Александр Стекольников - Васил Левский

• Название: Васил Левский
• Автор: Александр Стекольников
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1958

В своей книге А. Стекольников попытался воссоздать на фоне развития болгарского национального освободительного движения шестидесятых — семидесятых годов XIX века образ Васила Левского — идеолога и руководителя освободительной борьбы болгарского народа против национально-политического и экономического ига феодальной Турции.

---

С приездом Кынчева, человека грамотного, надежного, Левскому стало легче. Быстрее пошло дело с разработкой проекта устава. К осени он был окончательно готов и разослан для обсуждения местным комитетам и Центральному революционному комитету в Бухаресте.

«Правила для борцов за освобождение болгарского народа», как Левский назвал проект устава, провозглашали целью организации:

«Общей революцией произвести коренное преобразование нынешней государственной деспотическо-тиранической системы и заменить ее демократической республикой (народоуправлением)».

«Правила» — это одновременно и устав и программа. В отличие от программы, принятой Болгарским революционным центральным комитетом в 1870 году и носящей на себе влияние либерально-просветительской группы Каравелова, Левский в «Правилах» провозглашает национальную революцию единственным путем освободительной борьбы, а главной задачей революции — установление демократической республики. Возвещая этот путь и эту цель, Левский переводил болгарское освободительное движение на новую высшую ступень.

В «Правилах» указано и средство к подъему революции и достижению ее конечной цели. Средство это — сильная, широко разветвленная революционная организация. Революционные комитеты, создаваемые по всей стране, выдвигал он той силой, которая единственно способна объединить народ, подготовить его к решительной борьбе и повести на победоносную революцию.

Освобождение становилось делом народных масс. Левский сформулировал идею подготовки народа через революционную организацию, и он же сам занялся созданием этой организации. А когда основы ее были заложены, он разработал принципы ее устройства, определил права и обязанности революционных комитетов и их деятелей.

В этом величие заслуги Левского в развитии болгарского национально-революционного движения.

Размножив устав, Левский повез его для обсуждения в местные комитеты. Взял он с собой и обоих помощников. Путь их лежал из Ловеча через Стара Планину в Среднегорье и на просторы Фракии. Кынчев по поручению Левского изучал топографию городов и горных проходов, снимал чертежи стратегических мест.

Вернулись они в Ловеч поздней осенью. Поездка дала многое. Комитетские деятели высказали свое мнение о проекте устава, одобрили его; Кынчев привез ценные материалы для составления карт районов будущего восстания. И только Обшти был недоволен. Левский все еще остерегался посвящать его во все тайны. Раздраженный честолюбец по возвращении в Ловеч упрекал Левского на собрании: «Мы не слуги его. Если так будем ходить с ним еще пятьдесят лет, то и тогда ничего не добьемся. Каждый должен ездить по комитетам и работать самостоятельно».

В этом весь Обшти с его самостийностью, желанием быть впереди. Он только что вступил в дело, а уже претендовал на первые роли.

Заканчивался еще один год великого труда и пламенного горенья. Известность Левского росла. Его знали в одинокой хижине горца и в больших городах. Его имя одни произносили с любовью и уваженьем, другие —со страхом и злобой. И только равнодушных не было возле него.

Хорошие, сильные строки о чувствах, пробуждаемых его именем в народе, оставил болгарский писатель Тодор Влайков. Еще будучи мальчиком, он слышал рассказ старшего брата в кругу своих сверстников о том, как учитель иногда поручал ему написать под диктовку письмо о торговых делах какому-то турку по имени Аслан Дервишоглу. Написав, брат вопросительно смотрел на учителя: зачем, мол, это ему заниматься торговлей да еще с турком? «Тебе пока не понять этих дел, — отвечал учитель. — Придет время, ты все узнаешь. А сейчас... молчок!»

«Кто же мог быть этот Аслан Дервишоглу?— спросил с любопытством кто-то из товарищей брата.

— Я догадывался, кто это был, — сказал брат. Это был Дьякон...[53]

— Дьякон?

Брат с таинственным видом уверенно кивает головой. Все замолкают, охваченные особенным чувством, испытывая какой-то благоговейный трепет и восхищение.

Это особенное, это трепетное чувство незаметно охватывает и меня, прижавшегося в сторонке и не замеченного никем. Дьякон! До сих пор я ничего о нем не слыхал. Но то, что я уловил сейчас в словах брата, и необыкновенное впечатление, произведенное на всех простым упоминанием его имени, наводит меня на мысль, что этот Дьякон — человек необыкновенный, самый большой и первейший из всех, кого называют комитами...»

Левский среди народа.

В болгарской корчме.

Картина художника И. Мырквичка.

Арест Левского в селе Какрине.

Картина художника Н. Кожухарова.

Левский перед турецким судом. Картина художницы К. Тасевой.

КОНФЕРЕНЦИЯ В БУХАРЕСТЕ

Январь 1872 года выдался на редкость студеным. С Васильева дня задул с севера, от Дуная, резкий дунавец, нагнал холода. Мороз сковал не только землю, но и обычно неподатливые речки.

Факсимиле подписи Левского.

Звенит земля под копытами коней. Заиндевелые, они дышат тяжело, и каждый выдох вырывается облачком пара.

Дорога вьется по долине реки Осым. Тишина и безлюдье.

— Хороший хозяин собаку в такую пору из дому не выгонит, — ворчит спутник Левского.

— А разве нас кто выгнал?

— Это верно.

— Ну то-то! Потерпи, недолго осталось. Зато какую радость людям привезем.

Закутавшись еще плотнее теплыми шарфами, всадники замолкли. И опять только цокот копыт.

Все в снегу, все бело. Никаких знакомых примет. Конь Левского вдруг вздернул голову и глубоко втянул воздух.

— Должно быть, жилье почуял.

И впрямь скоро потянуло дымком, а за поворотом, у самой дороги, открылось приземистое здание — корчма деда Акима.

Задав коням корма, всадники вошли в большое, жаркое и дымное помещение.

Когда в болгарской корчме, особенно зимой, бывает пусто? Болгары общительны, любят повеселиться, с другом досыта наговориться, а подвыпив — сплясать. А там, где несколько отдыхающих болгар, — там найдется и Гайдар. Заведет он на своей волынке веселую плясовую. Трудно тогда удержаться. Вот как сейчас. Ходуном ходят половицы. Кажется, пляшет вся корчма.

Не успел Левский расположиться, как подлетел к нему лихой танцор:

— А ну выходи, браток!

И Левский вышел. Любил он песню и горячий танец. Сорвался, закрутился. Выбились из-под шапки пряди русых волос, голубые глаза озорно светятся, а ноги выделывают отчаянные выкрутасы.

Как неожиданно вспыхнула огненная рученица, так внезапно и замерла. Разошлись по местам танцоры, и опять потекли беседы, зазвенели стаканы.

Утомленный, разгоряченный, устроился Левский в уголок, где потише. Хорошо ему сегодня, легко на душе. Откинувшись к бревенчатой стене, прикрыв глаза, унесся он думами в недалекое прошлое.

...Много месяцев терзало его несогласие в рядах деятелей освободительного движения. Эмигранты не хотели примириться, что от них ушло руководство революционным делом, что центр его переместился в Болгарию. Рост влияния комитетов, созданных внутри страны, вызывал в них нездоровое чувство соперничества.

Сколько энергии, сколько времени отняла переписка с эмигрантскими группами в Румынии. Надо было разъяснить им позицию комитетской организации, показать, куда может привести разнобой и нежелание видеть ошибки. Эмигранты упрекали, что он сгущает краски, что видит в их делах больше плохого, чем это есть в действительности. В ответах он призывал не бояться критики, смелее обнажать ошибки.

«Ты мне приписываешь, — писал он одному из видных эмигрантов, — будто я в глазу своем бревна не замечаю, а в ваших глазах легко усматриваю и соринку. Если ты искренне говоришь мне в начале письма: «Любезный мой брат!», то не нужно придирок и обиняков, а говори: в том-то и в том-то твоя ошибка, чтобы я исправился. Я человек прямой, поэтому и я буду говорить о ваших малейших уклонах, или, лучше сказать, об ошибках, не стану их замалчивать! Мы живем для отечества, братец! Ты указывай мне .на мои, а я на твои промахи, и мы вместе будем их исправлять, если хотим быть людьми».

Вспомнилось, сколько хлопот доставило своеволие старых воевод Панайота Хитова и Филиппа Тотю. Привыкшие к самостийным действиям, они не хотели признавать руководящего начала революционной организации, пытались вести работу на свой риск и страх, по собственному разумению.

С Филиппом, Тотю удалось найти общий язык, привлечь его к согласованному действию. А вот Панайот Хитов, этот классический представитель гайдуцкой вольности, так и остался верным четнической тактике.

Думы о Хитове вызывают боль. Для него Хитов первый боевой учитель, опытный военачальник. Он уважает его за смелость- и отвагу, за безграничную любовь к порабощенной родине. Никогда не забыть дней, проведенных в отряде Хитова знаменосцем. Как бы сломить его упрямство, нежелание идти в ногу со временем, подчиниться коллективу, организации? «Как истинный болгарин и умный воевода, — говаривал он Хитову, — ты обязан для себя решить: ты ли должен следовать народной воле или миллионы людей идти за одним человеком? Согласие и любовь — вот первое, что нужно между народными деятелями, а вождь у нас один — Болгария, болгарский народ. Хочу до конца остаться твоим братом и знаменосцем, если и ты будешь с нами до смерти».