Павел Комарницкий - Мария, княгиня Ростовская

• Название: Мария, княгиня Ростовская
• Автор: Павел Комарницкий
• Издательство: Ленинградское издательство
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9942-0756-7

Давно и прочно забыты те времена нашествия Батыя на Святую Русь. Какими были они, те люди, скрытые от нас толщей тёмных веков, можно ли увидеть их, понять, прочувствовать? Можно, если вы почитаете увлекательнейший исторический роман Павла Комарницкого!

Мария Ростовская была одной из дочерей черниговского князя Михаила Всеволодовича. В 14 лет вышла она замуж за молодого князя ростовского Василько. Мария любила Ростов и молодого мужа своего без памяти. Родила она ему сыновей. Но пришла беда — орды хана Батыя хлынули на Русь, захватили в плен любимого мужа. «И была зла сеча, и сила одолела силу»…

---

Глаза Ярослава внезапно широко распахнулись, словно он увидел нечто, другим невидимое.

— Опять… он… пшёл прочь, зверь!!!

Князь Ярослав захрипел, выгнулся и стал биться в конвульсиях.

— Княже! Не умирай!

Однако призыв пропал втуне. Глаза Ярослава остекленели, и навеки застыл в них потусторонний ужас.

— … А вот тато приедет, он мне подарит доспехи богатырские, что никакой меч не берёт!

— А мне тато меч-кладенец обещал, что любые доспехи прорубит!

— Тихо, дети, тихо! — княгиня Елена сурово сдвинула брови. — Разгалделись, голова лопнет от вас!

С утра всё валилось из рук. Пробовала вязать — навязала чёрт-те чего, пришлось распускать. Нянька сунулась с разговорами — так глянула, что осеклась девка и юркнула прочь, словно мышь. Даже детская возня сегодня не успокаивала, как обычно, а словно била по оголённым нервам.

Княгиня встала и принялась расхаживать по комнате — муж в подобные минуты делал именно так. Сердце глухо толкалось в груди, отдаваясь в ушах, и забеспокоился, затолкался во чреве малыш, словно чувствуя беспокойство матери.

Да что же это нет вестей никаких?! Обычно гонцы шли впереди посольства, загодя принося весть об успехе или неудаче. А тут…

Пронзительный бабий вой зародился во дворе, покатился над городом. Елена в два шага оказалась возле окна, распахнула его, едва не выбив стёкла — сподобились-таки поставить вместо слюды…

— Чего воешь, Фёкла? — узнала она одну из прислужниц.

— О-о-ой, ма-а-атушка-а-а-а!!! О-о-ой, князь-то наш батюшка-а-а-а-а!!!

А во двор уже въезжали хмурые витязи княжьей охраны, глядя в землю.

Елена сама не помнила, как шла. Двери распахивались перед ней не то сами, не то едва не слетая с петель от резких, изо всей силы, толчков и рывков. Шаги гулко разносились по переходам.

В горнице уже стояли какие-то люди, вроде бы знакомые — Елена не вникала. Высокая фигура в рясе выступила вперёд.

— Прости, Елена Романовна, — владыка Пётр опустил перед княгиней голову. — Не уберегли.

Тяжкий дух разложения витал в горнице, вытесняя все другие запахи, а заодно и звуки. И даже солнечный свет от этой нестерпимой вони стал пепельно-серым.

Елена стояла и смотрела. Где-то далеко, далеко билась, вопила словно бы чужая мысль: «дура, чего ты стоишь, у тебя мужа убили, ты волосы рвать на себе должна!»… Мысль эта, однако, была бессильна пробить толстую стеклянную стенку, словно отгородившую княгиню от остального мира. Где-то она видела такие стеклянные круглые сосуды… колбы… нет, реторты…

Елена просто стояла и смотрела. Нет, это не её муж. Да разве ЭТО могло быть когда-либо её Михасем? Ни за что не поверю…

Княгиня пошатнулась и мягко, словно сложившись, повалилась на пол.

Небо сияло блёклой голубизной, словно выцвело за жаркое лето. Где-то высоко, очень высоко курлыкали отлетающие к югу журавли, прощаясь с этой землёй и наполняя растерзанную душу пронзительной, ясной печалью. Осень, расщедрившись напоследок, подарила миру ясный, тёплый солнечный день. Возможно, последний перед долгой, долгой зимой…

Две женщины, одетые в чёрные наряды, оставлявшие открытыми только лицо, сидели на скамье под деревом, уже утратившем свой роскошный золотой наряд. Двор также не был устелен опавшими листьями — монахини ежедневно тщательно подметали тут, и палые листья шли на огород.

— Ну вот мы и сироты с тобой, Филя.

В ответ Евфросинья положила руку поверх сестриной, сжала пальцы Марии.

— Ростиша-то знает?

— Послали гонца…

Постарела, постарела сестра, подумала Мария, взглядываясь в такое родное, любимое лицо. Вон морщинки у глаз… А ведь тридцать пять лет всего…

— Так ведь и ты не девочка уже, Маришка, — сказала вдруг настоятельница.

— Разве я вслух говорю уже, не замечая? — удивилась Мария.

Евфросинья чуть улыбнулась.

— Нет пока. Токмо по лицу твоему как по книге читаю я.

Помолчали.

— Каково-то теперь Елене Романовне… — вновь заговорила Мария, не в силах слушать тоскливое курлыканье, доносящееся из поднебесья.

— Да, трудно ей будет, — согласилась Евфросинья. — Труднее, чем даже тебе, пожалуй. Когда она рожать-то будет?

— Вот не знаю точно. Узнаю, так скажу. Но, полагаю, недолго уж.

Снова помолчали.

— Ежели будешь писать Ростише, так прямо скажи — пусть не думает нынче в Орду ехать, — Евфросинья разгладила столешницу ладонью.

— Отпишу, да токмо и сам он не дурной, — усмехнулась Мария. — И Батыга проклятый тоже, к сожалению. Думаешь, оставить он единое великое княжество? Ни к чему это татарам. Поделит ярлыками своими на уделы, вот увидишь. Так что Ростише нашему шиш, а не Чернигов.

Внезапно Мария прижалась что есть силы к сестре и горько, по-детски, взахлёб зарыдала. Евфросинья баюкала её, гладила по голове и рукам.

— Трудно тебе, Мариша?

— Не то… трудно… а поплакать негде…

Настоятельница прижалась к сестре щекой.

— Счастливая ты. А я вот не могу более плакать, Мариша. Хочу, и не могу.

Эпилог

Солнце садилось в морозной дымке, холодное, будто отверстие в ледяном куполе неба, протаянное дыханием. Короток зимний день…

Мария оторвалась от окна, вздохнула, протянула руки к печке. В печи, сложенной по-белому, жарко пылал огонь, потрескивали, истекая смолой, крупные сосновые поленья. Надо же, уж и дома стали руки зябнуть… Совсем, совсем не качает кровь сердце. А ведь не так уж давно любой мороз был нипочём.

Княгиня вздохнула и снова взялась за перо.

«В лето шесть тысяч семьсот семьдесят девятое от Сотворения мира сего случилось в земле Ростовской…»

Перо зависло над бумагой. А что такого особенного случилось? Да ничего не случилось, если разобраться. Всё идёт, как идёт.

Уже давно замечала за собой Мария — мыслей много, если всё подряд описывать, никакой бумаги не хватит. И кто будет разбирать такую летопись? Когда-то подшучивала она над Савватием, прежним летописцем, что сидит он, раскрыв рот, покуда кошка не заставит работать… Теперь хорошо понимает сама, как это трудно — выбрать из всего пережитого то, что будет интересно и важно далёким потомкам.

Мария вздохнула вновь, отложила перо. Нет, так не пойдёт… Не пишется, так и нечего бумагу марать. Лучше собраться с мыслями.

Шуршат, шуршат страницы летописи. Дальше, дальше назад… Ну-ка, где это? Ага, вот…

«В лето шесть тысяч семьсот тридцать пятое нашед наконец себе жену достойную князь наш Василько Константинович, княжну Марию Михайловну, что из града Чернигова, дщерь великого князя Михаила Всеволодовича. И бысть о ту пору свадьба у них в Чернигове, притом Мария вперёд старшей сестры своей Феодулии отдана…»

Мария улыбнулась. Ну, всё верно записал летописец. Всё так и было. Только вот что увидят за скупыми строчками далёкие потомки, никогда не видавшие в глаза ни Марию, ни сестру её Феодулию, ни самого великого князя Михаила Всеволодовича…

… Словно наяву встало перед глазами — всадники сходят с коней, все такие рослые, красивые витязи…

«А который, который из них князь-то Василько?»

«Да вот же он, вот!..»

И высокий молодой человек, совсем ещё незнакомый, с тонким, открытым лицом и глубоким, внимательным, чуть настороженным взглядом. Да, именно тогда всё это случилось. Их взгляды встретились, и рухнули позади все мосты. Только Мария тогда ещё не знала этого — ну стукнуло сердце невпопад разве что…

А потом была жарко натопленная горница, и Филя, совсем ещё юная, сидит, опустив очи долу, ожидая вызова к жениху на смотрины. То есть это Мария думала, что ожидает. Ведь знала же, знала уже тогда сестра, как будет дело… Мудра была не по годам юная княжна, и сердце имела вещее.

И тиун Лешко, тогда ещё безбородый, но уже весьма разворотистый малый, медведем пролезает в низенькую дверь.

«Княжна Мария! Батюшка князь тебя к себе зовёт»

«Меня?!»

«Тебя, тебя»

… А потом была церковь, наполненная пением, жар от горящих свечей. Свечка в руке таяла неумолимо, и Мария уже думала только об одном — что будет, когда свеча упадёт и погаснет…

«Согласен ли ты, Василько, взять в жёны рабу божью Марию?»

«Да»

«Согласна ли ты, Мария, стать женою раба божьего Василько?»

«Да»

Мария даже улыбнулась. Как же могло быть «нет»? Ведь они были две половинки одного живого существа…

А потом была горница, усыпанная хмелем и житом. Дверь, сбитая из толстых дубовых плах, и шемаханский ковёр надёжно глушили звуки, доносившиеся из палат, где продолжали гулять гости, и поэтому можно было говорить тихо.

«Иди ко мне, лада моя»

Откуда-то из самых бездонных глубин памяти всплыло: тянущая боль, толчок — и две половинки единого целого соединились…

… А потом они отдыхали, и Василько осторожно ласкал её грудь.