Виталий Федоров - Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969

• Название: Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969
• Автор: Виталий Федоров
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2015

В этой книге автор рассказывает нам историю своей жизни. Он рос босоногим мальчишкой в глухом удмуртском селе, но мечтал водить поезда.

Виталий Hиколаевич Фёдоров бережно сохранил в памяти и перенёс на бумагу общую атмосферу тридцатых-шестидесятых годов двадцатого века, уделяя особое внимание мелочам быта. Описал то, какое влияние на судьбы простых людей оказала война, как в их жизнь вмешивалась большая политика.

В книге использованы фотографии из личного архива автора.

© Автор Виталий Фёдоров

© Редактор Владимир Фёдоров, e-mail: [email protected]

© Корректор Ольга Давыденко

---

Лошадей колхозу больше приобрести не удалось. Стали обучать быков. Были в колхозе два молодых взрослых быка. У одного была кличка Партизан, а у другого – Добрый. Они довольно быстро привыкли к упряжке, и возили летом грузы на телегах, а зимой на санях. Быков, как и лошадей, эксплуатировали нещадно и беспощадно. На Партизане стал работать Викентий – мой одноклассник (я о нём рассказывал раньше). К Партизану он был именно беспощаден, пользовался не только кнутом, но и другими способами. Если от усталости бык останавливался, то Витя ему крутил хвост так, что мог и сломать. Конечно, бык от боли пускался даже бежать. А когда, выбившись из сил, бык прямо в упряжке ложился на дорогу «передохнуть», у Вити находился ещё один способ заставить его встать и тащить повозку – это разбойничий свист прямо в ухо лежачему быку.

Ещё купили крупного быка. В ноздрях у него было пропущено стальное кольцо, и к нему привязан поводок, за который его водили. Думали, такой бычина будет таскать по тонне груза. Изобрели для него хомут, запрягали в «круг» вращать молотилку. В привод молотилки были вделаны два прочных деревянных бруса, а впереди – по две тонкие жердочки, за которые подвязывали поводки лошадей. Они шли по определённому кругу и тянули постромками брусья. Лошадей было две по разные стороны, погоняли их мальчишки 10–12 лет. При необходимости останавливали. Мне тоже иногда приходилось ходить по кругу. И вот решили вместо двух лошадей и погонщиков использовать одного быка и погонщика постарше. Бык походил по кругу, повращал молотилку около получаса и вдруг взбесился. Начал прыгать, метаться в разные стороны. При этом обломал брус, разорвал на две части хомут, сломал жердочку, к которой был привязан поводком, и умчался в неизвестном направлении. Нашли его только на следующий день. Не стали больше пытаться его запрягать, а от греха подальше сдали на мясозаготовки.

В мае 1943 года создали мини-бригаду из четырёх человек – дед Осип и мы, трое мальчишек. Старшим из ребят был Сашка Ворончихин – на два года старше нас со Степаном Фёдоровым. Дед Осип привозил на телеге зерно и наш инвентарь, в который входили деревянные бороны с металлическими зубьями – хомуты и вожжи. Утром на выгоне мы вылавливали своих лошадок и верхом направлялись в поле. Сашка на Шутке, я на Зайчике, Степан на Звезде. Шутка была высокая, упитанная и быстрая, Зайчик – вынослив, но с придурью (о которой я узнал гораздо позже), Звезда была потощее и послабее.

Дед Осип работал севачем (то есть сеятелем). Он разбрасывал посевное зерно вручную во вспаханную землю. Сеялок тогда не было. Около двадцати килограммов зерна он насыпал в лукошко, изготовленное из бересты. Весной это была пшеница, ячмень или овёс. Перекидывал ремень лукошка через плечо, становился на край вспаханного поля и, перекрестившись, начинал своё действо. Отходил на три шага от бровки поля и захватывал метров шесть за один проход. Брал горсть зерна, рассыпал одним махом, делал шаг вперёд и другой рукой рассыпал зерно в другую сторону. Работая обеими руками, он шёл без остановки, пока не заканчивалось зерно в лукошке. Снова его наполнив, он продолжал работать, как хорошо отлаженный механизм. Так целый день, год, а возможно, и много лет. Поля были большими, на сотни метров в длину и ширину. Некоторые из них находились от деревни в нескольких километрах.

На засеянную дедом Осипом часть поля мы выезжали на своих «рысаках», запряжённых в бороны. Становились в сдвинутую вправо или влево колонну. Первым Сашка, я вторым, Стёпа третьим. Так мы, трое мальчишек (из которых только Сашка имел опыт работы в поле в прошлом году) ходили почти целыми днями босиком рядом с лошадьми и в дождь, и в зной. Особенно трудно было ходить по давненько вспаханной земле, где комки успели превратиться почти в камни. На обед приезжали домой перекусить, покормить и напоить лошадей. А потом до позднего вечера трудились. Часов ни у кого не было. Время в солнечную погоду определяли по солнцу: как тень от собственной фигуры становилась длиною в шаг – пора на обед. Время захода солнца – можно отправляться домой на ночлег. Спал летом я всегда в амбаре. Ночи короткие, не успеваешь выспаться, уже мать будит:

– Вставай, сынок, пора на работу!

И когда, проснувшись, я начинаю потягиваться, она меня нежно поглаживает.

Хочу ещё рассказать о Сашке, как он «старшинствовал» в нашем маленьком коллективе. Он уже курил, но ему одному это, видимо, было скучновато. Сашка стал и нам со Стёпкой давать попробовать. Курил он табак-самосад. Мы не отказывались – было же любопытно. Потом Сашка поставил условие: каждый должен вносить свой вклад в курево. Жили мы тогда бедно, не было даже спичек и бумаги. В перерыве работы состоялось «общее собрание», которое решило: я поставляю бумагу, Стёпа – табак, а Сашка добывает огонь. Делал он это мастерски. Из крупной гальки, разбитой на части, высекал обломком напильника много искр, которые летели в зажатую между пальцев вату. Вата начинала дымиться, её раздували и она загоралась. Стёпа табак брал из дому, они в огороде выращивали и продавали рубленый самосад. А у меня была книга, подаренная дядей Ваней, которая была толстая и без картинок, но на лощёной – хрустящей – бумаге. Я эту книгу никогда не читал и не знал, о чём там было написано. А вот Алёша Пешков (он же Максим Горький), наверное, прочитал бы, так как он читал всё, что попадалось в его руки. А я из этой книги брал с собой на работу пару вырванных листочков. Если бы я тогда сохранил в целости, какой замечательный подарок остался бы от дяди Вани! Кстати, говорили, что я на него похож…

Моим «коллегам» уж очень нравилась эта хрустящая бумага. Рабочий день теперь у нас начинался так. Мы запрягали лошадей, садились на одну из борон, закуривали. Покурив, начинали работу. А однажды, после обеда, приехав в поле, запрягли коней и как обычно присели покурить и вдруг увидели, что к нам идёт председатель (к этому времени он уже ходил без костылей с одной палочкой). Мы быстро самокрутки воткнули в землю под борону, взялись за вожжи и пошли боронить. Но у меня вышла накладочка. Мой Зайчик на повороте заступил постромку, она попала между задних ног. Видимо, от волнения не совсем правильно управлял, ведь шёл ко мне не только председатель, но и мой строгий отец. И вместо того, чтобы отцепить постромку от бороны, вытянуть её из-под лошади и зацепить на место, я схватил за ногу лошадь и скомандовал: «Ногу!» – чтобы она её приподняла. Что ж, она её таки приподняла и врезала мне копытом прямо в лоб. Я упал назад. Удар был не сильный, да и копыто у молодых лошадок не подкованное. Я встал на ноги. Отец тем временем подошёл ко мне, поправил сбрую лошади и спросил:

– Не очень больно, работать можешь?

– Нет, не больно. И работать могу.

Отец ушёл, не сказав больше ни слова.

Ещё был случай раньше, который тоже мог для меня окончиться печально. Сашка, зная о том, что мы начинающие наездники, а лошадки у нас молоды и пугливы, частенько устраивал нам подлянки. Его лошадка – Шутка – была выше ростом и крупнее наших со Степаном Звезды и Зайчика. Он ездил сзади нас (кроме случаев, когда мы устраивали состязания) и специально наезжал своей лошадкой на наших. Они брыкались и запросто могли при этом сбросить седоков. Ещё он любил подъехать ближе и ногой или палкой пощекотать в паху у лошади, где находится самое чувствительное место. Лошадь прижимала уши и начинала лягаться. Такое случалось не каждый день, но и не редко. А тут Сашка перешёл всякие границы. После обеда из дома взял кнут, спрятал его, а когда мы подъезжали рысцой по полю к нашему инвентарю, неожиданно кнутом огрел Зайчика. Мой конь подпрыгнул, шарахнулся в сторону. От неожиданности я слетел с него. Перепрыгивая меня, он задел копытом висок. Мне было больно, висок припух. Мы сели на бороны. Я заметил, что Сашка был напуган содеянным. Ребята закурили, я молчал. А потом Сашка поднялся, подошёл ко мне и предложил свою самокрутку:

– На, покури, полегчает.

– Ну и гад же ты, Сашка!

Он ничего в ответ не придумал, как предложить:

– Давай поборемся.

– Сегодня нет, – отрезал я. – В другой раз.

Через несколько дней мы на зелёном борцовском ковре (траве) сошлись в поединке. У нас не принят был мордобой, все подобные конфликты решали борьбой. Боролись босиком. Степан был судьёй, точнее, свидетелем – он ни во что не вмешивался. Побеждённым считался тот, кто окажется на земле на спине. Других особых правил не было. Сашка был старше и сильнее, поэтому я избрал защитную тактику. Он меня никак не мог свалить с ног, они у меня были хорошо развиты – много бегал. Сашка применял подножки, подсечки, но ничего не помогало, я твёрдо стоял на ногах. Тогда он начал применять болевые приёмы. Особенно больно было, когда он нажал пальцем под ухом ниже мочки, но и это приём ему тоже не помог. Он попытался схватить меня за горло, но я со всей силы отрывал его руки от себя. Так, ничего не добившись, Сашка от меня отстал. Ничья.