Валериан Светлов - При дворе Тишайшего. Авантюристка

• Название: При дворе Тишайшего. Авантюристка
• Автор: Валериан Светлов
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-253-00913-2

Перед вами два исторических романа замечательного русского писателя Валериана Яковлевича Светлова (1860–1934).

В увлекательнейшем произведении «из времен царствования Алексея Михайловича» «При дворе Тишайшего» В. Я. Светлов сумел увидеть историю по-новому, настолько интересно воссоздать жизнь людей того времени, с их радостями и горестями, переживаниями и раздумьями, что целая эпоха предстает перед читателями так, будто она раньше была ему неведома.

Несколько поколений вглядывались в Кунсткамере в черты лица женщины, голову которой столь безбожно долго сохраняли для обозрения, и с интересом познакомились бы с тем, как представил писатель в романе «Авантюристка» жизнь этой преступно известной фрейлины петровского времени.

---

Но, обвиняя ворожею Марфушку в чародействе и в знакомстве с нечистой силой, боярыня Елена Дмитриевна могла легко и сама попасться. Врагов у нее при дворе и в народе было немало: все ждали только первой возможности напасть на всемогущую боярыню. Поэтому ей надо было бы действовать очень осторожно, чтобы ее имя при казни ворожеи вовсе не было упомянуто, а то враги сейчас же воспользовались бы этим и начали бы доискиваться истины.

Ее же теперь волновало, каким образом Марфушка узнала ее имя и зачем передала о том Пронскому?

Ей вспомнился холодный осенний вечер, когда мамушка Марковна тихонько вывела ее из терема, в то время как все уже в доме спали, и повела по темным улицам Москвы. Шли они долго; боярыня много раз хотела вернуться, вся трепеща и вздрагивая от пронизывавшего ее ветра и тревожившего ее страха. Но слова мамушки, напоминавшие о недавних побоях и издевательствах мужа, подбадривали ее, и она шла, спотыкаясь на каждом шагу.

Но вот на самом краю города, далеко от Кремля, в сторонке, показалась маленькая избушка, сильно покривившаяся и почерневшая, с одним слюдовым окном. Елена и Марковна вошли в нее, согнувшись под притолокой.

— Прикрой личико платочком, да поплотнее! — шепнула Марковна, и Елена послушно исполнила это.

В избе, у печки, сидела еще не старая женщина в ситцевом сарафане, вязаной душегрейке и платке на голове, из-под которого выбивались черные пряди волос. Она варила что-то в котелке, стоявшем на горячих угольях. При входе гостей она подняла голову, и Елена увидела темные, проницательные глаза ворожеи, устремленные прямо на нее.

— Ну, вот, Марфуша, привела я ее. Дай нам сушонки, что обещала, — заискивающе проговорила Марковна.

— Открой лицо, — повелительно приказала ворожея.

Но Елена не шевельнулась, только ее голубые большие глаза пугливо глядели на ворожею в отверстие платка.

— Боишься? — презрительно произнесла Марфуша. — Эх, вы! Блудливы, как кошки, а трусливы, как зайцы!

— Пойдем, — дрогнув от оскорбления, шепнула Елена Марковне и потянула ее за шугай.

— Не гордись, — шепотом ответила та и прибавила вслух — Привередница ты, Марфуша! На что это тебе лицо бояр… — Марковна точно поперхнулась.

— Не надо, не открывай, — пожав плечами, сказала Марфуша и что-то пробормотала еще себе по нос.

— Мы тебе вона сколько червонцев принесли! — продолжала уговаривать ее Марковна, показывая мешочек с туго набитыми золотыми. — Давай, что ли, снадобье! Ведь готово?

— Готово давно! — И ворожея достала с полки склянку со светлой, почти прозрачной жидкостью. — Дашь… кому там занадобится, два раза в холодном медку… и конец!

Она протянула одну руку со склянкой, а другой взяла деньги. Тоже сделала и Марковна.

Елена Дмитриевна стояла ни жива, ни мертва и хотела только поскорее уйти из этой душной, низенькой избенки.

— Прощай, боярыня! — проговорила ворожея, сделав ударение на последнем слове, и, посмотрев прямо в глаза Елене, странно усмехнулась. — Вспомни когда-либо колдунью Марфушку…

Но Елена не дослушала и кинулась вон из избы; следом за нею заковыляла и Марковна. Боярыне с перепугу даже послышался адский смех, разнесшийся вдруг по пустынным улицам. Она глухо вскрикнула и припала к плечу своей водительницы…

— Мамушка, ты слышишь? Смеется! — шептала она дрожа.

— Бог с тобою, дитятко! — успокаивала ее Марковна. — Ишь, перепугалась! Никто не смеется, это тебе попритчилось.

Как они вернулись домой, боярыня совершенно не помнила. Ей еще долго мерещилась женщина у котелка, ее черные, пронизывающие глаза и глядевшая из них страшная насмешка…

Она спросила Марковну, почему ворожея назвала ее боярыней. Та, проникнутая верой в волшебную силу и чародейное знание ворожеи, не колеблясь, ответила:

— А как ей не знать, кто перед нею? Чай, на то она и ворожея.

В первую минуту Елена содрогнулась от этих слов, но потом скептически решила, что это вздор; ворожея вовсе не узнала ее, а просто сказала наобум. А может, перстень заметила на пальце? Да и в ворожбу, и в чары Хитрово как-то нетвердо верила. Просто это обыкновенная отравительница, которая за червонцы готова кому угодно продать смертельное зелье. С зельем Елена Дмитриевна тоже долго не знала что делать, боясь употребить его на то, на что оно было годно, но и не имея сил уничтожить его.

Так длилось, пока она не встретила Пронского— пока не полюбила его и не отдалась ему.

Муж узнал или заподозрил это и стал обращаться с ней крайне круто, мучая ее постоянным недоверием и ревностью, и стал еще лютее. Еще горше стало житься молодой боярыне, и однажды, подстрекаемая нянькой и самим Пронским, она вылила все зелье в кружку с медом и подала ее мужу после возвращения его из бани.

Боярин Хитрово, хотя и был очень подозрителен, но выпил отраву, не заподозрив жены, потому что зелье было совершенно безвкусно и мед даже цвета своего не сменил, а через день боярыня была уже вдовой. Родственники мужа стали было поговаривать кое о чем и пускать о ней недобрые слухи, но открыто говорить побоялись; тем дело и кончилось.

И думала Елена Дмитриевна, что больше эта история никогда уже не всплывет. С годами она стала забывать свой грех, служа по покойному мужу панихиды и положив в монастыри на помин его души вечный вклад. И вдруг опять его смерть встала перед ней грозным призраком и потребовала отмщения.

Но теперь боярыня была постарше, поумнее, жизнь сделала ее не такой доверчивой, и она не очень-то верила нынче в призраков.

«Надо самой пойти к Марфушке; прятаться теперь нечего… Если узнает она, так и скажу: что, мол, тебе милее— костер или жизнь? Если жизнь— отправлю ее куда-либо подальше, схороню от Бориса, а там полячку потихоньку освобожу и уж тогда за дочку князя примусь. Кстати, у меня и с Черкасским кое-какие счеты есть!»

Решив так, боярыня бодро захлопала в ладоши.

Явилась сенная девушка.

— Огня скорей! — приказала Хитрово.

Девушка исполнила приказание.

— А что же, Аннушка?..

— Она еще раз ходила туда… к грузинам.

— Зачем? — тревожно спросила боярыня.

— Князь Джавахов был в первый раз-то…

— Что? — обернулась к девушке пораженная боярыня. — Был здесь, когда?

— В сумерках… пришел, постучался в горницу и скоро так повернулся и ушел из сеней.

— Отчего же ты мне, мерзкая, не сказала?

Девушка задрожала, как лист, а затем ответила:

— Ты, боярыня, не приказывала входить… когда у тебя гости.

— Я тебя за медом слала? — спросила Елена Дмитриевна.

— Меня.

— Отчего же не вернулась?

— Боярыня, ты серчала… князь тоже…

— Ты подслушивала? — вся вспыхнув, подступила к растерявшейся сенной девушке боярыня.

— Богом клянусь… — падая на колени, произнесла несчастная, предвидевшая уже свою участь.

Елена Дмитриевна хлопнула в ладоши и велела появившейся девушке позвать ключницу Марковну.

— Боярыня! — завопила девушка. — Ни словечка я не слыхала!

Она знала, что означало приказание позвать ключницу, эту старую ведьму Марковну. Ее немедленно, не дав ни с кем повидаться и попрощаться, отошлют в дальнюю деревню, в какую-нибудь далекую губернию. Горькие, неудержимые слезы потекли по лицу несчастной девушки; она ползала на коленях за боярыней, ловя край ее сарафана и умоляя о пощаде. Но в душе она сознавала, что ее мольбы напрасны, что суровая и беспощадная к проступкам дворни боярыня не простит и что все равно ее судьба решена; если бы она вошла с медом, ее наказали бы за это; а не вошла — ее ждало изгнание, и никакие клятвы в том, что она ничего не слышала, не подействовали бы.

Вошла Марковна. Это была высокого роста сумрачная старуха, с сухим, неприветливым лицом и бегающими, холодными глазами. Она обожала свою боярыню, которую вскормила грудью, но, кроме нее, никого на свете не любила, да и ее не долюбливала и боялась вся дворня.

— Звать изволила, боярыня-матушка? — войдя спросила Марковна. — Аль Агашка чем провинилась?

— Сейчас же сошли ее с нарочным в Тополевку, — приказала Елена Дмитриевна.

Агаша завопила пуще прежнего, цепляясь за руки ключницы.

— Марковна, голубушка, родная!.. Умилостивь боярыню, Богом клянусь, не виновата, — сквозь рыдания говорила девушка.

— Коли боярыня наказует, значит, виновата, — наставительно произнесла Марковна. — Ну, вставай, нечего валяться…

— Матушка-боярыня… Марковна, Бога в тебе нет! — кричала девушка. — Не слышала я, словечка не слышала!

— Пойдем, пойдем, тебе говорят! Боярыни не умолишь.

— Так будь же ты проклята! — в отчаянном исступлении вдруг крикнула Агаша, вскакивая с колен и выпрямляясь во весь рост. — Не знать тебе счастья.

Но дальше договорить ей не удалось, Марковна поволокла ее и вытолкала в дверь.