Лина ТриЭС - Третья истина

• Название: Третья истина
• Автор: Лина ТриЭС
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-1484903971

Роман «Третья Истина» написан 40 лет назад, в СССР, но в силу ряда обстоятельств опубликован недавно, и не в СНГ, а в США. Там он нашел своего читателя в среде русскоязычных американцев. На территории бывшего СССР круг лиц, знакомых с романом, по понятным причинам ограничен. Однако их реакция на роман, их отзывы дают основания полагать, что роман оказался бы здесь востребованным. В связи с этим автор принял решение «вернуть роман на историческую родину» и дать возможность широкому читателю с ним ознакомиться. Итак, перед вами две книги романа «Третья Истина». Вымышленные персонажи помещены в прописанную до деталей историческую мизансцену: война, революция. Но рассказанная история, конечно, в первую очередь — о любви. События встречают нас в Раздольном — фамильном поместье знатного и богатого рода, придерживающегося традиционных устоев. Неудивительно, что вся надежда на будущее возлагается на сыновей, а дочь, шаловливый ребенок с чудесным именем Александрин, оказывается не нужна ни русскому отцу-полковнику, ни матери-француженке, подспудно ревнующей к ее юности и очарованию. Братья и вовсе относятся к малышке с нескрываемым презрением, и состояние холодной войны между отпрысками семейства Курнаковых перерастает в активные боевые действия. Драки и скандалы сотрясают дом. Безрадостная жизнь Лулу (таково ее детское прозвище) начинает меняться, когда однажды она в буквальном смысле сталкивается на лестнице с загадочным незнакомцем, который в импровизированном театральном диалоге представляется «Виконтом». Лулу захватывает атмосфера таинственности и дух приключений, окружающие этого человека, а он… что же такого он увидел в этом ребенке, что не сразу, неохотно, урывками, но все же берется за воспитание заброшенной Александры? Год четырнадцатый, год пятнадцатый… Сквозь призму восприятия взрослеющей героини перед нами проходят события того неспокойного времени: начало войны, неудачи российской армии, смута в народе, зарождение революции. Саше хотелось бы видеть все это как бы из-за спины «Виконта», чей образ и слова вне зависимости от физического присутствия в поместье, затмевают все остальные события. Нечастые теперь встречи становятся праздниками, самыми яркими и «настоящими» в меняющемся мире. Революция приходит и в поместье Курнаковых, затягивая в свое жерло Александру и усугубляя ее положение изгоя в семье. Ей приходится покинуть отчий, впрочем, никогда не бывший родным, дом. И снова единственным её покровителем и попутчиком на жизненном пути оказывается «Виконт». Так начинается их большое путешествие в Петербург, город, любовью героев и писателя превращенный в полноценного персонажа «Третьей истины». Все атрибуты времени выписаны досконально. Цены, погода, исторические личности — подлинные. Так же подлинно и пространство: города и дороги, каждый километр которых описан сочно, достоверно и увлекательно… Вместе с Сашенькой вам предстоит постепенно узнать человека, чьи принципы, понимание мира, убеждения и формируют «Третью Истину», истину «Виконта», истину Поля Шаховского. Но сможет ли он сохранить свою истину в стремительно меняющемся, разламывающемся мире? Сможет ли выжить и быть рядом со своей маленькой девочкой? «Конец второй книги» …Но кто сказал, что это конец пути? Может только полдороги?

---

Раздался голос и он почему-то был голосом не Виконта, а Петра:

— Что, Шаховской, не предполагал за приятным чтением, что с тобой придут расправиться? Этот калибр тебя устраивает?

Виконт, оказавшийся все же в комнате (пропустила она его, что ли?), тускло спросил:

— Что, надумал все же со мной стреляться? Прямо здесь?

Что-то не то ей слышится сквозь звон в ушах, он же не умеет стрелять, а дуэль для него — это шпаги? И вообще, какая дуэль, какой Петр, где сама Лулу? Надо проснуться немедленно…

— Ишь, чего захотел! Те времена прошли! Я с тобой, возомнившим приживалом, поквитаюсь! На коленях просить прощения будешь за свой гонор, за каждый раз, что ты на меня руку поднять осмелился. Иначе я твою смазливую морду изувечу. Отстрелить ухо или нос, разве не забавно? А то и вообще пулю в лоб получишь. Сейчас времена темные, мало кто мог в дом забраться… Спишется…

— А, так это ты с карательными мерами явился. Опыт имеешь, или на мне потренироваться решил перед большой работой?

— Заткни рот, или я тебе его свинцом заткну! Проси прощения, как следует, проси, любимчик чертов, и впредь знай свое место.

— Падаю на колени или ты стреляешь? Я правильно понял?

— А ты действительно умник, мать тебя недаром всегда превозносила.

— Из этого пистолета?

— Из этого, из этого, не тяни время.

— Посмотри на него. Паршивое оружие. И держишь паршиво.

По шкафу сильно ударили, как будто в него швырнули что-то очень тяжелое, стекла зазвенели. Лулу от этого сотрясения пришла в себя и, приникнув к щели, увидела и услышала, что совсем рядом, притиснутый к стенке шкафа, с вывернутой Виконтом рукой, скалится, рыча, Петр. Блестящий пистолет был теперь у Шаховского и он, тоже разозленный, тяжело дыша, спросил:

— Ну, что — теперь выстрел мой, а?

Если бы они были чуть дальше и, если бы у Виконта было хоть чуточку узнаваемое ею выражение лица, Лулу бы вылетела из своего укрытия — на помощь, за помощью, несмотря на страшное головокружение, стук в голове и застилающие глаза слезы. Знакомое мешалось с незнакомым, опасное со страшным, понятное с чудовищным. Рукав белой рубашки чуть не коснулся ее носа — Виконт поменял положение, все еще удерживая Петра у боковой стены шкафа. Теперь слышится поток гадких слов из уст дяди, в котором осмысленного только:

— Ты не посмеешь… Что ты Виктору…

— Думаешь, мразь, я, в самом деле, стал бы кровью мараться? — Виконт то ли фыркнул, то ли коротко засмеялся, но опять так не похоже на себя, что у Лулу мурашки поползли по телу.

Если бы ей было хоть чуточку лучше, может быть, она не так испугалась бы того, что делает и говорит Виконт. Но в том странном состоянии, в котором она пребывала, ужас ее каждый миг удваивался. Щурясь от света свечей, она увидела, как Виконт несколько раз ударил Петра локтем в грудь очень сильно, так что тот почти вдавился в стенку шкафа. Мелькнул задранный вверх синеватый выбритый подбородок — предплечье Виконта легло Петру на горло.

— Это чтоб не вздумал продолжать фарс, — и Шаховской прибавил слово, которое Лулу не поняла. Потом, придерживая уже обмякшего противника спиной и плечом, он немного нагнулся, высыпал из пистолета патроны, сунул их в карман и отшвырнул опустошенное оружие:

— Убирайся.

В том движении, которым он удержал пошатнувшегося Петра и развернул к двери, Лулу на минуту узнала «своего» Виконта, но Петр отнюдь не пошел в предложенном направлении, а схватив Шаховского за кисти рук, зашипел с остервенением прямо ему в лицо:

— Хватит изображать благородство. Ты, бессребреник, прикидывался, что тебе от нашей семьи ни копейки не надо, а сам, Виктора облапошил и домом, как хочешь, заправляешь? Рай себе устроил — сколько женщин! И служанки, и мадам, и девчонка! О твоей всеядности еще в Питере даже воробьи знали! Неужели и сестрицу-казачку не обидел? Она за тебя чего-то горой. А что? Матушка была в тех же годах, только попородистей… после этого смеешь ее крест носить!

Затылок Петра снова врезался в шкаф — Виконт рывком развел захваченные Петром руки в стороны и ударил противника головой в лицо. Саше казалось, что любой из этих звучных ударов может стать последним, однако, дядя и не думал умирать. Напротив, замолотил кулаками по ребрам Виконта. Саша зажмурилась и не видела, сколько ударов он успел нанести, и как Виконт смог захватить его сверху. Открыла как раз в мгновение, когда согнувшийся Петр получил коленом в лоб и отлетел к столу.

Шкаф, так жутко трясшийся около Лулу, успокоился. Зато заскрипел стол, и с него посыпались какие-то предметы. Один из них очутился в руках Петра. Тот, второй, незажженный канделябр, бронзовый, тяжелый. Он опустился на голову и лицо Виконта дважды. И если бы рука, которой тот его перехватил, не амортизировала удары, добил бы. Виконт вырвал подсвечник, и в этот самый момент дверь распахнулась. На пороге возник Виктор Васильевич, а за ним Лулу различила еще несколько человек-домочадцев, говорящих что-то громкими возбужденными голосами.

— Мон дье! — кричала громче всех маман. — Месье Поль, такой воспитанни молодой человек! Месье Пьер — офицер!

Лулу никогда еще не чувствовала такого облегчения от голосов матери и отца. Сейчас, сейчас это все прекратится.

По углам, растерзанные, растрепанные — у Виконта мокрая челка закрыла весь лоб — тяжело переводя дыхание, стояли недавние участники схватки… Петр с искаженным лицом трясущимися пальцами застегивал гимнастерку. Виконт, весь поникший, все еще держал подсвечник. Левая сторона лица и головы у него были испачканы кровью, вокруг глаза расплывался кровоподтек.

— Чтоб он сдох! — прохрипел Петр. — Я тысячу раз скажу: приживал чертов, все прикарманил, пользуется, как хочет, всем и всеми здесь. Моя маменька пригрела, Мессалина блаженная…

Виконт вытер пот и кровь со лба подрагивающей рукой с подсвечником. Поставил его аккуратно на стол. Отшвырнув стул, рванулся к Петру… и Виктор Васильевич не успел его удержать. Лулу зажмурилась. Опять стук, грохот, полузадушенный вопль Петра. Команды отца на надсадном крике:

— Все вон отсюда! Виктор, да, помоги, истукан! Петр, назад! Павел, ошалел, опомнись!

Лулу заставила себя снова смотреть и увидела, что Петр корчится на ковре, а Виконт сел на стул и уперся лбом в сгиб руки… Виктор Васильевич поднял Петра и подтолкнул к сыну:

— Держи его, уведи отсюда, — а сам подошел к Виконту и крепко взял за плечо, видимо, на всякий случай.

— Не трогайте меня! — передернулся Поль и встал.

Отец поспешил занять позицию между ним и Петром, которого теперь поддерживал старший племянник, и яростно загромыхал:

— Идиоты! С цепи сорвались! Петр, кретин! Как ты смеешь… память матери… А это еще что такое? Откуда оружие? Кто принес? Где твои мозги? Он мальчишкой тебе кости переломал! Соображаешь, что сейчас могло быть? А ты, Павел? «Приживал — не приживал», «блаженная — не блаженная!». Долго будешь, как институтка, на каждое дурацкое слово вскидываться? Ненормальный, да я что, брата должен был из дому выкинуть? — и снова зазвучали непонятные Лулу слова, теперь в исполнении отца.

— Вы забываетесь, — бесцветным голосом сказал Виконт и вышел. Лулу одной пришлось выслушивать из-за шкафа конец отцовской тирады. Она уверяла себя, что все увиденное — не реальность, а тяжелое, охватившее ее рассудок помрачение. Тем более, так горит голова. Но разве в бреду могут происходить вещи, которых она и представить не могла? Ее тошнило, смотреть приходилось через какую-то непонятную пелену… Наконец, она осознала, что в библиотеке темно и она давно уже, видимо, здесь одна… Ощупью, не отдавая себе отчета, как и куда идет, она добралась до своей комнаты, легла и … провалилась в беспамятство.

…Когда она пришла в себя и спросила у девушки в белой крахмальной косынке, который час, оказалось, что час — седьмой утра, а вот день… двенадцатое июля. Куда подевались почти десять дней, почему она с трудом приподнимает голову с подушки? Девушка объяснила — корь. Маман, узнав, что она пришла в себя, прислала ей засахаренные фрукты — самое лучшее при кори, сама она навестить дочь не могла — боялась заразиться. Оказалось, что Доминик — настоящий уникум, не болевший ни одной детской болезнью. Из разговора между сиделкой и толстым, с одышкой, доктором, у которого из-под белого халата виднелась военная форма, о кори на хуторе, о возможных переносчиках болезни, Лулу поняла, что болеть корью в ее возрасте поздновато, поэтому, болезнь и протекает в такой тяжелой форме. Отец заглянул как-то в дверь ее теперь всегда сумрачной комнаты (света она выносить не могла), и по его виду и по двум-трем словам было понятно, что болезнь дочери он воспринял как личное оскорбление и еще одно доказательство никчемности потомства женского пола. На что уж Коко, «попик», но и тот, оказывается, заболел после нее, переболел на редкость легко и давно бегает.