Наталия Лойко - Ася находит семью

• Название: Ася находит семью
• Автор: Наталия Лойко
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1968

За свою коротенькую жизнь Ася поглотила немало книжек, где самым несчастным ребенком был круглый сирота. И вот в голод, в разруху она осиротела сама. Ей страшно, теперь все ее могут обидеть, перехитрить… «Все очерствели потому, что бога забыли», — размышляет Ася.

Ася провожает на фронт, на гражданскую войну, своего дядю — Андрея. Маленькая, в бархатном капоре, съехавшем набок, она стоит на площади возле вокзала, изнемогая от горьких дум. «Вся земля теперь неприютная, как эта площадь — замусоренная, взъерошенная, чужая» — так кажется Асе.

Что же ее ожидает в новом, непонятном ей мире, какие люди займутся ее судьбой? Прежде, как помнится Асе, сирот забирали в приюты. Она сама наблюдала однажды шеренгу приютских ребят, похожих на маленьких старичков, в серых длинных пальто. Это были дети «казенные, призреваемые»…

Неужели что-то похожее ждет и ее?!

Ася не знает о том, какие удивительные события у нее впереди. Тем более удивительные, что сама она склонна поступать опрометчиво.

Посмотрим же, как в конце концов обернутся приключения девочки. Что это значит — Ася находит семью?

---

6. Андрей в роли дипломата

Наконец в коридоре послышались шаги, раздался голос Василия Мироновича:

— Анюта, провожай гостью!

Едва жена Василия Мироновича оправила на себе шаль, готовясь выйти на зов мужа, как на пороге кухни показалась сама Казаченкова. Андрей, приняв независимый вид, стал разглядывать белый, незакопченный кухонный потолок.

— Не беспокойтесь, милая Анна Ивановна. Попрощаемся здесь, — сказала вошедшая.

Андрей не выдержал, покосился на нее: хотелось видеть, как выглядит сама. Его почему-то рассердило, что она (собственница, буржуйка!) обладала мелодичным, богатым интонациями голосом.

— Да не беспокойтесь же… — звенел этот голос. — Вы, я вижу, заняты.

Казаченкова посмотрела в сторону Андрея и, хотя явно приняла его за мастерового, вызванного по хозяйственной надобности, мило, без всякой важности кивнула и ему.

Она так и держалась — просто и мило. Андрей вынужден был отдать ей должное: по типу она никак не принадлежала к тем представительницам буржуазии, что служат натурой для сатирических рисунков, как, например, госпожа Спрыгина — владелица черноболотской лесопилки. Худощавая, стройная, одетая во все черное, что выгодно оттеняло ее раннюю седину, Казаченкова скорее была похожа на начальницу гимназии или даже на игуменью.

— Счастливица вы, Анна Ивановна, — с чувством сказала Казаченкова. — Муж ваш — редкий умница. Золотая голова.

«Золотая голова» между тем стоял в дверях, не без любопытства поглядывая на родственничка — обросшего, в грубой фуфайке, — который, выйдя из отроческого возраста, перестал оказывать честь его дому своими посещениями.

Василий Миронович — маленький человечек с большой головой, особенно большой благодаря пышной шевелюре, — всегда держался величественно, решив, наверно, раз навсегда не замечать своего крошечного роста. А жена его, видная, до сих пор еще красивая женщина, в его присутствии приходила в такое замешательство, что на каждом шагу совершала неловкости. Она и сейчас, к неудовольствию мужа, представив гостье Андрея, стала перечислять беды, обрушившиеся на ее родню.

— Анюта, — вежливо, но твердо остановил жену Алмазов. — Валентина Кондратьевна спешит.

— Бог с вами, Василий Мироныч, — отозвалась Казаченкова. — Ведь горе в семье… Столько горя кругом, столько сирот! — Она укоризненно взглянула на бывшего заведующего лабораторией, своего постоянного советчика, не без участия которого летом удалось схлопотать охранную грамоту на усадьбу «Фомичево», названную так в честь знаменитого Фомы. — И тут горе, и в деревнях. Там ведь тоже, кроме всего, сыпняк…

Андрей узнал, что Казаченкова только вчера вернулась из своей усадьбы, и понял, откуда на широком кухонном подоконнике появились еще не распакованные деревенские гостинцы — ящичек антоновки и гусь, высунувший из кулька две красные лапки.

В мелодичном голосе Казаченковой Андрей уловил искреннее участие.

— Ужасно, что количество сирот продолжает расти… В приюты очередь. Я слыхала, в одной лишь Москве дожидаются места около двух тысяч детей! — Говорившая адресовалась к тому, кого сперва приняла за мастерового. — Глубоко сочувствую вашему горю. Хотелось бы что-нибудь сделать для маленькой сиротки…

Последние слова Андрей предпочел пропустить мимо ушей. Он не подозревал, что наступит время, когда сердобольная Лапша напомнит Казаченковой о высказанном ею желании. Гораздо больше заинтересовало Андрея то, что было сказано Алмазову:

— Девочка, как я понимаю, переходит под ваше крылышко?

Василий Миронович вынужден был ответить:

— Разумеется… Куда же еще?

Уходя, уважаемая гостья с чувством поблагодарила Алмазова за полученные от него советы.

Когда Андрея пригласили в парадные апартаменты, он еще раз поклялся себе ни за что не сбиться с учтивого тона. Одернув на животе жесткую фуфайку, высоко подняв черноволосую встрепанную голову, он покинул кухню, поздравляя себя с тем, что неприятная миссия подходит к концу.

Убранство комнат свидетельствовало о том, что Алмазовы разделяли со своими бывшими хозяевами пристрастие к искусству. Среди многих холстов, заключенных в изящные рамы, был портрет молодой Анны Ивановны; она задумчиво опиралась на столик красного дерева, и ее воздушные рукава отражались в полированной столешнице, что удивительно ловко передал художник.

Остановившись перед полотном, на котором плакучая ива купала в озере свои ветви, Андрей ощутил холодок восторга и не сумел этого скрыть. Он и тут невольно оказался дипломатом: ничто так не действовало на Василия Мироновича, как признание его художественного вкуса. Если бы не столь заметная разница в росте, хозяин, того и гляди, обнял бы гостя за талию. Вместо этого он подвел Андрея к маленькому пестрому эскизу и доверительно шепнул:

— Малявин. Подлинник.

Хозяйка, стоя вблизи картины, изображавшей ее в расцвете молодости, созерцала мирную, приятную сердцу сцену. На мужа нашла одна из лучших его минут.

— А это… Правда же, в духе Менье?

Андрей с искренним восхищением уставился на могучий, набросанный углем торс кузнеца, взмахнувшего кувалдой, действительно сделанный в манере знаменитого бельгийца.

— Мне этот набросок и прежде страшно нравился, — сказал Андрей, как бы напоминая этим о своих давних посещениях особнячка, о давнем знакомстве.

Усевшись в глубокое, покойное кресло, он внутренне одобрил свою выдержку. Ни одной бестактности, могущей отбросить его от цели! Был он доволен и тем, что не сунулся сразу с заранее припасенными доводами, вроде, например, того, что при уплотнении большевики оставляют на ребенка лишнюю комнату.

Уместнее оказалось ввернуть (это он и поспешил сделать), что Ася недурно рисует, что от матери она унаследовала талант к ручному труду.

— Ася — одаренная девочка, — с доброй улыбкой проговорила Анна Ивановна и вдруг стала похожа на свой прекрасный портрет. — У нас ее вкус разовьется… — Она признательно взглянула на мужа и осеклась.

В чертах лица Василия Мироновича проступило знакомое ей оцепенение. То самое оцепенение, что мигом ввергало ее в безмолвие. Она знала, что сейчас зазвучит спокойный, вежливый голос.

— В общем, приводите… Если, конечно, девица осознала свою вину. Пусть просит прощения.

Наступила очередь оцепенеть и Андрею. Он бросил взгляд на хозяйку — скисшую, уже не напоминающую свой портрет, — словно ища у нее совета. Как объяснить этому человеку состояние девочки, только что потерявшей мать?

В давние времена, когда Андрей еще носил черную куртку реалиста, сестра притащила его к Алмазовым на семейное торжество. Отведя душу за пирогами, стесняющийся реалистик подсел к книжному шкафу. Заголовки книг вызвали у него чуть ли не трепет перед хозяином. Были там в переводе с немецкого: «Основы психологии», был «Трактат об ощущениях». «Основы» Андрей перелистал, заинтересовался, впоследствии достал эту книгу в городской приозерской библиотеке.

Сейчас, как истый дипломат, он искал слов, убедительных для человека, собиравшего книги по психологии.

— Понимаете, Василий Мироныч… У нее в данный момент обострены все рефлексы… Она и вообще-то была возбудима, нервна.

Алмазов остановил его саркастической усмешкой:

— Мать баловала, нам расхлебывать?

Хозяин дома, подобно многим бездетным людям, твердо знал, как следует воспитывать детей, и особенно твердо, как не надо им потворствовать. Он и пустился в рассуждения на эту тему, откинувшись на кожаную спинку дивана. Диван, сделанный по заказу, был высок, он как бы восполнял недостаточный рост хозяина: тот, восседая на нем, чувствовал себя не только в буквальном, но и в переносном смысле «на высоте».

Не кипятясь, методично Алмазов принялся доказывать необходимость особо строгих мер воспитания теперь, в обстановке всеобщего хаоса и разложения.

— От заразы надо оберегать. И лечить. Не потакать, упаси боже! — Крупная сильная фигура Андрея раздражала его, и он четко выговаривал: — Растленное время… Советская педагогика… Калеченье детских душ…

Андрей принуждал себя к молчанию. Идя сюда, он твердил: «Иного выхода нет. Революция требует жертв», но тот же голос подсказывал ему: «Жертвовать-то в конечном счете будет маленькая Ася».

Он и сейчас твердил себе: «Терпи!» Сцепиться теперь с этим монстром значило не выдержать, отпустить внутренние тормоза. (Что-то похожее он вычитал в «Основах психологии».) Он слушал Василия Мироновича с любезно-каменным выражением лица.

С первых дней революции Андрей старался побороть в себе черты, которые в те времена звались «интеллигентщиной». Правда, большевистские газеты подчеркивали, что «интеллигенция делится на жирную и тощую». Правда и то, что Андрей Кондаков причислял себя к самой тощей части технической интеллигенции, но он взыскательно и сурово искоренял в себе всякие следы мягкотелости и нерешительности.