Родди Дойл - Падди Кларк в школе и дома

• Название: Падди Кларк в школе и дома
• Автор: Родди Дойл
• Жанр: Проза

---

Дело оставалось за прокаженными.

Когда отец Дамьен был маленький, его звали Йеф, и он был толстый. Взрослые пили тёмное фламандское пиво. Йозеф хотел стать священником, а отец его не пускал. Но всё он равно стал священником.

— Сколько платят священникам? — спросил я.

— Им переплачивают, — отвечал папаня.

— Ш-ш, Падди, — шикнула маманя на папаню, — Им вовсе не платят, — обратилась она ко мне.

— Как не платят?

— Это трудно… — начала маманя. — Ну, сложно объяснить. У них призвание.

— А что такое призвание?

Йозеф де Вюстер вступил в Конгрегацию Святых Сердец Иисуса и Марии. Конгрегация — это вроде клуба священников. Основатель Конгрегации Святых Сердец, имя которого я забыл, прожил очень трудную жизнь, чудом спасался из лап французских революционеров, которые хотели его казнить. Он жил в тени гильотины. Когда настала пора взять новое имя, Йозеф назвался Дамьеном в честь мученика первых веков христианства. Сначала он был брат Дамьен, а потом стал отец Дамьен. И вот поплыл он на Гавайи. Капитан решил пошутить, натянул поперёк линзы телескопа волосок и дал отцу Дамьену посмотреть. И наврал, что это линия экватора. Отец Дамьен поверил, но не потому, что идиот, а потому что в то время про экватор мало кто понимал. А ещё отец Дамьен сам пёк причастные облатки из муки, когда на корабле они кончились. А ещё он не болел морской болезнью, сразу стал как настоящий моряк.

Лучше всего облатки получаются из венского рулета, особенно из свежего. Тогда размачивать не надо. Неплох и батон, а вот простой нарезной хлеб не годится — расползается. Особенно трудно нарезать облатки, чтобы были совершенно круглые и ровные. Для шаблона я брал пенни из маманиного кошелька. Однажды она меня застала на месте преступления. Пришлось рассказать, зачем я взял. Вдавливаешь пенни со всей силы в ломоть, и вместе с монеткой выдавливается аккуратный кружочек. Мои облатки получались вкусней настоящих. Потом оставляешь их на подоконнике на пару дней — затвердевают, как церковные, но вкусу никакого не остаётся. Интересно, грех ли самому делать облатки. Наверное, нет, что тут такого? Одна облатка с подоконника успела заплесневеть. Вот это грешно — допускать, чтобы облатка заплесневела. Я прочёл одну Богородицу и четыре Отче наших. Мне больше нравилось Отче наш, чем Богородица — длиннее и красивее. Я прочёл их себе под нос в тёмном сарае.

— Тело Христово.

— Аминь, — пискнул Синдбад.

— Глаза-то закрой, — напомнил я.

Синдбад зажмурился.

— Тело Христово.

— Аминь.

Брат поднял голову и высунул язык до отказа. Я скормил ему заплесневелую облатку.

— А из чего делают Святое Причастие? — поинтересовался я у мамани.

— Да из муки, — сообщила она, — Пока облатку не благословят, она хлеб как хлеб.

— Нет, это не хлеб.

— Сорт особенный, — поправилась маманя, — называется: неквасной хлеб.

— Как это неквасной?

— Да я не знаю.

Не поверил я мамане.

Самая силища в книге началась, когда отец Дамьен прибыл в колонию прокажённых, на остров Молокаи. Туда отправляли всех больных проказой, а здоровых не допускали. Отец Дамьен понимал, на что идёт, и понимал, что пути назад не будет. Когда он признался епископу, что хочет на Молокаи, странное выражение горело на его лице. Епископа поразило и обрадовало рвение молодого миссионера. Маленькая молокайская церковь разрушилась и поросла травой, но отец Дамьен восстановил её. Он отломил ветку с дерева, сделал метёлку и стал подметать в часовенке. Потом украсил стены цветами. Собрались прокажённые посмотреть на служителя Божия и часами не сводили с него глаз. Ведь он был дюжий здоровый мужчина, а они всего лишь жалкие прокажённые, и никто из них не предложил миссионеру помощи. Наработавшись, отец Дамьен лёг спать и слушал стоны больных и шум волн, разбивающихся о безлюдный берег. Бельгия казалась такой далёкой! Постепенно прокажённые научились помогать отцу Дамьену, даже подружились с ним. Его имя больные выговаривали как Камиано.

— В Ирландии бывают прокажённые?

— Нету.

— Как, ни одного?

— Ни одного.

Отец Дамьен отстроил хижины и новую церковь, получше, переделал полно других дел, например, обучил прокажённых огородничеству, и не забывал, что его подстерегает опасность заразиться проказой. Но ему было всё равно, он не боялся. Самой большой радостью для отца Дамьена было играть с больными детьми: мальчишками и девчонками, которых он взял под опеку. Каждый день он по нескольку часов возился с ними.

Проказа — это когда части тела отгнивают и отваливаются. Слышали о прокажённом пастухе? Он лез на лошадь, а нога отскочила. Слышали о прокажённом картёжнике? Он бросил карты, а они упали на стол вместе с рукой.

Однажды вечером (стоял жаркий декабрь 1884 года) отец Дамьен захотел попарить усталые, гудящие ноги. И обварился до волдырей, потому что вода оказалась кипящая, но боли не испытал и понял, что это признак проказы. Врач сказал печально:

— Не хочется вам говорить, это точно проказа.

А отцу Дамьену было плевать. Он ответил:

— Проказа так проказа. Благословен Господь милосердный!

— Благословен Господь милосердный! — подумал я вслух, и папане сделалось смешно:

— Сынок, где ты этого нахватался?

— Вычитал, — с достоинством ответил я, — Так говорил отец Дамьен.

— Какой такой отец Дамьен?

— Который с прокажёнными…

— А, ну да, верно. Достойный был человек.

— В Ирландии есть прокажённые?

— Вряд ли.

— Почему?

— Проказа бывает только в жарких странах. Кажется.

— Жарко бывает и у нас.

— Да какая у нас жара? — махнул рукой папаня.

— Ещё какая!

— Проказе этого мало. Должна быть не просто жара, а пекло.

— Сколько градусов?

— На пятнадцать градусов выше, чем самая жаркая ирландская жара, — вывернулся папаня.

Проказа неизлечима. Отец Дамьен ничего не написал своей маме, всё как обычно. Только слух все равно просочился, и разные люди стали посылать ему деньги. Отец Дамьен построил на них ещё церковь — каменную. Кстати, церковь всё ещё стоит, шпиль видно с моря. Отец Дамьен сказал своим духовным детям, что умирает, и теперь о них позаботятся монашки. Но прокажённые, обнимая его ноги, молили: «О нет, Камиано! Останься с нами навсегда». Пришлось монашкам возвращаться с пустыми руками.

— Давай ещё раз.

Синдбад обнял мои ноги.

— О нет, Кам… Кам…

— Камиано!

— Я забыл.

— Ка-ми-а-но.

— А можно просто сказать: Патрик?

— Какой Патрик, не мели ерунды. Давай ещё раз, чтоб правильно.

— Не хочу.

Я устроил Синдбаду пол-китайской пытки. Он схватил меня за ноги.

— Не так! Не за пояс! За ноги.

— Чего?

— Ноги, ноги надо обнимать.

— Ага, а ты мне пенделя.

— Я тебе пенделя, если ты не обнимешь ноги по-человечески.

Синдбад схватил меня за лодыжки и так стиснул — аж ступни друг о друга стукнулись.

— О нет, Камиано! Останься с нами навсегда.

— Фиг с вами, дети мои, — сказал я, — Остаюсь.

— Спасибо огромное, Камиано, — сказал Синдбад, но ноги мои не отпустил.

Отец Дамьен умер в Вербное воскресенье. Прокаженные оплакивали его, сидя на земле, раскачиваясь и колотя себя кулаками в грудь, так принято на Гавайях. Знаки проказы сошли с него: ни гнойных ран, ни коросты. Он был святой. Я прочёл это место два раза.

Нужны были прокажённые. Синдбад, мало того, что вечно сбегал, так ещё и нажаловался мамане, что я его в прокажённого превращаю. Не хочет он, видите ли быть прокажённым. Так что без прокажённых было никуда. С Кевином играть бессмысленно — он тут же сам станет отцом Дамьеном, и быть мне тогда сто лет прокажённым. А книга, между прочим, моя! Так что я играл с двойняшками Маккарти и с Уилли Хенкоком, которым исполнилось по четыре года. Они, дуралеи думали: как здорово, такой большой мальчишка и их принимает в игру. Я повёл их в палисадник, рассказал насчёт прокажённых. Все захотели быть прокажёнными.

— Прокажённые умеют плавать? — спросил зачем-то Вилли Хенкок.

— Ага, — сказал я, хотя не знал наверняка.

— А мы не умеем, — сказал один из братьев Маккарти.

— Значит, не годитесь в прокажённые, — сделал вывод Вилли Хенкок.

— Да в книге никто не плавает, — прикрикнул, наконец, я, — На кой ляд вы плавать собрались? Вы же прокажённые. Плёвое дело играть в прокажённых. Просто надо изображать больного и при разговоре слегка булькать.

Ребята наперебой забулькали.

— А смеяться они могут?

— Ага, — авторитетно кивнул я, — Только иногда они ложатся на землю, чтобы я омыл их раны и прочёл молитвы об исцелении.

— Я прокажённый!

— Я прокажённый! Буль-буль-буль!

— Буль-буль-буль, прокажённые!

— Буль-буль-буль, проказа!