Джейн Остен - Нортэнгерское аббатство

• Название: Нортэнгерское аббатство
• Автор: Джейн Остен
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-52149-4

«Нортэнгерское аббатство» – элегантная пародия на весьма модную в то время «литературу ужасов», вышедшая из-под пера совсем юной Джейн Остен.

Озорная и в то же время вполне себе готическая история, в которой есть и старинный особняк, и наивная чувствительная особа, и демонический красавец, и опасности – правда, отнюдь не мистического свойства.

Для ценителей тонкой иронии и изящного слога – одно из немногих творений "первой леди" английской литературы, до которого пока не добрался Голливуд.

---

– Понедельник; понедельник – это же так скоро; и к тому же вы все уезжаете. Ну что ж, я уверена… впрочем, я смогу уехать. Я же могу отбыть прямо перед вами. Не огорчайся, милая Элинор, я прекрасно уеду в понедельник. Совершенно не важно, что мой отец и матушка не узнают об этом заранее. Генерал, я думаю, пошлет со мною слугу до половины пути – затем рукой подать до Солсбери, а оттуда всего девять миль до дома.

– Ах, Кэтрин! Если б все уладилось так, положенье было бы отчасти сноснее, хотя мы явили бы лишь половину того вниманья, кое явить надлежит. Но… как сказать тебе? – твое отбытье назначено на завтрашнее утро, и даже час отъезда выбираешь не ты; уже заказан экипаж, он прибудет в семь, и ни один слуга тебя не сопроводит.

Кэтрин села, задохнувшись и онемев.

– Я едва поверила, сие услышав; ни неудовольствие твое, ни нынешнее возмущенье, сколь ни праведно оно, не может быть сильнее того, что я сама… но мне не следует о сем поминать. Ах! Если б я могла хоть как-нибудь оправдаться! Святый Боже! Что скажут твои отец и матушка! Уговорив тебя променять защиту истинных друзей на это… почти вдвое дальше от дома; выгнать тебя, не явив даже приличествующей любезности! Милая, милая Кэтрин, принеся такую весть, я словно бы сама целиком виновна в сем оскорбленьи; но я надеюсь, ты не упрекнешь меня, ибо, вероятно, достаточно пробыла в сем доме и понимаешь, что я лишь номинальная его хозяйка и лишена подлинной власти.

– Я обидела генерала? – севшим голосом спросила Кэтрин.

– Увы! Мои дочерние чувства, все, что мне известно, все, за что я могу поручиться, – все говорит мне, что ты не могла дать ему повода для такой обиды. Он явно крайне, беспредельно расстроен; я редко видела, чтобы он сильнее расстраивался. Характер его крут, и случилось нечто такое, что рассердило его необычайно; некое разочарованье, некая досада, кои ныне представляются важными; однако вряд ли ты имеешь к сему отношенье, ибо как такое возможно?

Попытка заговорить стоила Кэтрин боли; и попыталась она лишь ради Элинор.

– Конечно, – сказала она, – я очень сожалею, если обидела его. Сие – последнее, что я сделала бы по доброй воле. Однако не терзайся, Элинор. Обещание, знаешь ли, надлежит выполнять. Мне жаль только, что о нем не вспомнили ранее, – я успела бы написать домой. Но сие не важно.

– Я надеюсь, я очень надеюсь, что сие будет не важно для твоей безопасности, однако для всего прочего сие важно бесконечно: покой, приличия, пристойность, твоя семья, весь свет. Оставайся друзья твои Аллены в Бате, ты бы сравнительно легко отправилась к ним; всего несколько часов дороги; но путешествие в семьдесят миль – почтовыми, в твоем возрасте, в одиночестве, без сопровожденья!

– Ну, путешествие – это чепуха. Даже не думай об этом. А если нам суждено расстаться, не имеет значенья, случится это парой часов раньше или же позже. К семи я буду готова. Пускай меня позовут.

Элинор уразумела, что Кэтрин желает побыть одна, и, сочтя, что им обеим лучше не длить беседу, оставила подругу со словами:

– Утром мы увидимся.

Переполненное сердце Кэтрин жаждало облегченья. В присутствии Элинор дружество и гордость равно сдерживали слезы, но с уходом подруги они полились рекою. Изгнана из дома, да еще таким манером! Ни малейших резонов, сие изъясняющих, ни малейших извинений, что загладили бы такую резкость, грубость, да что там – такую наглость. Генри далеко – не удастся даже попрощаться. Всякая надежда, всякое ожиданье касательно Генри отсрочены – и кто знает, сколь надолго? Кто знает, когда они свидятся вновь? И все сие учинил генерал Тилни – такой вежливый, такой воспитанный, доныне так к ней расположенный! Непостижимо, а равно унизительно и горько. Каковы сему резоны и чем все завершится – эти два вопроса порождали в душе Кэтрин смятенье и тревогу. Сколь сугубо нелюбезна сия манера – торопить гостью, вовсе не принимая в расчет ее удобство, не предоставив ей даже видимости выбора относительно времени или же способа путешествовать; из двух возможных дней для отъезда назначить первый, а в сей первый день – едва ли не самый ранний час, словно генерал намеревался избавиться от Кэтрин еще прежде своего пробужденья, дабы избегнуть необходимости видеть ее. Что сие может означать, помимо намеренного оскорбленья? Неким образом она, вероятно, имела несчастье обидеть генерала. Элинор желала изгнать из мыслей подруги столь болезненное предположенье, но Кэтрин полагала, что афронт или же недоразуменье могут породить такую враждебность лишь к особе, коя к сему афронту или же недоразуменью имеет или, по меньшей мере, якобы имеет касательство.

Ночь прошла тяжко. На сон или же отдохновенье, что заслуживало бы названья сна, рассчитывать не приходилось. Комната, где по прибытьи Кэтрин терзало взбаламученное воображенье, вновь стала декорациями душевной ажитации и беспокойных грез. Но сколь отличен от прошлого был ныне источник непокоя – сколь прискорбно резоннее и подлиннее! Тревога ее коренилась в истинном факте, страхи – в вероятности; и поскольку разум пребывал охвачен помыслами о беде истинной и естественной, одиночество ее положенья, тьма ее покоев, древность здания сознавались и обдумывались без малейшего проблеска чувств; и хотя ветер ревел, то и дело исторгая из дома странные и внезапные шумы, Кэтрин, час за часом бодрствуя в постели, слушала их без любопытства или ужаса.

В начале седьмого Элинор вступила в комнату, желая явить вниманье и по возможности оказать помощь; однако же мало что оставалось сделать. Кэтрин не лодырничала; она почти оделась и почти закончила паковать багаж. С приходом подруги Кэтрин мимолетно заподозрила, что, вероятно, услышит примирительное посланье. Что может быть естественнее – гневу надлежит миновать и уступить место раскаянью. Кэтрин заботило лишь, до какой степени после всего, что случилось, подобает принять извиненья. Но знанье сие ныне оказалось бы лишенным пользы; оно не требовалось; ни кротость, ни достоинство не подверглись испытанью – никакого посланья Элинор не принесла. При встрече девы говорили очень мало; обе полагали наибезопаснейшим сохранять молчанье, и наверху обменялись разве что немногими и весьма тривиальными замечаньями – Кэтрин деловито хлопотала, одеваясь, а Элинор скорее ревностно, нежели опытно старалась заполнить дорожный сундук. Когда все было сделано, они покинули комнату – Кэтрин задержалась лишь на полминуты, дабы окинуть прощальным взором предметы знакомые и драгоценные, – и сошли в утреннюю столовую, где подан был завтрак. Кэтрин старалась есть, желая избавить себя от понуждений и сохранить душевный покой Элинор; но аппетита не было, и она толком ничего не могла проглотить. Контраст меж этим и предыдущим завтраком в сей столовой наградил юную деву свежей раною и лишь усугубил отвращенье ко всему, что представало взору. И суток не прошло с тех пор, как все они собирались здесь ради подобной трапезы, но сколь иными были обстоятельства! С какой жизнерадостной непринужденностью, блаженной, хоть и ложной уверенностью озиралась она, наслаждаясь всем, что видела, и ничего не опасаясь в будущем, помимо отъезда Генри в Вудстон на один день! Блаженный, какой блаженный завтрак! Ибо рядом был Генри; Генри сидел подле и за нею ухаживал. Сии размышленья продолжались долго, не потревоженные обращеньем визави, коя сидела, погруженная в столь же глубокие раздумья; и лишь с появленьем экипажа подруги вздрогнули и очнулись. При виде экипажа Кэтрин вспыхнула; и пренебреженье, кое было явлено ей, в этот миг столь необычайно яростно полыхнуло в сознании, что на минуту она охвачена была одним лишь негодованьем. Элинор же понуждена была к решимости и речи.

– Ты должна мне написать, Кэтрин! – вскричала она. – Ты должна сообщить о себе как можно скорее. Мне не знать ни единого часа покоя, прежде чем я удостоверюсь, что ты благополучно добралась домой. Невзирая на весь риск, на все опасности, я вынуждена молить тебя об одном письме. Дай мне знать, что ты благополучно прибыла в Фуллертон, что родные твои здоровы, а затем я более не стану ждать писем, пока не смогу просить тебя о переписке, как подобает. Пиши мне к лорду Лонгтауну – и я вынуждена молить тебя адресовать твое посланье к Элис.

– Нет, Элинор, если тебе не дозволено получать от меня письма, мне, конечно, лучше не писать. Разумеется, я благополучно доберусь домой – в сем нет сомнений.

Элинор промолвила только:

– Меня не удивляют твои чувства. Я не стану досаждать тебе. Вдали от тебя я доверюсь доброте твоего сердца.

Но сей реплики, сопровождаемой печальным взглядом, хватило, дабы мгновенно растопить гордость Кэтрин, и последняя тотчас отвечала:

– Ах, Элинор, ну конечно, я тебе напишу.

И еще один вопрос юная г-жа Тилни желала уладить, хотя заговорить отчасти смущалась. Ей пришло в голову, что после столь долгого отсутствия дома Кэтрин, вероятно, не располагает средствами, потребными на путешествие; и когда Элинор предположила сие, кротчайшим манером предлагая вспомоществованье, выяснилось, что именно так дело и обстоит. До сей минуты Кэтрин об этом и не задумывалась, но, исследовав содержимое кошелька, обнаружила, что, если б не доброта подруги, была бы вышвырнута из дома без денег, необходимых для возвращенья домой; и поскольку затрудненье, в коем Кэтрин тем самым очутилась бы, захватило мысли обеих, до расставанья девы едва ли обменялись хоть словом. Времени, впрочем, не оставалось вовсе. Вскоре объявили, что экипаж готов, Кэтрин тотчас поднялась, и долгое нежное объятье заменило слова при прощании; когда же подруги ступили в вестибюль, Кэтрин, не в силах покинуть дом, не помянув того, чье имя до сей поры ни единожды не промолвили обе, на миг замялась и дрожащими губами еле пробормотала, что «просит передать добрый привет ее отсутствующему другу». Но сие приближенье к его имени положило конец всем попыткам сдержать чувства; и, по возможности закрывая лицо платком, она ринулась к дверям, нырнула в экипаж и через мгновенье уже катила прочь.