Максим Рыльский - Стихотворения и поэмы

• Название: Стихотворения и поэмы
• Автор: Максим Рыльский
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Поэзия
• Год: 1969

Виртуозная техника и мелодичность стиха, разнообразие жанров, широкий тематический диапазон и философская окраска лирики отличают творчество прославленного мастера украинской советской поэзии Максима Рыльского (1895–1964). В книгу избранных произведений поэта вошло все самое значительное из его обширного стихотворного наследия. Многие стихотворения Рыльского, включенные в это издание, на русском языке звучат впервые.

---

Раздвигается завеса минувшего. В тумане встают силуэты.

Силуэт первый

Мальчишка в потертом кафтане.
Котомка. В ней хлеба кусок.
И вечер. И город в тумане.
И боль перетруженных ног.

Когда б не упасть, не споткнуться.
Дойти, добрести и войти!
Когда б хоть не взять, так коснуться!
Нет, взять! Отобрать! Унести!

И падает вечеру в ноги
Усталость поблекшего дня.
И грязные брызги. «С дороги!» —
Барчук погоняет коня.

Силуэт второй

Вышивает, распевает,
У окошечка присев.
И никто того не знает,
Где узор, а где напев.

Всё бы пела — без разбору.
Вышивала б — всей земле!
Хата. Мать стара и хвора.
Хлеб зацветший на столе.

«Ты б хоть хлебушка поела,
Огонька бы добыла!..»
…Страшно вытянулось тело.
Ночь. И в сердце — ночь и мгла.

Силуэты

Сотни, тысячи и миллионы.
Сколько выцветших глаз… а седин!
Сколько сгорбленных, изможденных,
И замучены все, как один.

Мир — что радуга! С речки до лесу
Высоко развернулась она,
Сквозь цветистую эту завесу
Виден легкий рисунок челна.

А для них — ни красот, ни приманок,
Что им радуга, небо, земля?
Только хрипы глухих перебранок,
Только рвущая горло петля.

Сотни, тысячи и миллионы…
Боль горба да глухая судьба…
Лишь проклятия, вопли и стоны…
И встает над землею борьба.

Голос

Всё хлещет петербургский ветер
По каменному битюгу,
На коем Александр Третий,
Согнувший весь народ в дугу.

В России холодно и голо,
Россия греется вином,
И обнимается Никола
С тобольским пьяным мужиком.

И ты, и ты, народ мой бедный,
Среди задушенных лежал…
Ужель за этим Всадник Медный
Коня над бездной задержал?

Дыхание бури

Стоял Исакий темно-смутен,
И Медный Всадник не скакал,
Когда подвыпивший Распутин
Вразнос Россию продавал.

Нева стонала от печали,
Войну вершили тиф да вши,
В Таврическом высоком зале
Безумствовали торгаши.

Но дрогнули земля и море,
И ожили слова от дел, —
То на прославленной «Авроре»
Пожар бессмертный загудел.

Просторов талых ветер вольный
В лицо мятежно захлестал…
Дворянский, царский, сонный Смольный
Твердынею народа стал.

О, ни к чему терзать укором
Того, что требует меча!
Дворец Кшесинской, точно форум,
Взметен десницей Ильича.

Сказка

Пустила фея золотой клубок,
За ним вослед ушло дитя долиной.
Погожий день был ясен и глубок
И разливался далью лебединой.

Хворала мать уже давным-давно
И не пускала дочь свою в дубравы, —
Но вечером ушла она в окно,
Чтоб отыскать целительные травы.

Лесами шла, долинами брела,
А если путь вдруг надвое делился, —
То золотая нить ее вела
Туда, где ток воды живой струился.

Сказала фея: «Серебром звенит
Единственный на свете ключ студеный,
Пред ним на страже мо́лодец стоит —
Твой суженый, твой милый нареченный.

Как ясный месяц, светел гордый лик,
Лазоревые зори в ясном взоре.
Из-под камней он выбил тот родник,
Как искру высек… И стоит в дозоре».

Дитя идет. Неровно нить ведет,
Не раз навстречу — страсти да напасти:
То змей шипит, то лютый зверь ревет,
И вылетает дым из смрадной пасти.

Так шла и шла… И на глазах росла,
Превозмогая в сердце страх извечный,
И в некий час ей фея подала
Бесценный дар — булатный меч двусечный.

И шла не день, не два, не год в бору,
И красотой доспела, как пшеница,
Когда вступила в вешнюю пору
С мечом двуострым де́вица-девица!

И ею зверь повергнут не один,
И не одна рассечена гадюка,
Где, между сосен, елок да осин,
Прошла она — нежна и белорука.

И час настал. Из чаши голубой
Лился рассвет потоками рубина.
Так повстречались у воды живой
Октябрь и молодая Украина.

Сон — не сон

Ты вся была звенящей тетивой,
Натянутой до края, до предела.
Ты вся была рассветною зарей,
Что над полями тихими горела.

Рвался из песен вековечный плач —
Минувших лет единая услада.
И позади — так много неудач,
А впереди — цветущий полдень сада…

Днепр рокотал, светло валы подъяв,
В лугах шептали шелковые травы
Про Желты-Воды, славу среди слав,
Про чуб и про сережку Святослава,

Про серый камень с именем Сирка,
Бессмертием и славой опаленным,
Про день, когда рабочая рука
Рвала впервые рабские законы,

Про силу тех неистощимых сил,
Что возводили светлые палаты,
Про день, когда Шевченко возвестил
Науку гнева, страсти и расплаты,

Когда, как речка, рано по весне
Влилась ты в новое большое море,
Спалив на очистительном огне
Неправду всю, бесчестие и горе, —

Ты поднялась навстречу всем ветрам
И на вопрос: «Мы будем иль не будем?»
Мирам, планетам, братьям и врагам
Ответила крылатым Днипробудом.

Колышется и волнуется мгла. В ней проступают белизна и золото Лаврской звонницы, зелень отлогих холмов, нивы, сады, строенья. Ирпень. Молодой сад.

Ты помнишь ли, жена моя, подруга,
Тот вешний день, щемящий, точно боль
Свиданья первого? Я был в саду,
С Богданчиком возился: вдоль забора
Сажали ряд акаций молодых,
Чтоб тень была и чтоб уютней было
И зеленей. А ты на пухлых грядках
Высаживала луковки тюльпанов
И те смешные корни, из каких
Чудесные выходят георгины.
Перекликались голоса соседей,
Веселые и дружные. Шумел
Зеленый поезд, увозя людей,
Разнеженных весной, такой погожей,
И песенкой про Галю молодую, —
В вагоне пела молодость сама.
Вдруг ранний мотылек замельтешился,
Как лепесток сухой. Бездумно сел
На яблоньку, которую сажал
В порядке шефства бодрый Копыленко,
И вновь снялся, испуганный Богданом
Иль Булькою, что в радости собачьей
Задорно лаяла на целый мир.
Тек влажный воздух, напоенный солнцем,
Ветрила туч качались в небесах,
И сердце ожидало…
                                Вдруг вдали
Почудился, а может в самом деле
Раздался звук. Я встрепенулся первый
И крикнул: «Гуси!» Вот уже видны
Родные птицы, вестники весны!
И все следят таким любовным оком
За клином птиц — там, на́ небе высоком,
И мысль одна переполняет всех:
В их гоготанье — дружный говор, смех,
Как тут, у нас!.. О гуси, прилетите,
Спуститесь к нам и нас с собой возьмите,
Земных детей!.. Да нет! Что проку в том!
Мой сад — пустыня, разорен мой дом!

И обращаю я голос на запад, рдеющий за моим окном.

Пастушата босые
И девчонки в венках васильковых,
Матери, что детей на пороге встречали
С грушевой ложкой в доброй руке!
Кузнецы, хлеборобы,
Ученые и певцы,
Что из одной выходили хаты
На дороги, большие, как мир!
Испытатели и садоводы,
Что отважно и с толком
Перекраивали ризы земли
На свою и на нашу потребу!
Киев мой златолитный,
Смолистая тишь Ирпеня
И моей Романовки зори!
Реки, луга, поля и заводы,
Одушевленные смелым трудом!
Светлая келья моя
С многоголосьем излюбленных книг!
Портреты Шевченка и Руставели,
Пушкина бронзовый бюст,
Начинающих робкие письма!
И побеги, что я посадил
Вместе с моими друзьями!
Народа моего великая жажда,
Что вела на крутые вершины,
Пурпуровым засеянные маком
И увитые нетленными лаврами!
Кто всё это перечертил
Черно-кровавой чертой?
Кто кинул в хрустальную чашу рассвета,
Когда мое дитя
И тысячи наших невинных детей
Видели в утреннем сне
Сказку открытия стадиона, —
Кто кинул в эту прозрачную чашу
Черной отравы зерно?
Кто небо наше изрезал
Лиходейства кровавым ножом,
Кто землю нашу потряс,
Окаянный, грабительским громом?
Ежеминутно и ежесекундно
Слышу я хруст ребячьих костей
Под тяжелою лапою зверя.
Слышу предсмертные хрипы
Друга моего и моей сестры,
Матери друга и всех матерей,
Что в муках святых породили
Поколения нового радость.
Я вижу кроваво-отверстые рты
Замученных и повешенных,
Иссеченных и калеченых,
Слезных, кровных моих!
Украина!
Боль и счастье мое, Украина!
Дым пожаров твоих
Небо мира всего застилает!
Украина!
Серебристые плуги,
Серпы золотые,
Загорелые сильные руки!
Украина!
Перезвоны твоих наковален
И рассветных гудков перекличка!
Украина!
Песня, сердце мое, Украина!
Кто выбил окна в заснеженной школе,
Где наши вихрастые ребятишки
Склонялись лукаво и прилежно
Над тетрадками в синих обложках?
Кто впустил туда ветер, и холод, и смерть?
Кто проехал, безумный, колесами,
Как по нежным горячим телам,
По горячим и трепетным книгам?
Как могли не слыхать вы в тот миг,
Триумфаторы-звери,
Что до звезд и до самого солнца
Встало из-под колес тех проклятье
Сына кузнеца, и крестьянского сына,
И той, что смерть поборола
Слова своего бессмертною сталью?
Украина!
Проклятьем ты вся возгремела,
Гневом ты вся налилась,
Налилась до самого края, —
И твоя животворная жажда
Стала мщения жаждой святою!
Ты жива, Украина моя,
Ты жива в семье вольной, великой,
В светлом братстве народов навек
Октябрем воедино сплоченных,
Как сливает бушующий горный поток
Со спокойной степною рекой
Море в лоне своем неоглядном!
Ты жива в мускулистых руках трудовых,
Что руками солдатскими стали,
Ты жива, — ведь с тобою в бою,
Возглавляя всё братство народов,
Тот народ, что великого Ленина дал
Людям, планете!
Ты жива, Украина моя,
Ибо в говоре вод твоих чистых,
Ибо в шелесте нив твоих спелых
Недругу — смерть!
Ты жива, ибо в светлом Союзе,
Окрыленном Партии ветром,
Осиянном Партии солнцем,
Недругу — смерть!

Голос проклятия

От синего неба и синих цветов,
От доброго сердца, от искренних слов,
От вешнего поля и вешних садов,
Как дар, как удар наш, — примите проклятье!

От рук, что трудились на вспаханном лоне,
От наших рождений, от наших агоний,
От песен, от книг, от труда, от объятья —
             Проклятье, проклятье!

Нет кары, которой бы вас покарать,
На свете пушинки такой не сыскать,
Что камнем на совести бы не легла,
Когда б эта совесть вдруг в вас ожила!

И нету судьи, что хотя бы на время
Смягчил приговор ваш, несытое племя,
И нету руки равнодушной такой,
Что вам не хотела б отмстить за разбой!

Ведь трупы полегших в карающей сече
Ворье-воронье облетает далече.
Где крик душегуба навеки замолк —
Там воет неистово бешеный волк.

Вода вас не примет, земля не пригреет,
Лишь ветер могучий по свету развеет,
По дикой пустыне, по шири безводной,
Играючи, прах раскидает холодный.

От поля, от моря, от горных высот,
От дыма пожаров, что тмит небосвод,
От вдов, от сирот, от больных, от калек —
                Проклятье навек!

И я вижу ее, вижу ту, к чьим натруженным ногам приносили поэты всего мира и всех веков самые дорогие свои дары. Вижу Мать.