Мартина Боргер - Кошачьи язычки

• Название: Кошачьи язычки
• Автор: Мартина Боргер
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-389-00482-5

Три закадычные подружки — Додо, Нора и Клер — знакомы еще со школы, с детства, проведенного в захолустном Пиннеберге. Во взрослой жизни они живут в разных городах, работают в разных сферах, общаются с разными людьми и интересуются совершенно разными вещами. И все же каждый год они встречаются, чтобы вместе отправиться в небольшое путешествие — по родной Германии или за границу. Эти вылазки — своего рода лакомство, подобное знаменитым шоколадным наборам под названием «Кошачьи язычки», которые они дружно обожали, когда были маленькими.

Очередная поездка начинается, как всегда, в радостной суматохе. Ни одна из подруг еще не знает, что привычное развлечение, окрашенное в умильные ностальгические тона, обернется настоящей драмой, когда по стечению обстоятельств печальные и даже преступные тайны выйдут на свет.

---

Как славно молча идти по переулкам, слыша только звук собственных шагов и дыхания, да еще время от времени — визг автомобильных тормозов и телевизионные выстрелы из распахнутых окон домов. Чуть погодя в многочисленных церквах начинают бить колокола, и их плавный перезвон плывет над нами. Значит, скоро восемь.

Несмотря на две таблетки «Ленца-9», которые я приняла перед выходом из отеля, в голову лезет Люкка. Во Флоренцию мы больше не ездили. Не сговариваясь, единодушно решили избегать этот город, а друзьям и знакомым говорили, что там стало слишком шумно и суетно — слишком много японцев, слишком длинные очереди в Уффици и Баргелло.

Прошли долгие месяцы, прежде чем мы опять собрались вместе поехать на отдых. Каждый из нас занимался своей работой, мотался по командировкам, иногда по целой неделе, и мы все реже оставались наедине у себя в квартире, не говоря уже о постели. После Флоренции мы стали спать по разным комнатам. Но потом его родители пригласили нас на Рождество в Ибицу, в свою новоприобретенную finca,[32] — хотя бы на пару дней. Они обратились к Филиппу с просьбой спроектировать пристройку в виде гостевого крыла, не нарушая стиля старинного особняка. Он ехал с удовольствием, радуясь предстоящей встрече с братьями и сестрами, дядьками и тетками — Пиларди всегда поддерживали тесные родственные связи.

Мне Филипп предложил, если я хочу, остаться дома, и я сразу согласилась, но потом поняла, что не имею права капитулировать.

— Нет, я поеду с тобой, — сказала я. — Разумеется, если ты не против.

Мы были на кухне и стоя пили свой утренний кофе. Молока не оказалось, и Филипп перерыл все полки на предмет возможных запасов сухого молока, он терпеть не мог черный кофе. Хлопнув дверцей шкафа, он сказал:

— В конечном итоге вопрос в том, способна ли ты еще терпеть мое общество. — И распахнул следующую.

Я понимала, что он прав. Я сама не понимала, как такое возможно, но я, как никогда, нуждалась в его телесной близости, страсть к нему буквально душила меня. Я как будто стояла каждой ногой на льдине, и эти льдины расходились в разные стороны.

— Я люблю тебя, Филипп, — прошептала я.

— Слова! — сказал он. — Послушай, тебе надо навести порядок у себя в голове, потому что сейчас у тебя там кавардак. К сожалению, я не психиатр, Клер. Наверное, тебе нужна помощь, но я не в силах тебе помочь. Я не в силах изменить тебя.

— Если ты меня любишь… — начала я. — Я думаю, что…

Он резко повернулся ко мне.

— Хватит увиливать! — воскликнул он. — Если ты, то я, если я, то ты… В любви все не так. В любви все просто. А у нас не любовь, а сплошная говорильня. Как же, черт возьми, ты этого не поймешь, с твоим-то умом!

Он смотрел на меня и ждал ответа, а я целое сумасшедшее мгновение раздумывала, что ему сказать. При желании он прочитал бы в моих глазах, что мне нужно одно — его доверие. Но он опять повернулся к шкафам:

— Ты хоть знаешь, как тебя называет твоя лучшая подруга?

Мы на краю, поняла я. Надо срочно сменить тему разговора.

— Может, нам куда-нибудь съездить? — помедлив, предложила я. — Побудем одни, только ты и я, как раньше.

— Во Флоренцию, например? — Он не скрывал злости. Мне стало горько. Как я хотела все начать заново. Я бы ничего от него не утаила.

— Куда хочешь, — сказала я. — Дай мне еще один шанс.

Вместо ответа он выплеснул свой кофе в раковину и вышел из кухни.

На Рождество мы улетели на Ибицу. Семейная суматоха и работа Филиппа над эскизом пристройки стали причиной того, что днем мы почти не виделись. Спали мы в одной комнате, впервые за долгие месяцы, и даже любили друг друга, но молча, как будто из чувства долга, и оттого унизительно. По утрам, когда другие пары собирались под солнцем на завтрак, в халатах, еще теплые после постели, каждый понимал, чем занимались ночью остальные. В воздухе так и веяло чувственностью, от которой у меня перехватывало дыхание. Только я выделялась на общем фоне и сознавала свою ущербность.

На обратном пути, в самолете, я попыталась объяснить Филиппу причины своего поведения, прося понять меня. Хорошо, сказал он, если я возьму маленький отпуск, он тоже постарается выкроить несколько дней отдыха и съездит со мной в Италию. Его предложение — Люкка. Там мы еще ни разу не останавливались.

Мне пришлось срочно слетать в Нью-Йорк и Сан-Франциско, потом мы организовали большую выставку Поллока в Мюнхене, а он еще несколько раз съездил к родителям в Ибицу — все из-за той же пристройки, — так что осуществить свою задумку мы смогли лишь в начале лета, встретившись в Милане, куда он приехал из Испании, а я из Мюнхена. Едва сойдя с самолета, мы взяли напрокат машину. Было третье июня.

Мы прибыли в Люкку поздней ночью, и он уснул, не успев лечь в постель. На следующий день мы бродили по городу, который я немножко знала, потому что раньше ненадолго случайно заезжала сюда и с тех пор мечтала побыть здесь подольше. Мы бродили от Piazza к Piazza,[33] пока наконец не остановились у Сан-Микеле с его прекрасным полосатым фасадом, возле которого познакомились с одним английским писателем и его незрячей супругой, и те пригласили нас поужинать вместе. Весь вечер Филипп блистал остроумием, и на прощанье слепая англичанка сказала мне, что давно не проводила время так чудесно с почти незнакомыми людьми. И что я, должно быть, счастливая женщина, если со мной такой потрясающий мужчина.

Филипп предложил вернуться в отель через городской вал, и я согласилась. Мне было хорошо шагать рядом с ним теплой летней ночью, вспоминая про себя смешные шутки, то встречаясь с ним взглядом в свете фонарей, то снова теряя его во мраке. Я чувствовала себя защищенной и не сомневалась, что сегодня ночью смогу доказать ему свою безграничную любовь. У нас все пойдет как раньше. Городские куранты пробили полночь. И тут он внезапно остановился и сказал мне.

Скорее всего, он все решил еще в Ибице. Он намеренно привел меня в такое место, где я была перед ним безоружна, он ведь знал, как я люблю Италию. Лето, теплая ночь, напоенная восхитительными ароматами пиний и олеандров, и мы, неспешно бредущие через городок, своей непередаваемой атмосферой чарующий даже сильнее, чем Флоренция. Уже в Ибице он решил, что Люкка очарует меня и это смягчит удар. Со снайперской точностью он выбрал место и время, уверенный, что я не смогу сопротивляться. Под бой часов.

Додо

Какого черта мы не взяли такси?! Холод собачий, ветер так и свищет, и город мрачный, и мне позарез нужно купить новое пальто, длинное и теплое, вот только на какие шиши?

Проклятая сырость проникает под одежду, как будто сама смерть щупает меня своими пальцами. Ма говорила про такую погодку: в самый раз для стирки. Чего она только не пережила в то ужасное время, в войну и первые послевоенные годы. Ничего не было — топить нечем, есть нечего. Они часами кипятили белье в котле — стирального порошка тоже не было, — а потом вешали сушиться. Покрывала выжимали вдвоем, одной не справиться. И так — целыми днями. Думаю, для нее самой большой радостью в жизни стала первая стиральная машина. И конечно, Фиона, хотя я так и не показала ей официального отца, о котором, впрочем, она никогда не спрашивала.

Мне это кажется странным. Я на ее месте наверняка захотела бы узнать, кто этот тип. Если Фиона когда-нибудь объявит мне, что она беременна, а кто отец ребенка — не мое дело, не уверена, что так легко проглочу это. А ей, по-любому, башку оторву — за глупость. Зря, что ли, я ее учу не связываться со всяким дерьмом.

А потом у Ма появились бы правнуки. С ума сойти. Жалко, что ее больше нет. Сколько мы с ней собачились, а ведь, если подумать, ничего на свете я не хотела бы больше, чем жить с ней и с Булочкой. Чем мы не семья? Я так классно это все себе представляла: бабушка, мать и дочь вместе под одной крышей. А свои романы, в конце концов, я могла бы крутить и за пределами дома. Кроме того, не век же мне их крутить.

Все-таки мы чокнутые: с одной стороны, нам жалко, что мы стареем, а с другой — даже не замечаем, как бежит время. Когда Булочке стукнет восемнадцать, мне хочешь не хочешь придется ей все рассказать, а там пусть сама решает, как ей быть со своим Папочкой. И еще надо будет свозить ее в Пиннеберг и посадить розовый куст на могиле бабушки — она меня уже давно об этом просит. И мне будет все равно, кого я там встречу, Нору или Ахима, в этой вонючей дыре, где трусливые сволочи давят хромых женщин и даже не останавливаются посмотреть, жива ли жертва.

Нора

Мы уже дошли до «Эрмитажа», когда я наконец не выдержала и прервала этот заговор молчания.

— Вы что, — сказала я, — есть совсем не хотите?

По-моему, Клер, меня даже не услышала. Высокая и стройная в своем элегантном белом пальто, с коротко стриженными волосами, отливающими в свете фонаря, как мишура, она остановилась на тротуаре в паре метров от нас и оглянулась назад, словно хотела навсегда запечатлеть в памяти влажный блеск булыжника. Додо швырнула окурок на канализационный люк и тоже проигнорировала мой вопрос.