Николай Студеникин - Перед уходом

• Название: Перед уходом
• Автор: Николай Студеникин
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Современная проза
• Год: 1982
• ISBN: X-XXXX-XXXX-X

Героиня повести Н. Студеникина «Главпочтамт, до востребования» — молодая женщина, у которой непросто сложилось начало жизни. Но она находит в себе силы достойно преодолевать жизненные трудности, принимать верные, серьезные решения.

Повесть «Перед уходом» учит доброте, говорит о том, что главное назначение человека в этом мире — делать жизнь лучше, чего бы это ни стоило.

---

Наташа послушно схватила полотенце.

— Маши давай! — приказала мать.

Однажды в детстве любознательная Наташа спросила у нее, откуда берутся мухи. Пчелы собирают мед, осы — тоже, но их мед есть нельзя, он горек и ядовит. Бабочки объедают капусту, майские жуки шуршат у мальчишек в спичечных коробках, комары в сырые вечера кусаются — потом волдыри. А мухи? Даже кусаться толком не могут, противные — и все. Надоедливые, хуже тараканов! Особенно когда залетит в дом большая, навозная, начнет, гудя, биться об углы рам и оконное стекло…

Мать тогда была в добром настроении. Она рассказала, что жил давным-давно на свете один праведный человек, он крепко выпил и уснул под кустиком, а был он почему-то голый — «нагий», сказала мать, — но тут подошел его сын, начал с хохотом показывать на пьяного отца пальцем, глумиться. Смех разбудил отца, и тот, продрав кое-как похмельные глаза, проклял сына, имя которому было — Хам. Вот потому-то и появились мухи. В память о событии, вроде почтовой марки или медали. «Вот в родительском проклятии какая сила!» — наставительно заключила мать. «Как в атомной бомбе или сильней?» — полюбопытствовала маленькая Наташа. «И-и, бестолочь!» — был ответ.

Вспомнив об этом, Наташа перестала размахивать полотенцем.

— Мам, — спросила она, в волнении комкая его, — а ты меня не проклянешь, мам?

У нее даже голос сел, охрип.

— Чего-чего? — Мать и сама остановилась на полувзмахе. — Совсем сдурела? Вас, идолов деревянных, клясть — никаких слов не хватит! Одного весь день вразумляю, опомнился чтоб, а ему хоть кол на голове теши! Вон, дрыхнет уж!

Наташа выглянула на кухню. Витька прямо на пол бросил старый Халабруев полушубок и уснул, разбросав руки и ноги, будто былинный богатырь, павший от руки врага на поле брани. Он тихонько посапывал и выводил носом жалобные рулады. Только это и свидетельствовало, что в нем еще тлеет искра жизни. Сказалась, видно, бессонная-то ночка!

— И ты поспи, — неожиданно предложила мать.

Наташа справилась с голосом — ответила:

— Нет. Постирать надо Андрейке.

— Ложи-ись! Сама сделаю, заодно. Тонька мне порошку стирального иранского прямо на дом принесла. А мне, дуре старой, и невдомек, откудова такая милость. Ох, и стирает хорошо! Белье замочишь на ночь… А пены-то! Аж голубая. Глянешь: пиво! — Мать поглядела на свои руки и вздохнула. — И что дальше будет, как все повернется? Ума не приложу…

Мать была горда тем, что породнилась с Павлом Николаевичем. Как же, большой начальник. Говорила соседкам, хвасталась: «Витька-то мой, а? Первую в районе невесту отхватил!..» Ну, первую или нет — вопрос сложный, а вот свадьба и вправду громкая была. День — здесь, у матери, все наспех, комом, вроде репетиции; два — там, у невестиных родителей, в райцентре. Гостей там было много, все больше пожилые, чванные, слова в простоте не скажут — все с подковыркою, все с намеком. Один, когда Витька протискивался мимо, похлопал его по гулкой спине: «Хороший бык стоит половины стада!» — вот и разберись, злобствует он или пошутил. А невеста, правду сказать, Наташе не понравилась — ломака, худущая, с первого дня принялась мужем помыкать: «Виктор, сделай то», «Виктор принеси это».

— Они разведутся теперь?

Наташа расправила снятое платье и повесила его на спинку стула. Приехать домой в брюках, даже просто привезти их с собой она не решилась. И зря, наверное. Приятно было босой топтаться по чистому, нагретому солнцем полу.

— Ох, не знаю я, ничего не знаю, — сказала мать. — За развод теперь полсотни платить. А кому? Опять ему, Витеньке! Кому еще? Уделят они ему чего из нажитого, а? Шиш с маком, на большее не надейся. Порог покажут: «До свиданьица, зятек дорогой!» А он-то, как муравей: все в дом, все в дом! И воду им провел, и канализацию. Стремился, жилы рвал… А вышел пшик. Опять без порток. Ладно, спи!

И Наташа легла, подложив ладони под щеку и тихонечко застонав от наслаждения. Ей снились легкие, беззаботные сны. Повинна в этом была большая, знакомая с детства подушка. Без наволочки, в линялом красном напернике, она пахла вкусно и душновато, — недаром мать с утра жарила подушки и перину на солнышке, во дворе, поставив Наташу с хворостиной возле — гонять кур.

5

…Разбудила Наташу напряженная, наэлектризованная, будто перед грозой, тишина. Именно в такой тиши скисает молоко, а больные-сердечники вытряхивают в трясущуюся ладонь крупинку нитроглицерина. Наташа открыла глаза и вслушалась. Мужской голос тихо, но ужасно напористо проговорил за окошком:

— Подними. Надо выяснить одно дело.

«Кто там? Что стряслось?» Наташа второпях натянула платье и, босая, простоволосая, трепеща от недобрых предчувствий и едва не наступив на Витькину ногу в сбившемся черном носке, через кухню, сенцы, мимо темного пахучего закутка, где астматиком пыхтел поросенок, выскочила на крыльцо. Ее ослепило солнце, пришлось зажмуриться, перед глазами поплыли радужные круги.

На веревке, натянутой вдоль забора, сохли Андрейкины пеленки; в цинковом корыте бесшумно лопались перламутровые мыльные пузыри. У окна, в дырявой тени большого дерева, где высоко тянули головы чахлые желтенькие «золотые шары», в жаркой форменной фуражке с полыхающим алым околышем и позолоченной кокардой — гербом страны, переминался Иван Поликарпович, участковый. Антрацитно сияли его ботиночки, маленькие, как у подростка. Участковый тихо требовал, упираясь в мать глазами:

— Разбуди его. Кто это днем спит? Поговорить надо. Ведь не пьяный же он, нет?

— Что ты? Господь с тобой! — шепотом уверяла его мать. — Да рази б я допустила?.. Да что случилось-то? — заметно волнуясь, спросила она. — Набедокурил? Айнцвая отлупил, что ль? Матери-то родной скажи!

— Айнцвая? Серегу? Э, нет, не спеши! Тут похитрей история получилась. С применением технических средств, — вздохнул Иван Поликарпович и, обнажив голову с сырыми от пота серыми волосами, помахал фуражкой, как веером.

Наташа торопливо одернула платье.

— Разбуди, — покосилась на нее мать, но Витька, всклокоченный и недовольный, сам показался за спиной сестры:

— Ну, чего, граждане, зудите, чего делите? — Он зевнул, потянулся до хруста в костях и потер глаза кулаками. — Здорово, Иван Поликарпыч! Как жизнь молодая?

— Помаленьку, Витя, спасибо, ничего. А вот врачи после обеда спать запрещают. Не слыхал? Холестерин, говорят, а потом и того — склероз. Учти!

— Учту, — пообещал Витька и, почесывая широкую спину, побрел туда, где они с Наташей, соблюдая все обряды, зарыли когда-то половинку бублика — дар Мани-чепурной.

Паслен там буйно рос и сейчас. Наташа вспомнила, что в детстве они жадно поедали черные ягодки, и покосилась на гостя, засмущавшись. А тот терпеливо и безмолвно подождал, пока вернется Витька, пока он напьется, высоко подняв ведро и расплескивая воду себе на грудь с треугольничком загорелой кожи, и лишь тогда осведомился, таинственно понизив голос:

— Чем открывал-то?

Мать и Наташа непонимающе переглянулись. Тревога овладела обеими. Власть к добру сама на дом не приходит. Что он натворил минувшей ночью, их сын и брат?

— Подручными средствами, — Витька-то сразу догадался, о чем речь. — Знаешь, Иван Поликарпыч, как в армии: есть штатные средства, за них ротный старшина ответ несет, бережет казенное имущество пуще глаза, а есть подручные: что на дороге подобрал, то и годится, спасибо за смекалку, валяй и дальше так. Подручными, Иван Поликарпыч! Штатных-то не было при себе…

— Знаю, — ответил участковый. — Знаю. Я в армии, Витя, тоже, было дело, немножко послужил. Семь годков! Как раз в звании старшины домой вернулся. Два ранения имею. Так поверишь или след показать? Через Днепр, между прочим, на подручных переправлялся, когда Киев, мать городов русских, у немцев назад брали. Штатных не было, Витя, при себе.

Витька опустил лохматую голову:

— Не обижайся, Поликарпыч! К слову пришлось.

— Да хоть ты сам, идол деревянный, скажи, чего натворил вчера? — запричитала мать, едва не плача, и кулаком ударила Витьку по спине. Потом, осененная внезапной догадкой, замерла: — Неужели Пал Николаич… его рука?

Предположение, конечно, нелепое, но… кто его знает? При отношениях, которые сложились у Витьки с тестем…

— Ладно, погоди шуметь, — жестом остановил мать участковый. — А зря ты, Витя, тратил силу и смекалку. Сегодня утром все окошко поменяли, вышел срок.

— И вешать не надо было, — сказал Витька.

— А указ? — напомнил участковый. — Указ от девятнадцатого июня прошлого года. Не знаком? — Он надел фуражку. — Пройдемся! Могу ознакомить.

— А что? — расхрабрился Витька. — Пошли!

Но мать схватила его за руку:

— Никуда ты не пойдешь!

— Тогда пускай в другом месте почитает, — неожиданно согласился участковый. — А еще лучше, если вы его всей семьей, вслух. С карандашиком. Оч-чень было бы полезно!