Анатолий Левандовский - Робеспьер

• Название: Робеспьер
• Автор: Анатолий Левандовский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1959

28 июля 1794 года под крики и улюлюканье толпы пала срубленная ножом гильотины голова Максимилиана Робеспьера. Толпа разошлась, и никому тогда не пришла в голову мысль о том, что он присутствовал при кончине Великой Французской буржуазной революции. На смену якобинцам, свершившим самый радикальный переворот в истории человечества того времени, пришли крупные буржуа, залившие кровью все завоевания революционного народа, сохранив из его наследия только то, что было выгодно им.

Книга А. П. Левандовского — это не только биография вождя якобинцев Робеспьера, но и скрупулезная летопись событий Французской революции, так как жизнь Робеспьера неотделима от нее. Робеспьер не дрался на баррикадах, его не было среди парижан, штурмующих Бастилию. Всю свою недолгую жизнь Неподкупный провел или за письменным столом в убогой каморке квартиры столяра Дюпле, или на трибунах Национального собрания, Конвента, Якобинского клуба. Но своими речами, проектами законоположений, своей волей и беспримерной преданностью революционным идеям Робеспьер влиял на все события революционной борьбы. Он был ее идеологом, ее знаменем, ее вождем. Немало роковых ошибок, колебаний отметило его жизненный путь, но он никогда не отступал, никогда не шел на компромиссы. Сын третьего сословия, Неподкупный выражал чаяния и надежды мелкой буржуазии, она была его опорой в борьбе с остатками феодализма и абсолютистской монархии.

С гибелью Робеспьера завершился восходящий поток Французской революции.

---

— Государь, ваше величество, вы страдаете?

Он открывает глаза и смотрит на говорящих.

— Ты что, онемел, что ли?..

Он только пристально смотрит на них.

Вводят Сен-Жюста, Дюма и Пейяна. Они проходят в глубь комнаты и садятся у окна. Один из присутствующих кричит любопытным, окружившим Робеспьер:

— Отойдите в сторону. Пусть они посмотрят, как их король спит на столе, точно простой смертный.

Сен-Жюст поднимает голову, и его лицо, до этого момента спокойное, искажает душевная мука. Со страшной болью сердца смотрит он на того, кто был его учителем и самым близким другом. Этот взгляд так выразителен, молодое лицо так прекрасно, что мучители, пораженные, на минуту смолкают.

Взгляды Сен-Жюста и Робеспьера встречаются. Им не нужно слов. Они понимают друг друга. Робеспьер отводит глаза. Сен-Жюст следит за ним. Неподкупный смотрит на текст конституции, висящий на стене против окна. Сен-Жюст смотрит туда же.

— А ведь это наше дело… — шепчут его бескровные губы. — И революционное правительство тоже…

Шесть часов утра. Уже совсем светло. Дождь кончился. В комнату быстро, военным шагом входит Эли Лакост. Он приказывает отвести арестованных в Консьержери. Затем, обратившись к пришедшему вместе с ним хирургу, он говорит:

— Хорошенько перевяжите рану Робеспьера, чтобы его было можно подвергнуть наказанию.

И перевязка была сделана не за страх, а за совесть…

Когда хирург, заканчивая, перебинтовывал Максимилиану лоб, один из присутствующих сказал:

— Смотрите! Его величеству надевают корону.

Робеспьер посмотрел на оскорбителя спокойно, задумчиво и пристально.

Единственные слова, которые он произнес в течение всего этого времени, многим показались странными. Когда один из любопытных, видя, что он никак не может нагнуться, чтобы подтянуть чулки, помог ему, Робеспьер тихо сказал:

— Благодарю вас, сударь.

Подумали, что он сходит с ума: уже давно не обращались на «вы» и не произносили слова «сударь», напоминавшего о времени королей. Нет, Неподкупный был в здравом уме и ясно выразил то, что думал. Этими словами он хотел сказать, что революции и республики больше не существует, что жизнь вернулась к старому режиму и все завоевания прошлых лет безвозвратно погибли.

Их казнили без суда, в шесть часов вечера. Вместе с Робеспьером встретили смерть двадцать два его ближайших соратника. На следующий день гильотина получила еще семьдесят жертв — членов Коммуны. Драма термидора закончилась. Начиналась кровавая вакханалия термидорианской буржуазии.

Смерть и бессмертие (Вместо послесловия)

Победители спешили реализовать плоды своей победы. Первое время вожди «нуворишей», правда, были вынуждены еще считаться со своими недавними союзниками — «левыми» термидорианцами, но это продолжалось недолго. Постепенно «обновленный» Конвент ликвидировал все демократические завоевания народа. Уничтожили революционное правительство. Разгромили Якобинский клуб. Отменили максимум.

Враги Робеспьера, свергая его, обещали открыть тюрьмы и прекратить террор. Но тюрьмы открылись лишь для того, чтобы дать освобождение врагам народа, а террор, более жестокий, чем прежде, обрушился на головы его друзей. Смертью на эшафоте карали всех соратников Неподкупного, всех, кто сотрудничал с ним или хотя бы симпатизировал ему. Банды «золотой молодежи» избивали патриотов.

Одновременно с этим катастрофически резко падало экономическое положение широких трудящихся масс. Если отмена максимума дала свободу жрецам денежного мешка, то рабочим она несла лишь голод и нищету. Социальные контрасты достигли чудовищных размеров. В то время как буржуазный Париж утопал в роскоши, напоминавшей времена старого порядка, в то время как в особняках Барраса или в салоне Терезы Тальен пышные балы сменялись кутежами и оргиями, рабочие предместья буквально умирали от голода.

Теперь народ понял ошибку, совершенную в день 9 термидора, теперь он раскаивался в том, что ничего не предпринял для спасения якобинской диктатуры. Тень Неподкупного вдохновляла массы на новые бои. И вот весной 1795 года — в жерминале и прериале — народ дважды попытался с оружием в руках вернуть утраченное. «Хлеба и конституции 1793 года!»— кричали повстанцы. Но победить им не удалось. Разгромив и разоружив народ, реакционная буржуазия отбросила последние следы маскировки. Вожаков «левых», всех тех, кто так активно помогал им произвести термидорианский переворот, теперь предавали смерти, изгоняли из Франции либо отправляли на «сухую гильотину» — в вечную ссылку в Гвиану.

Жизнь большинства из них угасла на чужбине. Казалось, судьба мстила им за предательство, совершенное в термидоре. Поняли ли они хотя бы, что сделали роковую ошибку? Раскаялись ли они в своем беспринципном поведении по отношению к вождю якобинской диктатуры? Справедливость требует ответить на этот вопрос утвердительно.

Коварный Барер, все хитрости которого не спасли его от изгнания, позднее писал, что считает контрреволюционный переворот 9 термидора следствием большого заблуждения. Он отмечал, что переворот этот убил революционную силу, что он допустил к власти реакционную Клику. Незадолго до смерти Барер прямо заявил, что причисляет Максимилиан а Робеспьера к числу самых выдающихся деятелей революции.

Колло д’Эрбуа и Билло-Варен закончили свои дни в далекой Америке. Горячий Колло не оставил следов своих размышлений — смерть унесла его слишком быстро. Что же касается Билло-Варена, то этот суровый республиканец, проживший вплоть до 1819 года, полностью переосмыслил свое прошлое поведение и признал, что оно было в значительной степени результатом личной ненависти.

«…Наши разногласия в эти дни, — писал он, — разбили единство революционной системы… Да, пуританская, чистая революция была утрачена 9 термидора. Сколько раз я потом оплакивал, что поступил по злобе! Отчего нельзя оставить за порогом власти все эти безрассудные страсти и житейские волнения?..»

И в пылу самобичевания стареющий Билло сожалел уже не только о Робеспьере, но даже о Дантоне и Демулене, которых первый обрек на смерть.

Отказался от своего прежнего поведения и Амар. Этот бывший член Комитета общественной безопасности признавал теперь, что он заблуждался относительно Робеспьера и его планов.

— Я горжусь тем, что разделял труды Робеспьера, — говорил Амар. — Народ имел тогда хлеб. Его хотят представить кровожадным человеком, но судить будет потомство.

Только ехидный старик Бадье, даже когда ему перевалило за девяносто лет, продолжал упорствовать. Правда, и он считал день 9 термидора роковым, правда, и он начинал отсюда все последующие бедствия своей родины, но в отличие от других он, по-видимому, сохранил злобу к Неподкупному до самой своей смерти.

Впрочем, все это были люди прошлого. Они могли каяться и плакать, но ничего не могли изменить. А между тем время шло вперед. Семена, брошенные Робеспьером, давали всходы. Дело его не пропало даром. Все глубже и глубже плебейские массы начинали осмысливать недавнее прошлое. «Только и слышно, что сожаления о временах Робеспьера, — доносили полицейские ищейки. — Говорят об изобилии, царившем при нем, и о нищете при теперешнем правительстве». Это происходило в дни, когда термидорианский Конвент сменила новая буржуазная Директория во главе с Баррасом, в дни, когда зрел революционный заговор, получивший в истории название «Заговора равных».

«Заговор равных», организатором которого был молодой патриот Франсуа Ноэль Бабеф, принявший имя римского трибуна Кая Гракха, представлял новый этап в развитии демократических идей Французской революции.

Центральной частью программы бабувистов было учение о равенстве, равенстве фактическом, которое должно было явиться результатом уничтожения института частной собственности. Прошлое многому научило лучших сынов революции. Бабеф, идя значительно дальше якобинцев и даже «бешеных» — защитников мелкой частной собственности, считал, что революция должна быть продолжена до тех пор, пока в республике не будет учреждена «большая национальная коммуна» — ассоциация равных, свободных людей, совместно трудящихся на основе общности всех имуществ. Бабеф и его соратники разработали в деталях план организации этого будущего общества, которое, как они рассчитывали, должно скоро прийти в результате успешного восстания масс, поднятого узким кругом заговорщиков…

Хотя движение «равных» осталось заговором, не превратившимся в массовое выступление, хотя бабувисты осуществление своих идей не связывали с классовой борьбой пролетариата, о которой имели крайне смутное представление, хотя, наконец, их коммунизм носил примитивный, по преимуществу аграрный характер, тем не менее роль этих новых глашатаев грядущего была исключительно велика.