Георгий Холопов - Докер

• Название: Докер
• Автор: Георгий Холопов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1984

Книга лауреата Государственной премии РСФСР Г. К. Холопова состоит из произведений разных лет и разных жанров.

Особое место занимают в книге повести и рассказы, посвященные Великой Отечественной войне.

---

— Вот видишь, вот видишь! — радуется он. — Твой Сашко сидит без работы, ему кушать нечего, а ты не хочешь помочь.

— Помогу в другой раз. С получки! — Я твердо стою на своем. — Клепку носить больше не буду. Не могу. Устал.

— Шаркову никогда не хочешь помочь. А еще говоришь: «Казанская сирота» — друг мне! — И он снова высказывает свою обиду (не забывает же!): — Вон Ивану Степановичу какое хорошее письмо написал! Калинина разжалобил!.. А мне даже Зарифа отказала.

— И все равно клепку я больше носить не буду. Не могу.

— Это твое последнее слово? — с угрозой спрашивает он.

— Да. Я пошел домой.

Он ругает меня по-татарски, потом говорит:

— Смотри, Докер. Ни копейки тогда не получишь от меня. Сам выгружу. Один. Ты Шаркова еще не знаешь.

— Выгрузишь — за месяц?.. За неделю?..

— Увидишь — к утру выгружу! — вдруг в ярости кричит он, толкает меня в спину, чтобы я скорее ушел, и карабкается в вагон.

— Ну и бог с тобой! — говорю я и направляюсь к калитке.

В вагоне раздается дьявольский смех, потом я слышу:

— Ай да здорово будет! Шарков один заработает сто двадцать целковых! — И на радостях он во всю глотку запевает своего «мордвина». Ну и жаден же черт! Ох и жаден!

«Если с помощью «мордвина» он может столкнуть с места пульмановский вагон, то почему бы ему одному и вагон не выгрузить?» — размышляю я, открывая калитку, и, закинув наплечную подушку за спину, ощупью направляюсь берегом в сторону общежития. Удивительно темная ночь.

Но в это же время меня мучает совесть: оставил товарища одного. Нехорошо!.. Дойдя до складов Азнефтесиндиката, я останавливаюсь, потом поворачиваю обратно. Но мне с трудом дается каждый шаг. Я еле передвигаю ноги. Не свинцом ли они на самом деле налиты?

«Нет, ничем я не смогу помочь Шаркову, — признаюсь я себе в отчаянии. — Мне бы сейчас только добраться до своей койки…»

И снова я ощупью двигаюсь в сторону общежития.

Видимо, уже первый час. В бараках полумрак, горит только лампочка над столом, обернутая обуглившейся газетой.

Я смотрю на топчаны. Наши все на месте. Успели поработать на шабашке и спят. Счастливцы!

Не спит только Чепурной. Глаза у него широко открыты, он смотрит в потолок, о чем-то мучительно думает. Заняв топчан Ивана Степановича у окна, он точно перенял и его привычку: тоже не спит по ночам.

Я снимаю рубаху и тут только чувствую пронизывающую всю спину боль.

— Много заработал? — спрашивает Чепурной.

— Кукиш с маслом! — зло отвечаю я ему и раскрываю постель. Накрывшись с головой простыней и уже засыпая, я почему-то вдруг вспоминаю Ивана Степановича, его памятные проводы, думаю: «Как он доехал до места? Как его встретили в деревне? В каком виде он нашел свой знаменитый сад? Целы ли его яблони — «атлант», «шатер» и другие? По-прежнему ли «стучит» сад — скоро ведь время уборки урожая…»

Тяжело вздыхает Чепурной, спрашивает:

— Спишь, Докер?

Я еле ворочаю языком:

— А что?..

— Как ты думаешь: дадут послабление хлеборобу? Или покрепче закрутят гайки?..

Но у меня уже нет сил ответить ему, я засыпаю. Сквозь сон я слышу голос Романтика — он отвечает за меня Чепурному:

— Хлебороб-то, видишь ли, бывает разный. Тебе — покрепче закрутят гайки. И законтрагаят. Знаешь, что такое контрагайка?..

— Знаю, товарищ Рамантек!..

Среди ночи я просыпаюсь от диких криков. Сажусь в постели. В разноголосице мне слышится имя Шаркова.

Я сбрасываю простыню, в одних трусах бегу к дверям.

Я вижу экспедитора конторы, «профессора», у которого мы с Шарковым разгружали бочарную клепку: он отбивается от гневной толпы грузчиков артели Вени Косого. Они, видимо, только пришли с шабашки. Из наших там полураздетые Киселев и Сааков.

Я сразу же догадываюсь, что́ могло произойти, и, расталкивая стоящих впереди, прорываюсь к экспедитору, кричу ему:

— Что с Шарковым?

«Профессор» бросается ко мне с радостным воплем, как к родному:

— Вот этот! Вот этот! Он все может подтвердить!

— Да что случилось с Шарковым?! — ору я на него.

И у экспедитора точно отнимается язык. Он всхлипывает и, размазывая слезы по щекам, начинает что-то бормотать в свое оправдание.

Я встречаюсь взглядом с Киселевым.

— Да убило «Казанскую сироту»! — кричит мне Киселев. — Нешто не понятно?

— Убило, убило! — бормочет экспедитор, вытирая рукавом заслюнявленный рот. — Выдернул неосторожно клепку, вся стена и повалилась на него.

— Совсем убило?! — кричу я на него с такой силой, что у меня перехватывает дыхание и звенит в ушах.

— Совсем, совсем, — теперь уже громче всхлипывает экспедитор. — Доктора были… Милиция…

Меня всего начинает бить озноб.

— Да что мы стоим, как истуканы! — орет Киселев. — Айдате, ребята, в больницу.

Все бросаются одеваться. Бегу и я.

— Что случилось там? Что за шум? — приподнявшись в постели, спрашивает Чепурной.

— Да Шаркова убило! — ору я, дрожащими руками натягивая на себя рубаху. — Неосторожно выдернул клепку, вся стена и повалилась…

— А! — произносит он и поворачивается на другой бок.

А в дверях стоит Киселев, торопит:

— Давай, давай, ребята, поторапливайся!

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава первая

Кто бы мог подумать, что «Дело глухонемого» так поднимет меня в глазах наших артельщиков. Уже давно уехал Иван Степанович, а мне и по сей день многие приветливо улыбаются, за исключением Агапова, конечно, — он всегда смотрит волком — да, может быть, еще Чепурного — этот, наоборот, отводит глаза. Спрашивают, когда мы приходим на пристань, на какую я хотел бы стать работу: на укладку, подъемку или на носку груза? Раньше не спрашивали.

А в общежитии — кто отсыплет мне горсть изюма, кто сунет в тумбочку связку воблы, кто предложит дорогую папироску.

Хорошо людям делать добро. Люди это ценят. И сами стараются делать добро. Добро — рождает добро.

Многие обращаются ко мне за помощью и советом. Даже из других артелей — некоторых я вижу впервые.

И какие человеческие судьбы проходят передо мною! Кому бы только рассказать…

Все вечера у меня теперь заняты тем, что я пишу письма, заявления и еще бог знает что. Даже в «Пролетарий» некогда сбегать. А там, говорят, идет «Тарзан» в шести сериях!..

Некоторые пытаются мне делать подарки — натурой и деньгами. Смешно! Один из грузчиков артели ударников Гаджиева принес мне даже… горную косулю, от которой, конечно, я отказался: куда ее мне, где держать, чем кормить? А написал я ему всего-навсего заявление в суд. Но по стечению каких-то обстоятельств это заявление сделало свое дело в судебном процессе, и грузчик получил крупную сумму: ему полагался отпуск за трехлетний срок работы у какого-то частника.

— Хорошая штука грамота, — говорит мне Угрюмый старик, Сааков, садясь рядом и наблюдая, как я вожу пером по бумаге.

А делаю я совсем несложную работу: внимательно выслушиваю просьбу просителя, потом его подробный рассказ о деле, и все это добросовестно перевожу на листки тетради. Правда, иногда кое-что добавляю от себя, какие-нибудь там жалкие слова или лирическое отступление. Все это напоминает мне классные сочинения по литературе. Но здесь — интереснее писать.

— Это у меня наследственное, — говорю я. — И дед у меня всю свою жизнь писал письма и всякие прошения. Он был сельским писарем.

— Ты мне должен помочь в одном серьезном деле, — говорит Угрюмый старик, переходя на шепот.

— Вот закончу начатое, потом займусь твоим делом, — отвечаю я ему, уверенный, что он затевает что-то против дочери. Наверное, хочет написать в комсомольскую ячейку.

«Фигу тебе! Палец о палец не ударю! Строчки не напишу!»

Странно, что, имея ключи от квартиры, Сааков не переезжает домой. Видимо, он думает даже надолго обосноваться в общежитии. Не зря же он недавно привез из дому корзину всякой посуды и тюфяк. Не бежит ли он от одиночества?

Снова он стал замкнутым Угрюмым стариком. Лицо у него опять почернело, как головешка. Перестал бриться. Не повлиял ли на него отъезд Ивана Степановича?.. Потом — он лишился второго своего кореша, Шаркова, с которым любил поболтать вечерами, посидеть на бережку. Да, Шарков, Шарков! Трудно примириться с его нелепой смертью… Погиб из-за своей жадности, из-за денег, которые вряд ли уже могли что-нибудь изменить в его трудной жизни. Неужели нашлась бы другая девушка вместо Зарифы, согласилась бы она выйти за него замуж?.. Как сильна, оказывается, власть денег! Странно, что я этого не чувствую, они мне безразличны, нужны мне только для самых необходимых расходов. Говорят, это от молодости. Не думаю.

Сегодня вечером все обитатели нашего общежития уходят на концерт в клуб Каспийского пароходства. Пригласили наши шефы, моряки.