Николай Самвелян - Московии таинственный посол

• Название: Московии таинственный посол
• Автор: Николай Самвелян
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1984
• ISBN: X-XXX-XXXXX-X

Роман о последнем периоде жизни великого русского просветителя, первопечатника Ивана Федорова (ок. 1510–1583).

---

— Ты отчитываешься перед моим справцей во Львове? — спросил граф.

— Да, ваше сиятельство.

— После моего отъезда пошлешь человека во Львов за деньгами. До моего возвращения все отремонтировать. Повесить ковры. Картин не надо. Я что-нибудь отберу и пришлю сам. Полы выскоблить и натереть воском. Стекла заменить более светлыми. Здесь должно быть уютно.

— Хорошо, ваше сиятельство!

— В доме всегда держать бумагу и чернила.

— Я сейчас принесу, ваше сиятельство.

— Сейчас не надо. Бумагу купить самую лучшую. Перья выписать из Кракова. Вот еще что: полог над кроватью поднять повыше. Купить парчу. Если хоть что-то будет забыто…

— Как можно, ваше сиятельство! — воскликнул испуганный справца. — Как можно забыть! Да я каждое слово ясновельможного пана до смерти буду помнить!

— Вот и прекрасно. А теперь — ужин.

Граф сам налил в кубок из прихваченного в дорогу флакона спиртовую настойку из рогов сайгака. В последние годы он потреблял ее постоянно. Это бодрило.

— «Успокоения и воскресения из мертвых чаю»! — пробормотал он. — Почему печатник попросил написать на могильной плите именно эти слова? Почему не другие?

И встретился взглядом со справцей, который лично прислуживал ему. Справца был встревожен. Он ничего не понимал: о чем толкует его светлость?

— Можешь идти, — сказал граф.

После ужина он закурил трубку.

Челуховский сидел и думал о разных разностях. В частности, о том, что пережил многих своих друзей и врагов. Итак, нет уже и московского царя Ивана. Он умер в страхах и тревогах, так и не вырвавшись к морю. Грядут другие времена. Другие люди. Но вот странно: луна, которая сейчас заглядывает в окно, — она будет так же светить и для тех, других, которые придут позднее. В этом, если вдуматься, есть что-то очень обидное. Что бы ты ни делал, как ни пытался бы изменить жизнь на земле, луна останется луной… Челуховский не знал, что именно о луне лет восемь назад размышлял в Острожском замке и князь Андрей Михайлович Курбский. И ему тогда тоже показалось странным и необъяснимым, что одна и та же луна равно светит и ему, и ненавистному плешивому царю Ивану, и всем папежникам, и турецкому султану.

Челуховского больше тревожили потомки. Он уйдет… Они придут… А луна? Луна, что бы ни произошло, к вечеру все так же будет появляться на небосводе, а с рассветом исчезать. И никто над нею не властен. И вдруг Челуховский заметил, что в окно заглядывает покрытая белыми цветами ветка каштана. Весна? Неужели уже весна? Ах да, он еще во Львове заметил, что зазеленели деревья, но затем как-то выпустил из головы, позабыл, хотя всю дорогу смотрел в окно… Это все извечная задумчивость…

Челуховскому доложили, что прибыл гость, который утверждает, что граф его ждет.

— Как! Он приехал сегодня? — удивился Челуховский. — Я полагал, что он лишь к утру доберется. Подготовить комнату и все, что полагается.

Это был Антонио Поссевино, нунций,[27] писатель, историк, острослов.

После печатника Ивана Поссевино был самым интересным человеком, который повстречался на пути графа. Это он, вопреки утверждениям Петра Скарги, что на русском языке разумных речей еще никто не произносил и книг не писал, настоял на том, чтобы Виленская иезуитская коллегия приобрела русский шрифт. И объяснил: «Пусть пишут и печатают книги хоть по-турецки, только бы сами книги были правильные, такие, как нам нужны».

Поссевино не стал отдыхать. Кое-как приведя себя в порядок, он вскоре уже беседовал с графом.

— Надолго в Рим?

— И сам не знаю. Хочу отдохнуть.

— Думаю, вам разрешат.

— Конечно, — согласился граф. — Да и кто мне может разрешить или не разрешить? Я ведь не провинциал[28] «Общества Иисуса», не занимаю никакой должности.

— Мы вас всегда считаем не только представителем генерала, но и его личным другом.

— Это правда. И мне часто приходится действовать даже от имени генерала. И все же формально я всегда оставался частным лицом. И писал генералу частные письма.

— Которые были поважнее многих официальных документов.

— Возможно. Но все же запомните: частные письма.

— Вы так настойчиво говорите о том, что эти письма были частными, будто чего-то опасаетесь.

— Да мало ли! Жизнь — штука для меня малопонятная. Есть такое понятие — суд потомков.

— А-а, вот вы о чем. Не станем заглядывать в будущее. Поговорим о дне сегодняшнем. Мне очень хотелось повидать вас. Жаль, что вы решили миновать Краков. Пришлось к вам ехать.

— Устал… Уж извините.

— Завидую. Через две недели вы будете в Риме… Что нового во Львове? Что с типографией московского печатника?

— С типографией все в порядке. Ею занялся епископ Балабан. Успел перессориться и с сыном московита, и с его учеником. В нынешнем году наладить работу еще не сумеют…

— Ну, Балабан нам не опасен. Слишком занят собой, как князь Острожский.

— Пожалуй. Впрочем, Балабан будет печатать схизматические книги. А московит, скорее всего, печатал бы нечто совсем странное. Его рукописи сейчас у меня.

— Удалось их добыть?

— Я не выпускал из виду опасный сундук… Вам не понятно? Он держал рукописи в сундуке. Смею вас заверить, что этот человек был опасен не приверженностью схизме, а тем, что не был, на мой взгляд, привержен ни одному из богов и ни одному из земных владык.

— Догадываюсь. Опасная и соблазнительная для многих болезнь, — согласился Поссевино. — Неверие создает иллюзию всесилия человека. Ты сам себе начинаешь казаться богом.

От поданного кофе Поссевино отказался. Он тоже знал этот напиток, но не баловался им.

— С вашего позволения я выпью еще одну чашку кофе, — сказал граф. — И задерну штору. Луна глядит прямо мне в лицо. И кажется, что она прислушивается к разговору.

Поссевино засмеялся:

— Вы стали нервны. Не так давно вы восхищали меня необычайной выдержкой. Мне казалось, что вы способны, не моргнув глазом, с улыбкой глядеть в дуло наведенного на вас пистолета.

— Ну, это не штука! — сказал граф. — Дело привычки. Я готов стоять не только под дулом пистолета, но даже перед жерлом пушки. Ничего удивительного в этом нет. Достаточно верить, что после смерти ангелы обязательно принесут тебя в рай. Значит, выстрел в тебя самого может стать началом приятного путешествия. С какой же стати волноваться? Если я чего-то боюсь, то совсем иного. Только что мы отгородились от третьего участника нашего разговора — луны. Хотим мы или не хотим, но луна, помимо нашей воли, торчит в небе. Мы задернули штору. Мы уже не видим ее. Но луна от этого не исчезла. Она все так же освещает улицу, глядит на этот дом, в котором мы с вами беседуем…

— Мне не совсем ясна ваша мысль, — признался легат.

Челуховский вновь взялся за трубку, долго раскуривал ее и вдруг замурлыкал песенку о прекрасном маскараде. Поссевино терпеливо ждал, в уголках его губ пряталась добрая улыбка. Челуховский нравился легату.

— Что же вы молчите, граф?

— Я вспоминаю московского печатника. Я любил с ним беседовать. Этот человек ошарашивал, часто ставил собеседника в тупик. Каждый разговор с ним я затем переживал в течение месяцев. Беседовал с московитом в уме. Спорил. Сердился. Соглашался. Эти мысленные споры растянулись на целое десятилетие. Сегодня печатника уже нет. Но я, честно говоря, еще не осознал этого факта. Я продолжаю мысленные споры.

— Что же тут удивительного? Этот человек был умен и ярок.

— Нет, погодите. Я хотел сказать нечто иное. Не кажется ли вам, что, сколько бы ни отрицали некоторые Московию, сколько бы мы ни говорили, что славянский язык не годится для наук и искусства, Московия будет жить, крепнуть, у нее будут свои поэты, свои ученые, свои книги… У меня всегда возникало такое ощущение, когда я беседовал с печатником.

— Какое же именно?

— Будто существуют в жизни события, которые совершаются помимо нас. Хотим мы того или не хотим. Существуют большие страны, где строятся города, открываются типографии… И эти страны будут жить и выживут даже в том случае, если мы станем возражать. В общем, печатник Иван все же был послом Московии. Пусть не в прямом смысле слова. Пусть он приехал сам, по собственному желанию, но все же он оказался послом в Европу от всех наследников Киевской Руси — от московитов, литвинов и жителей Русских земель Короны. И мы не могли его остановить. Все равно он издал свою «Азбуку» и открыл друкарню.

— Возможно, — согласился Поссевино. — Но надо было затруднить действия печатника. Не спорю, со временем другой московит мог совершить все то, что сделал наш с вами общий знакомый. Но в жестокой схватке народов и богов так важно выиграть год или два. Не говоря уж о десятилетиях…