Хилари Мантел - Убийство Маргарет Тэтчер

• Название: Убийство Маргарет Тэтчер
• Автор: Хилари Мантел
• Жанр: Современная проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-087084-4

Изысканные, элегантные, умные, брутальные, насмешливые, а порой и откровенно бунтарские современные притчи о любви и сексе, семье и обществе, вышедшие из-под пера писательницы, читаются легко и с наслаждением — однако серьезность тем заставляет задумываться над ними надолго и возвращаться к ним не раз.

---

— Я лечу через Лондон. Просто хочу отдохнуть. Немного расслабиться, на три-четыре дня.

Мой муж, явно переборов себя, сухо справился, есть ли у него друзья в Лондоне.

— Очень старый друг, — ответил Иджаз, ладонью сметая крошки с брюк на ковер. — Живет на Трафальгарской площади. Хороший район. Вы согласны?

Мое сердце упало; именно физическое ощущение падения — словно с моих плеч рухнули долгие месяцы, на протяжении которых меня лишали естественного света. Когда Иджаз ушел — он долго торчал на пороге, все повторяя указания насчет своего адреса, — я совершенно растерялась и, не находя слов, пошла в ванную, разогнала тараканов и съежилась под струйкой теплой воды. Потом завернулась в полотенце и легла на кровать в полной темноте. Я слышала, как муж — надеюсь, это был он, а не танцующее кресло, — передвигается по гостиной. Порою в те дни, закрывая глаза, я ощущала, что вижу содержимое своего черепа. Вижу полушария мозга — витые, крученые, цвета оконной замазки.

Семейные апартаменты у порта полнились ароматами готовящейся еды и были заставлены мебелью. На всех стенах красовались фотографии, ковры лежали поверх ковров. Вечер выдался жарким, кондиционеры трудились изо всех сил, выплевывая воду, выкашливая споры плесени. Столовые скатерти отсырели и изобиловали бахромой от ветхости; я перебирала эти нити, ощущавшиеся пальцами как нейлоновый мех — или как уши плюшевого медведя; эти движения меня успокаивали, а в целом я сидела как на иголках. Во главе стола восседала огромная престарелая женщина с лошадиной челюстью; точь-в-точь Уродливая герцогиня Квентина Массейса[5], за исключением блескучего сари. Невестка оказалась бойкой и решительной женщиной, каждая фраза которой сочилась сарказмом. Я ее понимала; по лицу невестки было очевидно, что Иджаз рассказывал обо мне и в некотором роде меня подставил; если он разрекламировал меня как свою следующую жену, в глазах невестки я мало чем превосходила, так сказать, оригинал. Ее презрение стало откровенным, когда она заметила, что я почти не притрагиваюсь к еде; но я продолжала улыбаться и кивать, соглашаться и поддерживать общий разговор, покусывая листик петрушки и потягивая «Фанту». Есть, конечно, хотелось, но с этой ретивой невестки станется предложить мне камни на красивой тарелке. Неужели Иджаз, как и прочие саудовцы, уверен, что западные браки ничего не значат? Что мы заключаем брачные союзы импульсивно — и столь же легко разрываем? Или допускает, что мой муж столь же стремится избавиться от меня, как он сам — отделаться от Мэри-Бет? С его точки зрения вечер складывался не слишком удачно. Он сообщил, что ожидал двух директоров супермаркетов, важных людей, обладающих финансами; ночная молитва уже отзвучала, и дорожное движение возобновилось, на Палестина-роуд и вдоль Корниш светофоры искрились зеленым, от Там-стрит до эстакады «Пепси» город наводняли автомобили, но директора запропали. Пот стекал у него по лицу. Пальцы тыкались в кнопки телефона. «То есть он задерживается? А вообще выехал? Скоро будет?» — Иджаз постучал по трубке, посмотрел на телефон, будто воображая, что тот чирикнет в ответ, как домашняя пичуга. «Время здесь никого не волнует», — горько пошутил он, теребя воротник. Невестка передернула плечами и скривила губы. Она не знала покоя, сновала по столовой в своем персиковом шифоне, всякий раз возвращаясь из кухни с новым подносом; должно быть, на кухне суетилась и тайком плевала в тарелки утомленная прислуга. Молчаливая старейшина во главе стола по большей части отвергала еду, пододвигала тарелки к себе и тщательно ощупывала, выискивая пальцами некие только ей видимые признаки; время от времени, стоило отвернуться, очередная тарелка оказывалась пустой. Порой звонил телефон. «Так, они почти рядом», — извещал Иджаз. Спустя десять минут он вновь озабоченно морщил лоб: «Может, они заблудились?»

«Конечно, заблудились», — мурлыкала невестка. Она открыто потешалась, явно наслаждалась собой. Девятнадцатый урок, перевести предложения: «Пока он держит карту вверх ногами, он никогда не найдет дом. Они отправились в путешествие сегодня утром, но до сих пор никуда не прибыли». Безнадежное дело, эти попытки куда-либо добраться, и учебник тому доказательство. Разумеется, я учила арабский не всерьез, для полноценного изучения языка я слишком нетерпелива; я листала уроки, цепляла взглядом фразы, которые могли пригодиться, если произнести их вслух. Мы пробыли долго, до глубокого вечера, ожидая людей, которые вовсе не намеревались появляться; в конце концов уязвленный и мрачный Иджаз проводил нас до двери. Я услышала, как муж жадно вдохнул влажный уличный воздух.

— Больше нам этого делать не придется, — утешила я его. А в машине прибавила: — Пожалей его, пожалуйста.

Мне не ответили.

13 декабря. Из дневниковых записей следует, что я угнетена «темнотой, глажкой и запахом канализации». Я больше не могу ставить кассету с «Героической симфонией», потому что лента перекрутилась и застряла в магнитофоне. В свободные минуты я кратко пересказываю на бумаге сорок глав «Оливера Твиста» для соседки сверху. Три дня спустя я «ужасно нестабильна и беспокойна», читаю «Письма» Литтлтона и Харт-Дэвиса[6]*. Позже на той неделе я готовила вместе с Ясмин. И записала в дневник: «День, доводящий до белого каления». Однако Иджаз все-таки улетел, и я поняла, что испытала громадное облегчение, когда осознала, что не нужно опасаться очередного звонка в дверь. 16 декабря я читала «Ученика философа»[7] и навещала собственную ученицу наверху. Мунира взяла составленное мною резюме сорока глав Диккенса, быстро пролистала, зевнула и включила телевизор. «Что такое работный дом?» Я попыталась объяснить суть английского законодательства, но ее глаза быстро остекленели; она никогда не слышала о бедности. Она криком позвала служанку — это был оглушительный вопль, — и служанка, забитая индонезийка, принесла дочку Муниры, с которой мне полагалось нянчиться. Тяжелая, медлительная, девочка только начинала ходить, точнее топать, самостоятельно, размахивая ручками в попытках ухватиться за мебель. Она то и дело падала на попу, громко вздыхала, подтягивалась, держась за диван; подушка выскользнула, она упала на спину, ударилась головкой, увенчанной волнистыми кудряшками, и зарыдала. Мунира посмеивалась над ней: «Белый негр, правда, похожа? Плоский нос у нее не по моей линии, — объясняла она. — И толстые губы — тоже. Это все от моего мужа, но его родня, конечно, обвиняет меня».

2 января 1984 года. Мы пришли в темный ресторанчик рядом с улицей Халида бин Валида; нас усадили за решетчатую ширму в «семейной зоне». В главном зале ужинали мужчины. Привычка питаться вне дома была не столько удовольствием, сколько обязанностью; еда поглощалась стремительно, ведь без вина и сопровождающих его употребление ритуалов ничто не замедляло процесс, а официанты, не имевшие ни малейшего представления о том, что мужчина и женщина могут есть вместе не сугубо ради утоления голода, гордые собой, выхватывали тарелки, едва те пустели, и ставили новые, словно стремясь выпроводить клиентов обратно на застланные пылью улицы. Пыльные оранжевые блики, напоминающие постановку света в дурном научно-фантастическом кино; постоянный гул и рокот проезжающих мимо машин… Я стала бояться аварий, которые тут случались нередко, и каждый раз, когда приходилось выезжать в темноте, вглядывалась в черные провалы под мостами и эстакадами; они мнились мне этакими амфитеатрами, где жертвы ДТП разыгрывали в призрачных спектаклях последние минуты своих жизней. Иногда, выходя за пределы квартиры, я вдруг понимала, что меня бьет дрожь. Поначалу я списывала ее на лекарства, которые вновь стала принимать — и увеличила дозу. Но общение с другими «компанейскими» женами заставило меня усомниться в точности диагноза. Дамы рассуждали о детских бассейнах и делились подробностями времяпрепровождения в Гонконге. Они затевали кратковременные выезды по местным лавкам за драгоценностями, и браслеты на их тонких загорелых руках звенели и дребезжали, точно кубики льда в стакане. В День святого Валентина мы отправились на сырную вечеринку; вино по-прежнему оставалось лишь воображать. Я бурлила восторгом: письмо с улицы Вильгельма IV извещало меня, что мой роман продан издателю. Тыча в ломтик эдама коктейльной трубочкой, босс моего мужа навис надо мной: «Ваш муженек говорит, вы написали книгу, которую скоро издадут. Должно быть, много заплатил, а?»

Иджаз, как я предполагала, все еще находился в Америке. Ему ведь предстояло разобраться со своим браком, да и бизнес требовал внимания. Он не появлялся в моем дневнике до 17 марта, Дня святого Патрика, когда я записала: «Телефонный звонок, крайне нежелательный». Из вежливости я спросила, как бизнес; ответ был типично уклончивым. Зато он не преминул сообщить:

— Я избавился от Мэри-Бет. Она ушла.