Джозеф Хеллер - Голд, или Не хуже золота

• Название: Голд, или Не хуже золота
• Автор: Джозеф Хеллер
• Издательство: АСТ; Фолио
• Жанр: Современная проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-237-00858-7

Брюс Голд, которого в первой строке этого романа попросили написать книгу о жизни еврея в Америке, в последней строке задает себе вопрос: «С чего же начать?» Голд лукавит: он достаточно умен и не может не понимать, что уже стал автором (а точнее — соавтором Хеллера) вместившегося между этой просьбой и этим вопросом романа «Голд, или Не хуже золота».

Но, как и любое истинное явление искусства, роман выходит за рамки заданной темы и рассказывает, как и любое истинное явление искусства, о жизни человека в этом мире.

Введенные в роман реалии политической жизни США 70-х годов позволили Хеллеру подвергнуть деятелей современного истеблишмента уничтожающей критике, что он сделал с присущим ему блеском.

---

— И в мыслях такого не имел, — похвастался Голд. — И я не употребляю наркотиков.

— Теперь у меня отлегло от сердца. Вот еще одна ваша черта, которая заслуживает оваций, мистер Голдберг. Пока вы, кажется, абсолютно безупречны, да?

— Голд, сэр.

— Сэр?

— Меня зовут Голд. Вы назвали меня Голдберг.

— В самом деле, — сказал Коновер, задумавшись. — Запомните, мой друг, пока еще молоды, ученье лучше серебра и золота. Серебро и золото придут и уйдут, плоды ученья никогда не пропадут. Каждый сам златокузнец своего счастья.

Услышав подобное утверждение в другой компании, Голд, вероятно, проявил бы гораздо меньшую покладистость, чем ту, которую он позволил себе в данном случае.

— Я всегда буду это помнить, сэр. Как вы, может быть, знаете, я вложил много сил в свое образование и написал ряд статей и книг по общим вопросам. — Коновер хранил молчание, и Голд посмотрел на часы.

— Вы чувствуете себя не в своей тарелке, — сказал Коновер, отхлебнув бурбон из стакана, который Голд незадолго перед этим наполнил из одного из стоящих поблизости хрустальных графинов. — Вижу по вашему лицу.

— Андреа сказала, что с вами я всегда должен быть откровенен, — ответил Голд. Согласным кивком Коновер дал Голду понять, что тот может говорить дальше. — И что я потеряю в вашем мнении обо мне, если буду делать вид, что не замечаю вашей болезни и недугов. Позвольте спросить, что с вами?

— Какой болезни и недугов? — удивленно спросил Коновер.

— Вашей немощи.

— Нет у меня никакой немощи, — раздраженно ответил Коновер. — Что за галиматью вы несете?

— Вы пользуетесь креслом-каталкой, — услышал Голд свой извиняющийся голос.

— Это проще, чем ходить, — сказал Коновер. — Вы-то приехали сюда на машине?

— Вас посещает врач.

— Только когда я болен, мистер Голдфарб. Механик, ремонтирующий это проклятое кресло, посещает меня гораздо чаще. Хотите покататься, пока мы ждем Андреа? У вас дурные предчувствия. Вижу по вашему лицу.

— Меня зовут Голд, сэр, не Голдфарб.

— Есть ключи из золота, есть из серебра, есть ключи до завтрака — наживать врага.

— Что-что? — завопил Голд, подпрыгнув на пару дюймов, словно ужаленный. — Нет-нет-нет, сэр, — быстро опомнился он, когда Коновер хотел было повторить. — Я просто был удивлен мудростью ваших слов.

— Старые истины — лучшие истины, мистер Файнголд. — Думаю, вы еще не раз в этом убедитесь.

— Меня зовут Голд, сэр, — поправил Голд уже не так заискивающе.

— Отлично, — Коновер веско кивнул и с улыбкой взглянул на него. Через мгновение он снова заговорил своим спокойным, сочным голосом; произносимые им округло, на южный манер гласные благозвучно перемежались с четкими согласными, поставленными лучшими преподавателями английского в подготовительной школе. — Надеюсь, какой-то лишний слог, случайно сорвавшийся со стариковского языка, не станет причиной серьезных недоразумений между нами.

— Конечно нет, сэр! — с искренним энтузиазмом уверил его Голд и сделал шаг назад, чтобы насладиться видом своего хозяина. Более чем когда-либо Пью Биддл Коновер казался ему квинтэссенцией джентльмена и государственного деятеля, соответствующего его сентиментальному идеалу. В нем не было никакой помпезности. В нем чувствовался острый, отточенный ум. Он был чистое золото.

Коновер спросил:

— Хотите холостить жеребцов[93] или поработать золотарем?

Такой вопрос был поставлен перед Голдом впервые.

— С какой стати, — выдавил он, — мне этого хотеть?

— Просто ради удовольствия, — весело ответил Коновер. — Знаете, в этом есть что-то сексуальное. Я бы нашел вам жеребцов порезвее. А мои ниггеры наточили бы вам инструмент.

— Пожалуй, нет, — неуверенно сказал Голд, — если только мой отказ вас не обидит.

— Дело ваше, — разочарованно сказал Коновер, — хотя, я думаю, вы упускаете редкую возможность. У некоторых из них такие большие яйца. Вы, кажется, удивлены. Вижу по тому, как вы разинули рот.

— Я, пожалуй, выпью еще, сэр.

— Я тоже выпью еще глоток, если вы будете так добры. Нет-нет, глоток побольше, мистер Голдстауб. Вы так мало наливаете, можно подумать, что это ваше. Такой уж вы народ — мало пьете, да?

Брови Голда поползли вверх. — Такой уж мы народ? — Подспудная чудовищная мысль, которая всю его взрослую жизнь не покидала его, теперь стала принимать четкие очертания. — Что вы имеете в виду, сэр, когда говорите такой уж вы народ?

Коновер ответил по-дружески, ни на секунду не утратив невозмутимости, словно не чувствовал решительно никакого скрытого смысла в своих словах. — Я имею в виду такой народ, который мало пьет. Есть народы, которые пьют, Голдштейн, и народы, которые не…

— Голд, сэр.

— … которые не пьют, да? Ведь не пьет? Ей-богу, я имел в виду вещь вполне невинную, ничего, кроме этого. Ваше здоровье, шельма, — провозгласил тост Коновер с внезапным воодушевлением. — У вас есть какие-то вопросы. Вижу по тому, как вы дергаетесь.

Проницательный взгляд маленьких, острых глазок Коновера усиливал беспокойство Голда, он чувствовал, что почва уходит у него из-под ног, как это бывает во сне. Ему хотелось, чтобы поскорее вернулась Андреа. — У меня создалось впечатление, — нервно сказал он с показной развязностью, которая, как он надеялся, могла сойти за легкость, — что у вас здесь по уик-эндам всегда бывает много друзей.

— Они мне не друзья, — с очаровательной прямотой признался Коновер. — Но лучшего у меня нет. Они приезжают, когда я этого хочу, а когда я хочу побыть один, они сюда не показываются.

— Если бы я знал, что вы хотите побыть один в этот уик-энд, — высказал вежливое предположение Голд, — мы бы не приехали.

— Если бы вы не приехали, — сказал Коновер, глядя ему прямо в глаза, — то я бы не захотел быть один. Я в большом восхищении от вашей работы, мистер Голд, — продолжил он в своей непредсказуемой манере, которая выводила Голда из равновесия, — хотя я был слишком слаб и не читал ничего из того, что вы написали. Я слышал только лестные отзывы.

— Спасибо, сэр, — с подъемом и от души сказал Голд, почти освободившись теперь от напряжения, в котором пребывал, как понял это теперь, из-за милой неустойчивости умственного состояния своего будущего тестя. — А я, сэр, — набрался храбрости Голд, — всегда был в восхищении от вас.

— Я сказал, что я в восхищении от вашей работы, — язвительно подчеркнул франтоватый маленький человечек, — а не от вас. Говоря по правде, вы мне вовсе не нравитесь. Если хотите знать, я нахожу вас нахальным.

— Нахальным? — Голд дал петуха.

— Да. — Для иносказаний практически не осталось места.

— Вы говорите это, — уязвленно спросил он, — потому что я еврей?

— Я говорю это, — сказал Коновер, — потому что вы кажетесь мне нахальным. Но если уж вы спросили, то я не люблю евреев и никогда не любил. Надеюсь, это вас не оскорбляет.

— Нет-нет, ни в коем случае, — сказал Голд, чувствуя себя ужасно. — О таких вещах нужно говорить открыто.

— Особенно, — сказал Коновер, — когда их невозможно скрыть. Вы собираетесь жениться на женщине значительно более высокого положения.

К этой теме Голд был готов.

— Многие женятся на женщинах более высокого положения, — с пафосом начал он, — хотя, может быть, делают это совсем по другим соображениям. Ведь часто женятся…

— Да?

— По любви. — Это слово, как колючка, вцепилось ему в нёбо и вышло наружу через ноздри с тембром высокой ноты, взятой кларнетом.

— Значит, вы женитесь по любви? — язвительно спросил Коновер. — Или, может быть, вы выбираете жену сообразно с новой карьерой в Вашингтоне, в направлении которой, вы, по вашему мнению, двигаетесь?

— Я не мог бы полюбить несообразную женщину.

— Значит, любовь не совсем слепа, да?

— В моем возрасте она и не должна быть слепа, разве не так?

— Вообще-то меня это не волнует, — со вздохом уступил Коновер. — Андреа может сама позаботиться о себе, что она всегда и делала. Лет десять-пятнадцать назад я бы не обратил на это никакого внимания, потому что был слишком занят собственными удовольствиями. Тридцать лет назад я бы не допустил этого. Сорок или пятьдесят лет назад, когда у меня не было дочери и все еще оставались какие-то демократические идеалы, я бы приветствовал ее брак с человеком, стоящим ниже ее. Сегодня я свободен от всех предрассудков, и все это только досаждает мне. Еврей средних лет все же лучше ниггера и немногим хуже, чем ирландец или итальяшка. Или кто-нибудь с плешью! Я думаю, именно этого я всегда и боялся больше всего, — пронзительным голосом продолжал Коновер с шизофреническим многословием, от которого у Голда глаза лезли на лоб. — Думаю, я бы не вынес, если бы Андреа привела сюда лысого мужа. Мне плохо. Плохо, вы слышите? Плохо, вы, идиот! — Онемевший от удивления Голд стоял, беспомощно уставившись на него, а Коновер позволил судороге легкого кашля свести свое тело, а затем устремил взгляд на Голда, словно надеясь узнать у него что-нибудь. — О Господи, — воскликнул он с отвращением и начал легонько постукивать себя в грудь кулаком. — Мое лекарство. Ох, ох! Я должен принять мое лекарство. Быстрее, ты, дурак набитый. Ты, бестолочь еврейская, ты что, не можешь дать мне лекарство? — Голд безумно обшаривал глазами комнату, словно голодный в поисках пищи. — Прекрати! — закричал на него Коновер. — Подай мне виски, виски, в стакане, в большом, тупица. Наполни его, до верха, до верха, черт возьми, это мое виски, не твое! До верха, до верха! Вот так-то лучше. Ох-хо-хо, еврейчик, где твой бубенчик? Кажется, я буду жить. Ты спас мою жизнь, мой убийца, — воскликнул он, снова оживившись, — и я выпью за твое здоровье. Повинуйся своему честолюбию, и успех тебе гарантирован. Вы хотите что-то сказать. Я вижу это по тому, как вы побледнели.