Мария Нуровская - Мой русский любовник

• Название: Мой русский любовник
• Автор: Мария Нуровская
• Издательство: РИПОЛ классик
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-386-07254-4

Их номера в небольшом парижском отеле случайно оказались рядом. И тогда — волнующим мужским голосом через тонкую стену — он вошел в ее жизнь.

Но зачем ему такая, как она? Зачем ему женщина, на лице которой время уже успело оставить свои следы? Ему — молодому, умному, талантливому, успешному, мужественному, окруженному женской любовью?

И зачем он ей? Этот русский.

Ее русский… любовник.

---

— Она — простая женщина, мама, — объясняла Эва. — Ей нужна та же сердечность, которую она дарит сама.

«Каждый нуждается в сердечности», — подумалось мне тогда. Впрочем, была и другая правда — моя Эва никогда не делала всех этих дружелюбных жестов под влиянием обстоятельств. Просто та женщина была матерью человека, которого она любила. И получала свою долю проявлений любви как бы авансом. Между нами не было места подобным расчетам и, соответственно, бухгалтерии чувств. Степень нашей близости определялась по-другому и проявлялась чаще всего в драматических обстоятельствах.

Однажды, когда Эвиного мужа не было дома, я ночевала у дочери. Мы заболтались, и я пропустила последний автобус. Пришлось остаться.

Эва разбудила меня — возникла на пороге в ночной сорочке, тонкая материя которой обтягивала огромный живот, будто он был ненастоящий. Лицо дочери было искажено гримасой боли.

— Кажется, началось, — произнесла с усилием.

И это за две недели до срока.

Я вскочила с постели и бросилась звонить в «скорую». Когда вернулась к ней, Эва лежала на полу с широко расставленными ногами.

— У меня уже потуги, — простонала она.

Я была в ужасе и чувствовала себя совершенно растерянной. Не знала, как ей помочь. Когда смотрела на ее бесформенную фигуру, перекошенное от боли лицо, то испытала нечто вроде галлюцинации. Мне показалось, что это я лежу с раздвинутыми бедрами, между которыми застряла головка ребенка. Я ощущала боль, разрывающую боль, как будто была подключена к собственной дочери. Как когда-то, двадцать лет назад, когда она была подсоединена ко мне. Тогда мы составляли одно целое. Если бы это было возможно повторить, если бы я могла поднять ее с пола и укрыть в себе. Смириться с таким повторением, где мне не было места, нелегко. Дочь отбирал у меня выталкиваемый на свет божий очередной Эвин ребенок.

Еще до приезда «скорой» Эва родила девочку. Перерезать пуповину я не отважилась, это сделали врачи.

Эвиной дочке сейчас три годика. Когда я смотрю на нее, перед моими глазами возникает та сцена родов. И страдальчески искаженное лицо ее матери, Эвы…

Я вписывала поправки на полях своих лекций, когда послышались шаги. Невольно сняла очки и отложила их на столик. Раздался стук в дверь.

Увидев Алексадра в проеме двери, я вдруг поняла, что все время ждала его, и если бы он не появился, то чувствовала бы себя обманутой. Не то чтобы это было ожидание мужчины. Я просто ждала другого человека. Такого же чужого всем в этом городе, как и я. Несмотря на то что у него тут было несравнимо больше знакомых, это не влияло на тот факт, что он был здесь приезжим, и в такой день, как сегодня, должен был ощущать это особенно остро.

Одет Александр был как обычно — в спортивный пиджак с кожаными заплатками на локтях, водолазку и вельветовые штаны.

— А я думала, ты в Москве.

— В Париже. И у меня в кармане бутылка шампанского. Войти можно?

Я невольно взглянула на часы:

— Ты всегда приходишь в Новый год без пяти двенадцать?

— И всегда так буду приходить, — ответил он с усмешкой.

Разлил шампанское по бокалам и, произнеся новогодние пожелания, поцеловал меня в губы. Я почувствовала прикосновение его жестких, потрескавшихся губ, и во мне все перевернулось.

Мы сели у столика, с которого я убрала свои записи. Потягивали шампанское, закусывая солеными крекерами.

— Какое у тебя было детство? — спросила я.

— Расписанное как по нотам, — ответил он быстро, — совсем как директивы Политбюро по намеченному пятилетнему плану народного хозяйства. Через открытые летом окна чуть ли не из каждой квартиры доносился хрипатый голос идола советских людей — Владимира Высоцкого.

— Так ты поэтому его не любишь… Но его не любит и ваш писатель, этот новоявленный идол, Василий С.

— А вот со следователем КГБ вышло по-другому. Когда меня ввели, он слушал магнитофонную пленку с записью Володи, и вид у него при этом был ностальгически-мечтательный. Что не помешало ему потом съездить мне по морде.

В то время Александр был студентом-первокурсником исторического факультета, и никто не предупредил молодого человека о том, что не стоит совать свой нос куда не следует.

— С Воландом и котом Бегемотом в то время я еще не был знаком…

— А все-таки художественную литературу ты читаешь!

— Я Булгакова читаю, а не тех бездарей, которых ты называла. Булгаков — писатель. Он единственный, кто не лил слез по поводу судьбы матушки-России, а рассказал о ней всю правду. Что в своей улыбке она нет-нет да и покажет клыки вампира.

Мне подумалось, что Александр принадлежит к поколению, которое рухнувшая система успела больно задеть. Я — это понятно, но он?

— Был сегодня в кино, — сказал он. — Смотрел фильм с Эммой Томпсон, называется, кажется, «На исходе дня»… В одном кинотеатре на окраине…

— Забавно, я смотрела его в сочельник.

Он рассмеялся:

— Братья славяне в Париже ходят одними и теми же тропами.

— Только для меня это был фильм с участием Энтони Хопкинса.

— А… может, это потому, что Эмма Томпсон напоминает мне тебя.

— Ага, уже не Джин Себерг?

И снова он рассмеялся.

— Она другая с точки зрения красоты, а у этой такая же впечатлительная душа…

Из включенного все это время телевизора лилась музыка, в эту минуту гораздо более спокойная, по-моему, мелодии Гершвина. Александр встал и поклонился мне:

— Можно пани пригласить на танец?

Я смутилась и внутренне запаниковала:

— Я… я не танцую.

— Собственно говоря, я тоже, но в Новый год положено хоть немного покружиться, — сказал он. И, бесцеремонно взяв меня за руку, вытянул на середину комнаты.

Когда мы, обнявшись, кружились в такт музыке, меня вдруг пронзила мысль, что, по сути, об этой паре иностранцев, которые оказались в новогоднюю ночь в отеле на левом берегу Сены, я ничего не знаю. Такое впечатление, что, стоя в сторонке, я подглядываю за ними, как за мужчиной, так и за женщиной. А ведь этой женщиной была я сама. Удивительное чувство, впрочем… дистанция по отношению к самой себе существовала у меня всегда. Это страшно мешало мне в жизни. Я контролировала каждый свой шаг, потому что больше всего на свете боялась показаться смешной. Но на сей раз в этом отстранении было что-то другое — сейчас я смотрела на себя как на своего двойника, вызывавшего мое жгучее любопытство. Будто я разом утратила всяческое знание о себе, не понимала собственных возможностей и своих желаний. Меня это ужасало, и одновременно необыкновенно интриговало. Будто не знаю, что должно было произойти в следующую минуту. Но это был всего лишь танец. Музыка прервалась, и все кончилось, мы вернулись на свои места. Александр наполнил бокалы.

— Ты состояла в партии? — задал он мне неожиданный вопрос.

Я рассмеялась.

— А в оппозиции была?

— Да ведь это одно и то же. Оппозицию создавали люди, которые вышли из партии. Я предпочла им собственную партию и собственную оппозицию. Но уверяю тебя, я никогда не была «красной». Хотя некоторые считают меня оппортунисткой, потому что в свое время я не хотела подписывать писем протеста.

— Почему?

— По тем же самым причинам. А ты? Тебе, наверно, надо было быть партийным. Или, учитывая твой молодой возраст, уже не надо?

Теперь он, в свою очередь, рассмеялся.

На экране появилась дикторша, с улыбкой агитировавшая посмотреть очередные развлекательные новогодние программы. Какое-то время мы молча слушали ее.

— Франция развлекается, — сказал он с горечью. — Франция всегда развлекается, даже их революция по сравнению с нашей была легкой забавой.

Вдруг он склонился ко мне, и его рука погрузилась в мои волосы. Я почувствовала, как ладонь с силой обхватывает мою голову, будто хочет сдавить ее. «Он сошел с ума», — промелькнуло у меня. Я хотела отстраниться, но он не позволил:

— Мне все равно, какая ты, старая или молодая, красивая или не очень…

Я вырвалась и, поправляя прическу, сказала:

— Ты, видно, много выпил.

К моему столику подсели, не спросив разрешения, двое молодых людей. Один из них задел рукавом чашку, и немного кофе пролилось на столешницу. Разумеется, парень сделал вид, что не заметил этого. Такие нынче времена. Вежливость становится анахронизмом. Сейчас принято пускать в ход локти, чтобы пробиться в жизни. Это только мой зять… слишком гордый. Незадолго до отъезда в Париж утром я заскочила проведать Эву и застала дома ее мужа, что меня немало удивило.

— У нас нет денег на новую страховочную амуницию, — пояснила Эва, — а он слишком гордый, чтобы попросить у хозяина аванс…

Неужели нас с самого начала тянуло друг к другу? И его интерес к моей особе пробудил во мне неизвестную доселе тоску?.. Происходило что-то, тревожное во всех отношениях. После стольких лет я вдруг вновь осознала, что у меня есть тело! Между мной и моим телом началась борьба. Оно внезапно стало капризным и требовательным, будто брало реванш за все те годы, когда я о нем не хотела помнить, не ухаживала за ним, не умащивала кремами и косметическими маслами. Я будто впервые открывала для себя, что у меня существуют груди, бедра, живот. И это было настоящей катастрофой. Я поняла это в один из дождливых дней.