Виктория Токарева - О любви и не только… (сборник)

• Название: О любви и не только… (сборник)
• Автор: Виктория Токарева
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-271-26120-6

Любовь нашего времени.

Странная и непростая.

Счастливая и неразделенная.

Любовь, погрязшая в мелочных расчетах…

Любовь, изнывающая в тисках семейного быта…

Любовь, которая ведет к измене и предательству, – и любовь, которая очищает человеческую душу и становится единственным подлинным смыслом бытия.

Любовь в произведениях Виктории Токаревой, вошедших в этот сборник, многолика и многообразна.

Но разве не так бывает и в жизни?

---

– Я ведь тебе уже заплатила, – удивлялась дачница.

– Тебе что, жалко? – удивлялся Васька.

Дачница с интересом оглядывала не старого, запущенного Ваську.

– У тебя совесть есть? – спрашивала она.

– Совесть есть. Денег нет. Мне надо уголь на зиму закупать.

Дачница соображала: без угля зиму не продержаться. За судаков Васька берет копейки. Почему бы не заплатить еще раз…

И давала деньги, дура, и больше никто. Так думал Васька.

Но дачница не была дурой. Ей было проще заплатить, чем спорить с Васькой.

Открылась калитка, и вошла Наташка в сарафане и в бусах.

«За деньгами», – подумала дачница.

Так оно и оказалось.

Наташка попросила пятьсот рублей на билет в плацкартном вагоне. Для Мартыновки это огромная сумма.

Наташка смотрела на дачницу с отчаянием и надеждой, как перед расстрелом.

Дачница раскрыла кошелек. Деньги лежали тысячными купюрами. Пятисоток не было.

– А тысячу дашь? – осторожно спросила Наташка, не веря в успех. – Васька отработает…

Дачница вытащила из кошелька синюю тысячную купюру и протянула.

– Дала?.. – обомлела Наташка. Бухнулась на колени, коснулась лбом земли. Как мусульманин в молитве.

Потом разогнулась и безмолвно стояла на коленях с купюрой в кулаке.

– Я лишена дара речи, – выговорила Наташка.

Дачница удивилась сложности фразы. Ей казалось, что Наташка в обществе коров вообще разучилась говорить.

Тысяча рублей – почти сорок долларов. Немало. Но не так уж много. Почему бы не сделать доброе дело: дать немножко денег этой уставшей, нездоровой, в сущности, несчастной пастушке.

Но дачница ошибалась в свою очередь. Несчастной Наташка не была. Какая благодать – сидеть на лугу среди коров. Небо с землей целуются на горизонте. Коровы – добрые, простодушные и красивые, как дети. Выпьешь из горла – мир расцветает всеми красками. И всех любишь до слез: и людей, и коров. И даже осы, которые рассекают воздух и сулят неприятности, – тоже божьи твари, у них своя трудовая жизнь, свое предназначение.

* * *

Анжела уехала в Москву. Остановилась у дачницы. Больше она в Москве никого не знала.

Очередная «Фабрика звезд» открыла конкурс.

Дачница, ее звали Кира Сергеевна, позвонила куда надо и протырила Анжелу на конкурс.

Конкурс проходил в Доме культуры – огромном помещении, похожем на вокзал. В советское время много настроили таких домов – культуру в массы.

Анжела прошла два тура. После второго тура на сцену вышла главная устроительница и стала зачитывать фамилии тех, кто прошел на третий, заключительный тур. Фамилия Анжелы – Зуенко. Анжела напряженно вслушивалась, боялась пропустить слово «Зуенко». Но это слово не прозвучало. Анжелу не назвали. Значит, она не прошла на третий тур.

Вокруг нее, в партере, стояла целая толпа соискателей. Одни начинали радостно вскрикивать и высоко подпрыгивать. Другие оставались стоять как в столбняке.

Анжела хотела протиснуться к сцене, спросить: «Как же так?» Но спросить невозможно. К устроительнице не подойти, никто не пропустит. А будешь продираться – отшвырнут, хорошо, если не ударят. Мир жестоко делился на тех, кто на сцене, и тех, кто в партере.

Анжела поехала домой (в смысле – к дачнице) на троллейбусе номер три.

Троллейбус оказался полупустой. Анжела нашла себе место возле окошка. Приготовилась смотреть на москвичей и вдруг громко зарыдала. Она хотела взять себя в руки, но ничего не получалось. Троллейбус притих. Никто не задавал вопросов: почему ты плачешь, девочка? Никто не утешал, дескать: жизнь длинная, все впереди. Люди постепенно пропитались чужим горем и тоже начали тихо плакать. Всем стало жалко молодую девчонку и себя в том числе. У каждого была весомая причина: пожалеть себя.

Горестный троллейбус плавно катил по улицам. Въезжал в сумерки.

А Москва меж тем зажигала огни, становилась нарядной и праздничной, как в Новый год.

* * *

Кира Сергеевна жила возле метро «Университет».

Дом был непородистый, блочный, потолки низкие. Но Анжеле показалось: она попала во дворец. Точно такие апартаменты она видела в мексиканском сериале «Просто Мария», когда Мария была еще бедной.

Кира Сергеевна имела профессию киновед и работала на киностудии редактором. Что это за должность и зачем она нужна, Анжела не догадывалась. Главное состояло в том, что Кира Сергеевна знала и ее тоже знали все. А если не все, то очень многие. У нее было прозвище: «вездесущая Кира».

Кира жила вместе со своим мужем Иннокентием, сокращенно Кешей. У Кеши было много общего с Васькой. А именно: ни тот, ни другой ничего не делали, сидели на шее у своих жен. Кеша тоже здоровался с Брежневым, но не за руку, а кивком головы. Он видел его довольно часто, писал для него тексты, которые Брежнев зачитывал по бумажке как свои.

В те времена у Кеши было много привилегий, включая продуктовые пайки с нежной вареной колбасой, не говоря о шпротах.

Сейчас этой колбасы навалом, были бы деньги.

Когда Брежнева не стало, Кеша потерял работу. Какое-то время он сидел, ничего не делая, и вдруг понял: какое это счастье – жить только своими интересами. Зачем сочинять лживые картонные фразы, когда можно не сочинять. Можно читать хорошие книги, ходить в бассейн, гулять по арбатским переулкам и думать, думать, размышлять…

В один из дней Кеша сел за письменный стол и стал писать воспоминания, как летописец Пимен. Кеша трезво понимал, что опубликовать сию летопись в ближайшее время не удастся. Но выплеснуть из себя накопленное очень хотелось. Кеша сидел и писал – и как будто заново проживал свою жизнь. Он мог бы сказать о себе, как Пушкин о Пимене: «Недаром многих лет свидетелем Господь меня поставил и книжному искусству вразумил».

В отличие от Пимена Кеша не молился, ездил на базар за продуктами и мыл посуду после еды.

Анжела обратила внимание на то, что посуда вымыта недобросовестно, только с одной стороны. С внутренней. А внешние поверхности – липкие от жира.

Она вывалила все тарелки и чашки в таз, настрогала хозяйственное мыло, добавила пищевую соду и перечистила тщательно, до блеска.

Посуда стала сиять, как армейские пуговицы. Тарелки и чашки выглядели как новые, только что из магазина.

После посуды Анжела вымыла окна.

Она стояла на высоте четырнадцатого этажа и пела. Привычка такая: работать и петь.

Голос был чистый, сильный, захлестывал как угодно высоко и летел вольно. И вся Анжела, стоящая в окне, молодая и гибкая, с высокой шеей и длинными ногами, будила в людях «воспоминание о мазурке». Есть такое музыкальное произведение. Не сама мазурка, а именно воспоминание. Воспоминание бывает более пронзительным, чем реальность.

Люди останавливались, смотрели, подняв головы. Потом вздыхали и шли дальше.

Иннокентий тоже смотрел и тоже вздыхал. Почему ему не встретилась такая девушка – работящая и бесхитростная, а встретилась интеллектуальная Кира Сергеевна, которая знала все про все и сыпала цитатами. Кому нужны эти бесплодные знания? Лучше бы окна мыла и детей рожала одного за другим. Родила единственного сына, погнала на философский факультет университета. И что теперь? Сын знает всякие мудреные слова, философские течения, а денег зарабатывать не может, и ни одна баба возле него не удерживается.

Двадцать первый век – время не разговоров, а конкретных дел.

Помытые окна сияли в пыльных занавесках. Это было похоже на человека, который после бани надел на чистое тело грязную одежду.

Анжела сорвала занавески и выстирала их руками. Стиральной машине она не доверяла.

Далее развесила занавески на балконе, чтобы набрались естественного солнца и ветра. Для этого пришлось натянуть веревки, а для веревок приспособить крючки. А для крючков пришлось заставить Иннокентия продолбить в бетоне дырки и вбить дюбеля.

Иннокентий состоял на 90 процентов из лени, как человек из воды. Он давно не производил так много движений: встать на стремянку, достать с антресолей дрель, включить в электрическую розетку, долбить стену, забивать дюбеля молотком…

Иннокентий делал все как миленький. Ему нравилось подчиняться чужой созидательной воле и чувствовать себя настоящим мужчиной, пригодным в хозяйстве.

Кира Сергеевна в свое время пустила Иннокентия по воле волн. Как хочешь, так и живи, только не мешай мне жить, как я хочу. А Иннокентий – ведомый. Его надо вести за собой. Тогда он может дойти до любой цели и снять с неба звезду. Он – не лидер, не первый. Он – второй. Но ведь вторые тоже нужны.

Первый – один. Как Жанна д'Арк или Михаил Кутузов. А все остальное войско – вторые. Один, даже если он первый, – ничего не сделает. Мир наполнен вторыми.

В конце концов занавески были постираны и поглажены. Висели торжественно и независимо. Ясные окна в гипюровых занавесках выглядели как невеста перед свадьбой.

Кира Сергеевна заметила перемену в доме, но не могла понять, в чем она. В комнате было светло и солнечно. Иннокентий улыбался. На столе стояли горячие пирожки с капустой. Пахло ванилью и промытыми углами. На кухне из крана не капала вода. Исчезли ритмичные удары тяжелых капель.