Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо.Том 1

• Название: Семья Тибо.Том 1
• Автор: Роже Мартен дю Гар
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1972

Роман-эпопея классика французской литературы Роже Мартен дю Гара посвящен эпохе великой смены двух миров, связанной с войнами и революцией (XIX — начало XX века).

На примере судьбы каждого члена семьи Тибо автор вскрывает сущность человека и показывает жизнь в ее наивысшем выражении — жизнь как творчество и человека как творца.

Вступительная статья Е. Гальпериной.

Примечания И. Подгаецкой.

Иллюстрации Б. Заборова.

---

Антуан позволял рассматривать себя с блаженной улыбкой человека, который знает, что его любят. С той поры, как он сбрил бороду, у него появилось немного иное представление о самом себе; он стал придавать не такое большое значение своему властному взгляду. Он открыл в себе новые возможности, которые ему самому нравились. К тому же за последние несколько недель он чувствовал, что стал преображаться. Преображаться до такой степени, что все события его минувшей жизни — до появления Рашели — совсем потускнели. Ведь все это происходило до того. Что означало «до того»? Он не пытался уточнять. До преображения. Он изменился и духовно стал как будто более гибок; возмужал и в то же время словно бы помолодел. Он любил повторять про себя, что сделался более сильным. И, пожалуй, именно так и было; духовная его сила стала, быть может, менее рассудочна, чем раньше, но зато стала и более могучей, более искренней в своих проявлениях. Он замечал это и по своей работе; их союз вначале мог, казалось, вызвать перебои в ней, но работа вдруг снова закипела, стала еще напряженнее, заполнила его жизнь, как многоводная река.

— Не стоит заниматься так долго моей особой, — сказал Антуан, предлагая стул Даниэлю. — Мы только что пришли из кинематографа: смотрели африканский фильм.

— Вам не доводилось выезжать из Европы? — спросила Рашель.

Даниэль был удивлен звучностью ее голоса.

— Нет, сударыня, никогда.

— Ну, тогда, — продолжала она и принялась за шартрез, со вкусом опуская в бокал две свежие соломинки, — вам нужно посмотреть этот фильм. Кадры есть превосходные, например, шествие носильщиков на закате солнца… Не правда ли, Антуан? А игры детишек на песке, пока женщины разгружают пироги…

— Пойду непременно, — откликнулся Даниэль, глядя на нее. После короткой паузы он добавил: — А вы знаете Аниту?

Она покачала головой.

— Это цветная американка, постоянно бывает в баре. Да вот она, в белом, позади Марии-Жозефы, вон той высокой особы, увешанной жемчугами.

Рашель привстала и увидела за парами танцующих смугло-желтый профиль, затененный полями огромной шляпы.

— Это не чернокожая, — произнесла она разочарованно, — она креолка.

На лице Даниэля промелькнула едва заметная усмешка.

— Простите, ошибка, сударыня, — сказал он. Затем, обернувшись к Антуану, спросил: — Вы часто здесь бываете?

Антуан готов был ответить утвердительно, но помешало присутствие Рашели.

— Почти никогда, — сказал он.

Рашель следила глазами за Анитой, которая пошла танцевать с Марией-Жозефой. На гибком теле американки в обтяжку сидело белое атласное платье, блестящее, как птичье оперение, и отливавшее перламутром при каждом движении ее длинных ног.

— Поедете завтра в Мезон? — спросил Антуан.

— Я только что оттуда, — отвечал Даниэль. Он хотел было что-то сказать Антуану, но поднялся, увидев молодую женщину испанского типа, одетую в тюлевое платье лимонного цвета.

— Прошу извинить меня, — пробормотал он, удаляясь. Он подхватил молодую женщину под руку и в плавном танце увел ее в дальний угол, где находились музыканты.

Анита остановилась. Рашель видела, как она со спокойной лебединой грацией, рассекая поток танцующих, проплыла к столику, за которым сидели они с Антуаном. Креолка задела стул молодого человека и приблизилась к диванчику, на котором сидела Рашель, вынула что-то из сумочки, зажала в руке, затем, очевидно считая, что находится в достаточно уединенном месте (а возможно, не обращая внимания на взгляды посторонних), вытянула ногу, поставила ее на диванчик, проворно отогнула подол платья и сделала себе укол в бедро. Рашель заметила кусочек светло-коричневой кожи, мелькнувшей между двумя полосками шелковистой белизны, и невольно зажмурилась; Анита опустила юбку, выпрямилась пластичным движением, причем на ее смуглой щеке сверкнула жемчужная серьга, продетая в мочку уха, и неторопливой поступью вернулась к подруге.

Рашель снова положила локти на стол и, полузакрыв глаза, стала тянуть ледяной ликер. Ласковые звуки скрипок, протяжное навязчивое пение смычков истомили ее, довели до изнеможения.

Антуан посмотрел на нее, шепнул:

— Лулу…

Она подняла глаза, допила бокал до последней зеленой льдинки и, не сводя с него взгляда — какого-то нового для него, насмешливого, почти наглого, вдруг спросила:

— А ты никогда… не встречался с чернокожей женщиной?

— Нет, — ответил Антуан, храбро качнув головой.

Она умолкла. Какая-то непонятная усмешка медленно тронула ее губы.

— Ну, теперь пойдем, — сказала она резко.

Она уже закуталась в манто из темного шелка, словно в маскарадное домино во время ночного праздника. И когда Антуан вслед за ней вошел во вращающиеся двери, он снова услышал, как сквозь сжатые зубы у Рашели вырвался короткий, почти беззвучный смех, который так его отпугивал.

XII

Когда Жером еще жил в Париже на улице Обсерватории, он распорядился, чтобы консьерж брал всю его корреспонденцию, а сам он время от времени за ней заходил. Потом перестал показываться, даже не оставил своего адреса, так что за два последних года скопилось огромное количество всякой печатной дребедени. И как только консьерж узнал, что г-н де Фонтанен прибыл в Мезон-Лаффит, он передал все Даниэлю, попросив вручить корреспонденцию в собственные руки адресата.

В груде бумаг, к своему великому удивлению, Жером нашел два старых письма.

Одно из них, отправленное восемь месяцев назад, извещало, что на его имя открыт текущий счет на сумму в шесть тысяч и несколько сот франков, оставшихся после ликвидации какого-то его не вполне удачного предприятия, — он давно махнул рукой на эти деньги.

Лицо его просияло. То, что на его текущем счету появились деньги, рассеивало неприятное чувство, которое тяготило его с той поры, как он водворился в Мезон-Лаффите; неприятное чувство было вызвано не только пребыванием в семье, где он уже был лишним, но также и денежными затруднениями, ранившими его гордость.

(Уже пять лет, как супруги поделили свое имущество. Г-жа де Фонтанен, отказавшись от развода, отстранила мужа от всех дел, связанных со скромным наследством, которое оставил ей отец-пастор. Наследство это, уже довольно сильно порастраченное, все же позволяло ей существовать более или менее безбедно, не отказываться от своей квартиры и не экономить средства для воспитания детей. А Жером, не успевший пустить на ветер ее родовое имение, продолжал заниматься делами: даже в Бельгии и Голландии, куда его таскала за собой Ноэми, он играл на бирже, занимался спекуляциями, финансировал всякие новые изобретения и, несмотря на все свое легкомыслие, обладал даже некоторым чутьем и нюхом в рискованных предприятиях, затевая довольно успешные дела. Год на год не приходился, но все же он почти всегда жил припеваючи; ему случалось даже, для успокоения совести, переводить на текущий счет жены по нескольку тысяч франков, чтобы принять некоторое участие в расходах на содержание Женни и Даниэля. Однако за последние месяцы жизни за границей его положение сильно пошатнулось, и он не мог пользоваться капиталом, который вложил в дела, даже помышлять не мог о том, чтобы вернуть Терезе деньги, которые она привезла ему в Амстердам, и принужден был жить на ее содержании. Это его очень мучило; особенно тяжела была мысль, что жена может подумать, будто нужда заставила его вернуться к семье.)

Поэтому некоторая сумма денег, неожиданно появившаяся у него, вернула Жерому долю самоуважения. Ведь какое-то время он будет располагать свободой.

Ему не терпелось поделиться новостью с женой, и он уже направился к двери, на ходу распечатывая второй конверт, надписанный ученическим почерком, который ничего ему не говорил, как вдруг остановился, до того был ошеломлен:

«Сударь!

Сообщаю вам, что со мной произошло событие, лично мне не доставившее горя, а даже, напротив, очень большую радость, потому как я долго мучилась от своего одиночества, но из-за этого меня прогнали с места, и я совсем теперь отчаялась, но ведь вы меня не бросите без средств к жизни в такое время, а ведь другого места мне теперь не найти, ведь становится мне все труднее, а на руках у меня осталось всего тридцать франков да тридцать су и за душой нет у меня ни гроша — нечем содержать ребеночка, которого я хотела бы выкормить сама, как это и полагается.

А также я вас ни в чем не упрекаю и надеюсь, что письмо мое вас не рассердит и вы придете мне на помощь завтра или послезавтра — самое позднее в четверг, а то я и сама не знаю, что со мною будет.

Любящая и верная Вам В. Ле Га».

Сначала он ничего не понял. Ле Га? Кто это? И вдруг вспомнил: «Да это Викторина… Крикри!»