Рейчел Кляйн - Дневник мотылька

• Название: Дневник мотылька
• Автор: Рейчел Кляйн
• Издательство: Азбука, Азбука-Аттикус
• Жанр: Проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-02566-0

Впервые на русском — признанный шедевр современной неоготики, история о том, насколько тонка грань между ужасами реальными и воображаемыми.

Казалось бы, что нового можно сказать в жанре готики после Анны Радклиф и Джейн Остин, после Дафны Дюморье? А потом появляется Диана Сеттерфилд с ее «Тринадцатой сказкой» и задаст новый эталон качества.

Казалось бы, что нового можно написать о вампирах после Брэма Стокера и Энн Райс? А потом приходит Стефани Майер с ее «Сумерками», и мир сходит с ума.

Но почву для Дианы Сеттерфилд и Стефани Майер подготовила Рейчел Кляйн с ее «Дневником мотылька».

В элитной школе-интернате шестнадцатилетняя девушка поверяет дневнику свои самые сокровенные мысли. В фокусе ее нарастающего наваждения — Люси Блейк, соседка и лучшая подруга, и их новая одноклассница Эрнесса. Эрнесса — бледнокожая и с гипнотическим взглядом. Эрнесса, как магнитом притягивающая самые дикие слухи, подозрения, катастрофы и страхи.

В 2011 году Мэри Хэррон, постановщица таких культовых хитов, как «Я стреляла в Энди Уорхола» и «Американский психопат», экранизировала «Дневник мотылька». Главную роль исполнила британская супермодель Лили Коул, дебютировавшая на большом экране в «Воображариуме доктора Парнаса» Терри Гиллиама.

---

Рейчел Кляйн Дневник мотылька

Посвящается Лайлу

ПРЕДИСЛОВИЕ

Я решила, что ослышалась, когда доктор Карл Вулф позвонил мне и спросил, не хочу ли я издать свои юношеские записки. Этот дневник я вела еще в закрытой школе для девочек — в выпускном классе. Доктор проявлял внимание ко мне или, вернее, к моему диагнозу с тех самых пор, как я лечилась у него. Потом время от времени мы беседовали по телефону — не чаще раза в год. Я уже и забыла о существовании дневника. Тридцать лет назад я принесла его в клинику, но мы обсудили его только однажды, и доктор убедил меня, что эту страницу своей жизни я должна перевернуть раз и навсегда. И я перестала вести записи, сделав тем самым первый шаг к выздоровлению.

Поначалу моим инстинктивным побуждением было отказаться от публикации. Нет, не для того я вела дневник, чтобы кто-то чужой его читал. Да и доктор Вулф сохранил эти записки только потому, что моя мама попросила его об этом незадолго до моей выписки из клиники. Я вела дневник ради сохранения своего шестнадцатилетнего «я», во всяком случае, тогда я так думала. Кроме того, моей дочери как раз исполнилось шестнадцать лет, и я считала, что ей незачем знать обо мне такие подробности. Хотелось уберечь ее.

Но доктор рассеял мои сомнения. Все имена будут изменены. Ни одна душа не узнает в рассказчице меня. Никто не догадается, о какой школе идет речь. По словам доктора, мой дневник имеет особую ценность как дополнение к исследовательской литературе о периоде взросления девушки, именно теперь, когда безрассудное поведение достигает размеров эпидемии. Совершенно случайно, разбирая свои вещи в кабинете перед уходом на пенсию, доктор Вулф обнаружил среди бумаг мои записки и был поражен их убедительностью.

Не могу сказать, что я во всем с ним согласна, но девичьи дневники всегда увлекали меня. Они — точь-в-точь кукольные домики: заглянешь внутрь, и весь остальной мир покажется таким далеким — почти несуществующим! Обладай мы волшебной возможностью «выпрыгивать из себя» в тяжелые минуты, и ни боль, ни страхи нас бы не потревожили. Я говорю не о правде или вымысле, а лишь о способе выжить.

Я согласилась на предложение доктора Вулфа, но с одним условием: я должна прочесть дневник и убедиться, что доктор прав. Тогда публикация состоится. Доктор Вулф также попросил меня написать послесловие — своего рода обобщение пережитого мной. Он полагал, что имеет место относительно редкий случай, когда пациентка, страдавшая пограничным расстройством личности, которое усугублялось депрессией и психозом, излечилась настолько, что подобные «эпизоды», как их деликатно называл доктор, больше никогда не повторялись. Он был убежден, что мои нынешние впечатления от прочтения смогут пролить свет на эту загадку.

Но мне сложно делать какие-то выводы. Между страниц дневника я нашла лезвие бритвы, которое сама же и спрятала много лет тому назад. Доктор Вулф объяснил мне, что сохранил его для полноты «клинической картины». Мне же это казалось совершенно нелепым — лезвие как лезвие. Да и на страницах — слова как слова, знакомый почерк.

Мои записки — единственное, что я могу предложить тем, кто хочет узнать, можно ли пережить трудности отрочества.

СЕНТЯБРЬ

10 сентября

Мама привезла меня к двум часам. Почти все уже на месте. Кроме Люси. Не могу дождаться, когда она приедет и мы вместе распакуем вещи. А пока Люси нет, займусь дневником.

Мама уехала, и странная пустота зашевелилась в животе, проползла горлом и улеглась где-то в глубине глазниц. Если бы я поплакала, мне, наверное, стало бы легче, но я не могла плакать. Мне надо не потерять это чувство, эту боль. Была бы здесь Люси, она бы сумела меня отвлечь. Мама стала собираться домой, а я вдруг запаниковала. Я уже готова была умолять ее увезти меня отсюда. Сама себя не узнаю. Весь прошедший месяц я только и мечтала поскорее вернуться в школу. Даже посылка с новой школьной формой привела меня в восторг. Бледно-голубая юбка на весенний семестр была жесткой, как картон. Надеть ее можно было только после стирки. Как хорошо, что я не учусь в дневной школе и мне не надо волноваться, что кто-то увидит меня в поезде по пути домой. И не надо, как другим девчонкам, украдкой пробираться в привокзальный туалет, краситься второпях, с наслаждением менять убогие черно-белые туфли на легкие мокасины — а вдруг наткнешься в вагоне на кого-то из знакомых ребят? Частенько я встречала таких девочек на станции — юбки у них были подтянуты выше колен — ни за что не скажешь, что форменные. Мы же в своем пансионе можем не беспокоиться, даже если будем похожи на старух.

И вот, когда я здесь, мне хочется удрать.

Я всегда боюсь расставаться с мамой. Мне страшно, что я больше никогда ее не увижу. И как маленькая девочка я готова бежать за ней по пятам, хватать ее за подол, виснуть на руке, хныча и хлюпая носом. Но нет же — стою как вкопанная, и слова застревают в горле.

— Ты бы хоть «до свидания» матери сказала, — вздыхает мама.

Проходит несколько дней, и я привыкаю к школе. И вскоре уже рада быть подальше от мамы, хоть она — это все, что у меня осталось в жизни. Я люблю ее письма и ненавижу ее телефонные звонки. Сама я никогда ей не звоню. У мамы слишком низкий голос. Он и меня тянет вниз. И вообще я боюсь говорить по телефону — для меня мука просто поднести трубку к уху. Эта трубка хочет меня засосать в свое черное нутро. И я борюсь с собой, бесконечно долго не отвечая на звонок, а человек на другом конце провода все это время находится в подвешенном состоянии, надеясь услышать мой голос.

Я стояла у окна и провожала взглядом мамину машину. Вот она мчится по аллее. Вот она скрылась за мастерской, а потом, свернув налево, выехала на улицу, и я снова увидела, как мелькают синие сполохи в просветах черной ограды. А потом машина совсем исчезла из виду. Моя мама водит ужасно быстро, о чем она только думает? Мать Люси ни за что не стала бы так гонять.

Я еще долго смотрела в окно. А потом развернулась и, облокотившись о подоконник, оглядела комнату — мою новую комнату с кучей коробок, свертков и пакетов, громоздившихся посередине, прямо на голом полу. Да, это совсем не то, о чем я так мечтала целое лето. Неопрятные стены то тут, то там украшены жирными отпечатками пальцев предыдущей обитательницы этой комнаты. Под окном — одинокое кресло с деревянными подлокотниками и грязно-розовой обивкой в цветочек. Прямо скажем, не очень-то привлекательно. Пожалуй, на подоконнике можно устроить удобное сиденье, набросав туда подушек. А ведь эта комната могла бы стать лучшей в Резиденции! Вот наведу уют, приедет Люси — и все будет иначе.

Ждать Люси стало уже невмоготу, и я решила прогуляться до станции. В магазинчике возле аптеки я углядела французскую общую тетрадь в сафьяновом переплете — темно-красном в разводах, с широким черным корешком — настоящая книга, только с чистыми страницами. Всеми забытая, она чудесным образом завалялась в недрах магазина и ждала меня. Я схватила и понесла свою добычу на кассу, крепко прижимая к груди, — как бы кто-нибудь не вздумал у меня ее отнять. Тетрадь напомнила мне любимые папины блокноты. Это был знак: я должна ее купить. Теперь я заполню ее словами, как это делал папа: исписывая и страницы, и поля, и даже форзацы короткими, лишь ему одному понятными фразами. Никто не узнает об этой тетради, даже Люси.

Все летние каникулы я зачитывалась книжками о Клодине. Так мне было легче перенести разлуку со школой. Вот бы и у меня слова слетали с пера так же легко, как у Колетт, — самые верные слова. Я даже положила на стол книгу «Клодина в школе»[1] — специально для вдохновения. Уж она-то знает, каково это — быть запертой, в таком месте, где все твои чувства вертятся вокруг таких же девочек, где ты, конечно, ждешь парня своей мечты, но, только обнимая подругу, чувствуешь покой и умиротворение.

На этих страницах уже слишком много печальных мыслей. Нужно начать заново — не торопясь, взвешивая каждое слово. Все должно быть безупречно. Спешить мне некуда. Я раскрываю дневник, разглаживаю ладонью глянцевые листы в зеленую линеечку и снимаю колпачок с чернильной ручки с золотым пером, которую мама подарила мне на шестнадцатилетие. Корпус ручки такого же цвета, что и дневник, — темно-красного, приятно ощущать ее вес в руке. Я наполняю черными чернилами старую стеклянную чернильницу, которую нашла в комнате для занятий. В воздухе разливается терпкий запах. Так пахнет писатель. Первым делом я проставляю номер каждой страницы в правом верхнем углу. Сто пятьдесят пять листов, но я собираюсь писать на обеих сторонах. Триста десять страниц — должно хватить.

Я трудно привыкала к школе. Долгое время мне казалось, что все вокруг смотрят на меня с жалостью. И терпеть не могут это ощущение — им противно жалеть меня. Может, хоть этот год будет счастливее — мы с Люси теперь живем в смежных комнатах. Я так мечтала об этом. На следующий год придется думать о поступлении в колледж. Нужно будет все начинать сначала.