не совсем так, и вот сейчас размышляет, как бы повер­нее узнать, о чем думает и что пишет в свою тетрад­ку его подопечный. Свои мысли и у Мишеньки Доро­нина. Он радуется, что впереди еще и пение псалмов и чтение кафизм, и всматривается до мерцания в глазах в сверкающий иконостас, в раз­ноцветные огоньки лампад, в синий дымок, подни­мающийся из кадила. Никто не знает его тайны, но сегодня снова ему, невидимо для всех, с иконы одо­брительно кивнул преподобный. И он тихонечко смеется от радости, тихонечко, потому что, если он рассмеется громче, его опять уведут отсюда. Он не слышит, как Добровольский командует:

— Заслоните от зала тронутого, сейчас он тут устроит представление!

Потом Добровольский злым шепотом говорит Павлу:

— Петь, петь надо тут, а не мечтать!

И Павел привычно вступает в пение, а сам на­пряженно думает: «Что со мной будет дальше? Пора решать!»

ВНАЧАЛЕ БЫЛО ДЕЛО!

Письмо Павлу, много раз начатое, перечеркнутое, все еще не было отправлено. А он не приезжал и не звонил: видно, ждал ответа. А может, ему некогда было: то ли домой уехал, то ли экзамены у него шли.

В эту неделю Ася работала во вторую смену. Пе­ред работой она пришла в комитет комсомола — попросить Катю Волохину еще раз позвонить в ис­полком насчет Миши Сотичева. Они быстро обо всем договорились, но Ася задержалась. Пришел Сергей Савиных. Он, наконец, написал басню про бесчув­ственную машинку и теперь искал слушателей. Послушали его сочинение, посмеялись, похвалили его. Потом они вместе с Сергеем вышли из ко­митета. Катя внимательно посмотрела им вслед и сказала:

— Заходи, Конькова, если что, советуйся.

— Вот я и хочу посоветоваться, — неожиданно для себя самой выговорила Ася, когда проходили по двору.

— Со мной? — удивился Савиных. — Со мной больше ребята советуются. Ну, коли со мной, давай сядем. На ходу я стих могу сочинить, советовать я на ходу не умею.

Они сели на скамейку возле молодых топольков, которые осенью сажали вместе во время субботника.

— Не знаю далее, с чего начать, — сказала Ася.

— Попробуй начать сначала, — ответил Савиных.

...Слушая Асю, он хмурился, ерошил волосы. Ей казалось, что он не то недоволен тем, что она рас­сказывает, не то ему трудно слушать, но, когда она замолкала, Савиных смотрел на нее внимательными глазами. Видно было: ждет продолжения.

Ася кончила говорить. Он встал во весь свой рост, молча прошелся вдоль скамейки — Ася пово­рачивала вслед за ним голову, — затем сел рядом с ней и сказал решительно:

— Ясно!

— Ясно? — удивилась Ася.

— Не то ясно, какое письмо ему писать. Ты поче­му раньше всего не рассказала, вот что мне ясно. Приходишь ты к нам в комитет и рассказываешь свою историю. Договорить еще не успела, что хочешь это­му парню, который в семинарии, помочь, а мы ре­шаем, что помогать нужно не ему, а тебе, что ты попала под его влияние и надо тебя от него изба­вить. А что? Вроде все правильно. Павел этот для нас никто, человек посторонний. За него мы не отве­чаем. За тебя отвечаем. Не читала недавно в «Ком­сомолке» статью? Полюбила девушка одного бывшего уголовника — ты, конечно, не думай, я не сравни­ваю... Он уже на ноги становился. Решила она за­муж за него выходить. А ее в комитет комсомола вызвали и отсоветовали. Считали, что чуткость про­явили, позаботились о человеке. Я это, знаешь, когда понял? Когда решили мы бороться за звание комму­нистической бригады и было предложение: двух пар­ней — да ты их знаешь! — вывести из нашей брига­ды, потому что с ними нам до этого звания никогда не дотянуться. А потом подумали, подумали: нет, что-то не то. — Он помолчал соображая: — Так что с тобой тоже так бы решать не стали. А на письмо как ответить? Слушай, — сказал Савиных таким голосом, будто он все сразу понял. — Сколько места занимают книги, которые тебе историк твой знако­мый прочесть посоветовал, если поставить их рядом? Наверное, полку. Это самое малое. Разве их в одно письмо упишешь? Нет, ты не думай, что я против его совета. Он тебе хорошо посоветовал. Ты меня с этим историком познакомь. У нас в части, где я служил, парень был. Представляешь, молодой, моего года, но из сектантов. Такая меня брала досада! Как заве­дусь с ним спорить, понимаю, что во всем прав, а че­го-то мне для спора с ним не хватает. Чтобы не вооб­ще говорить, а в самую точку. Так что это он тебе верно посоветовал. Но и неверно тоже. Ты сама говоришь: запутался твой друг. А запутался потому, что испугался. И ты решила теперь его путаницу рас­путать. Словами? Одних разговоров, чтобы он все это понял, мало. Даже самых умных. «Вначале было дело!» Слыхала такое изречение?

— Это чье же? — спросила Ася.

— Философское, — веско сказал Савиных, — но я с ним согласен. Он тебе кричит: «SOS!» А ты ему собираешься на это отвечать в письменном виде. Бю­рократизм какой-то получается! Идем к Катерине. Она, конечно, разволнуется, что ты ей сразу всего не сказала. Но мы ей все объясним: ты ему принци­пов не уступала, душой не кривила, а вот отрекаться от него не хочешь и, просто говоря, забыть не мо­жешь. По-моему, все в порядке: и личное и обще­ственное. Видишь, как я все точно разложил! Ну, идем к Катерине. Будем держать совет: не что пи­сать, а что делать...

Знала бы Ася, что в это время происходит с Павлом!

— Ты что-то избегаешь меня, отче Павел, — до­бродушно сказал Добровольский, подсаживаясь к не­му в саду. Павел промолчал. — А ведь я все вижу, все понимаю. Тоскуешь? Зачем же от меня тоску свою скрывать? Я тебе друг. Ну, а что на хорах при­крикнул — дружба дружбой, а служба службой. С меня тоже спрашивают. Думаешь, мне самому тут тошно не бывает?

Григорий говорил просто, без своих любимых ста­рокнижных выражений, усталым голосом; говорил словно сам с собой, будто вслух размышляет, дей­ствительно огорченный отчуждением друга.

«А ведь он сложнее, чем я о нем рассказал Асе, — подумал Павел. — Во всяком случае, умнее. А сей­час, кажется, даже искренне говорит...»

— Все равно ты мне помочь не можешь, — ска­зал Павел.

— Я рад, — неожиданно ответил Доброволь­ский. — Не тому рад, что не могу тебе помочь. Если бы такое чувство во мне возникло, я бы не признался в нем. — Он замолчал. Непонятно было, то ли слова подбирает, то ли на самом деле взволнован разгово­ром. — Я рад тому, — сказал Добровольский, — что ты хоть подумал так: «А может ли мне помочь Гри­горий?» Значит, дружбе еще не конец. А ведь, на­верное, могу. Советом хотя бы.

Добровольский держал в руках прут и аккуратно счищал с него ножиком тонкую кору.