Нина Владыкина-Бачинская - Собинов

• Название: Собинов
• Автор: Нина Владыкина-Бачинская
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1958

Книга посвящена жизни и творчеству великого певца, замечательного представителя русской вокально-театральной школы, Л. В. Собинову.

---

Эта первая фраза звучала у Собинова так естественно и задушевно, как если бы он поверял другу что-то очень дорогое или погружался в воспоминания о счастливом прошлом. И вместе с тем исполнение артиста ни на мгновенье не переставало быть тем, что мы называем пением.

Он пел:

Мне стан твой понравился тонкий
И весь твой задумчивый вид,
А смех твой, и грустный и звонкий,
С тех пор в моем сердце звучит…

И всем казалось, что они вместе с певцом видят перед собой поэтичный образ незнакомки.

Заключительные слова романса: «Люблю ли тебя, я не знаю, но кажется мне, что люблю!» — в исполнении Собинова были полны такой искренней молодой радости, что слушатель верил: пришла любовь, пришло счастье!..

А вот другой романс — «Погоди». Один из современников Собинова, неоднократно слышавший певца в концертах, так описывает исполнение Собиновым этого романса:

«Благодаря тесситуре романс «Погоди» звучал с исключительной натуральностью. Неограниченная ничем свобода звучания позволяла певцу достигать потрясающей выразительности. В смысловой кульминации романса, на словах «Милый друг, это жизнь, а не грезы», в голосе Собинова звучало глубокое преклонение перед красотой жизни. Певец легко мог скатиться атипичному «теноровому» бездушному вокализированию! Исключительно удобен для голоса ход по терции к высокой ноте. Указанное Чайковским общее рiаnо[3] и далее рiаnissimо на высокой ноте создают чисто физиологическое искушение (это могут понять только певцы!) во что бы то ни стало филировать[4] высокий звук и заставить его замереть до полного пианиссимо.

В романсе «Погоди», как, впрочем, и всюду, Собинов проявлял целомудренную строгость в соблюдении сделанных автором ритмических и динамических указаний. Собинов никогда не позволял себе ради чисто вокальных эффектов нарушать ритмический рисунок, пойти вразрез со смыслом, стилем и эстетикой[5].

Столь же вдумчиво и тонко исполнял Собинов романсы Рахманинова. В них артист видит продолжение русского, глинковского стиля песни — певучесть, напевность, глубину. Ему была близка взволнованная лиричность, эмоциональная страстность, романтическая приподнятость музыки Рахманинова. Герои рахманиновских романсов отдаются порывам чувств со всей страстью и пылом молодости, полно и безраздельно. Именно эта сила и искренность эмоции, глубокая человечность лирики Рахманинова, созвучность ее с личным строем чувств певца увлекала Собинова и помогала раскрывать до конца правдивые полнокровные музыкальные образы. К этому следует добавить, что исполнение любого романса Рахманинова требует от певца большого голоса и первоклассного мастерства. Этим владел в полной мере молодой Собинов. «Буря», «Арион»[6], «Не пой, красавица», «Я не пророк», «Ночь печальна» нашли в молодом певце лучшего интерпретатора.

Его выступления под аккомпанемент автора оставляли незабываемое впечатление. Особенно запомнилось современникам исполнение Собиновым (это было уже в пору расцвета артистической деятельности певца) романса «Не может быть!», которым Рахманинов откликнулся на смерть замечательной актрисы В. Ф. Комиссаржевской. Собинов, лично знавший Комиссаржевскую и высоко ценивший оригинальное дарование актрисы, спел его с таким неподдельным чувством скорби, с такой искренностью, что многие слушатели истолковали выступление артиста как выражение личного горя.

Романс этот носит речитативно-декламационный характер. На фоне возбужденных, резко акцентированных аккордов слышится горестный голос раненого сердца:

Не может быть! Не может быть!
Она жива!., сейчас проснется…

Тихо, словно боясь разбудить спящую, обращается к слушателям певец, как бы умоляя вместе с ним оберегать ее покой. Слушатели замирают, и ничто уж не может нарушить той невидимой связи, которая соединяет их в моменты подлинного творчества с художником. Вместе с певцом они проникаются надеждой, трепетным ожиданием чуда, верят в него:

Смотрите: хочет говорить,
Откроет очи, улыбнется.

Лицо артиста озаряется светом, нетерпеливо ждет он пробуждения. Голос, в котором звенит надежда, снова взмывает вверх:

Меня увидевши, поймет,
Что неутешный плач мой значит…
И вдруг с улыбкою шепнет;
«Ведь я жива! О чем он плачет!»

Композитор гениально передает в музыке страстное желание победы над смертью.

Но нет!.. Лежит… тиха, нема,
Недвижна…

Медленное, размеренное покачивание мрачно-печального фона аккомпанемента, ниспадающие, разорванные интонации мелодии возвращают к скорбной действительности, неотвратимости совершившегося.

Как готовил Собинов свои концертные программы? Никогда — ни в период ученичества, ни в пору творческого расцвета — не выносил он на эстраду произведений, которые не были до конца продуманы, прочувствованы, которые оставляли в нем хотя бы малейшее сомнение. Как бы короток ни, был романс (зачастую не более полминуты музыки), каким бы легким в вокальном отношении ни казался, Собинов работал над ним недели, месяцы. После двух-трех месяцев ежедневной работы над произведением певец откладывал его на неопределенный срок.

Но по изредка напеваемым фразам можно было заметить происходящую под спудом работу. После такого перерыва Собинов возвращался к романсу, и в этот второй, завершающий работу периоду как бы сами собой оказывались разрешенными многие спорные вопросы. Работа продолжалась и «а первых концертах. Собинов придирчиво проверял доходчивость каждой музыкальной фразы, ее выразительность, иногда кое-что менял в трактовке и только после этого включал в основной концертный репертуар. Близкие друзья знали, однако, и другого Собинова — не вдумчивого мыслителя-художника, подобно скульптору, высекавшему из мрамора свое творение, а вдохновенного импровизатора. Скульптор Михаил Аркадьевич Керзин, сын Керзиных, рассказывает об одном вечере, когда Собинов, придя к ним запросто, подошел к роялю и под аккомпанемент Марии Семеновны Керзиной с листа пропел только что полученные из Петербурга романсы Кюи. «Это было потрясающее впечатление, — пишет М. А. Керзин. — Подъем вдохновения придавал его пению такую силу, такое проникновение в авторский замысел, какое редко дается и длительной работой. Не верилось, что певец никогда не слышал и не разучивал этих произведений». Такие взлеты творческого вдохновения испытывают только большие художники.

Соприкоснувшись со средой музыкантов и артистов, Собинов близко сходится в эти годы со многими деятелями русского искусства. К этому же времени относится и его знакомство с К. С. Станиславским (Алексеевым) и его семьей, с артистами будущего Художественного театра. С некоторыми — Москвиным, Книппер, Савицкой — он был знаком еще в Филармоническом училище, где они учились на драматическом отделении.

Чаще всего собирались в Любимовке, на даче у Алексеевых. Вместе со Станиславским и будущими актерами Художественного театра Собинов увлеченно играл в любительских спектаклях на маленькой, затерявшейся среди сосен эстраде в Пушкино. «Помните ли Вы наш дом в Любимовке, сад и Клязьму? — вспоминал впоследствии об этом времени брат К. С. Станиславского — В. С. Алексеев. — Я как сейчас помню такую картинку: гостиная, на среднем столе керосиновая лампа с абажуром, у левой стены рядом с дверью, ведущей в зал, фортепьяно. Мутин поет «Ла бандиера». Вы очаровательно молодо, свежо поете: «Зачем, зачем вы не прочли», «Давно готова лодка», «В тени задумчивого сада»… С реки доносятся бешеные аплодисменты с целой флотилии лодок, собравшихся со всех окрестностей слушать неизвестного певца, будущую знаменитость. Я аккомпанирую. В гостиной вам аплодирует мать моя, Станиславский, Лилина, моя жена, сестры и все обитатели любимовского дома. На террасе, убранной растениями, ждет всех накрытый стол с шипящим самоваром, а с реки поднимается и ползет в сад легкий туман. Пахнет тополями. Сколько было проведено таких вечеров!..»

Все привлекало Собинова в Станиславском — его увлеченность искусством, неустанные поиски новых смелых решений драматического спектакля, его стремление создать на сцене атмосферу живой жизни. Молодой певец старался не пропускать ни одного спектакля Общества искусства и литературы, которые ставил Станиславский с группой любителей.

«Какая досада, — не раз думалось Собинову, — что этот замечательный человек вынужден работать на маленькой любительской сцене, в то время как большие сцены прозябают без направляющей руки художника-руководителя!»

Всегда Требовательный к себе, Собинов, попав в среду больших художников сцены, внимательно присматриваясь к Станиславскому, все сильнее и определеннее испытывает неудовлетворенность тем, чего достиг сам как певец. И хотя успех его в керзинских концертах растет с каждым разом и среди музыкантов, артистов, художников он слывет настоящим певцом, Собинов все еще считает себя учеником и по-прежнему остается недоволен своим исполнением.