Добрица Чосич - Время смерти

• Название: Время смерти
• Автор: Добрица Чосич
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

Роман-эпопея Добрицы Чосича, посвященный трагическим событиям первой мировой войны, относится к наиболее значительным произведениям современной югославской литературы.

На историческом фоне воюющей Европы развернута широкая социальная панорама жизни Сербии, сербского народа.

---

— Студентик, посиди чуть в штабе роты. Так что ты там учил?

— Я изучал право.

— Адвокатом станешь?

— Нет. Судьей.

— Посиди, раз я приказываю. Это не бесчестное занятие. Люди ужасные жулики и насильники. Все подряд. Тебе придется бить их крепче, чем волов. И не ошибешься, если посильнее случится ударить. Ты глупый, что ракию не пьешь. Баб нет, если, б еще и ракии не было, кто бы все это выдержал?

— Может, вы правы. Но я могу позволить себе что-то не хотеть.

— Ух, какой ты жукастый да громкий, и усищи-то у тебя, и глазищи — как есть настоящий человек. Похож. А знаешь ли ты, студентик, где находится Эдем?

— Не знаю, подпоручик.

— А река Фисан, что течет вокруг всей земли Эвильской?

— Не знаю.

— А знаешь ли реку Геон, что течет вокруг земли Хуски?

— Понятия не имею. Никогда в жизни не слыхал о таких реках и таких землях.

— Верно, студентик. Никому на сей земле не ведомо, что нужно знать.

Его заставили умолкнуть звуки боя, разгоравшегося где-то справа. Вокруг в темноте стали рваться снаряды. Луку Бога обступили солдаты.

— Когда провиант будет, командир? На два дня полгалетины! Есть охота, мочи нету терпеть. Хоть бы по цигарке выдали! До каких же это пор будет длиться, господи милосердный?

— Пока вы убегаете…

— Не желаем мы умирать голодными!

— Пусть вам вестовой мой запас отдаст. Забирайте все, кроме ракии. Средое, отдай им все, что можно сожрать!

Богдан спустился ниже. Уже с трудом различались деревья. Брань и крики голодных солдат все еще слышались. И этот бунт возвращал ему уверенность в себе.

— Ты, что ль, Усач?

— Как у вас, Цвийович?

— Погибли Цыга и Дракче. Ранен Ненад. Наши всюду погибают. Жутко, — прошептал Цвийович и скрылся во тьме.

— Дракче и Цыга, — шептал Богдан. Цыга все шутил, когда прощались, а с Дракче он даже не успел попрощаться. Таков конец двухмесячного товарищества. Коченеют мертвые, засыпает их снег. Станут они добычей зверей, птиц, муравьев. И когда пастушонок пнет ногой череп — значит, настали мир и победа. Богдан сглотнул густую слюну. Дракче и Цыга, студенты-техники, один из Мюнхена, другой из Цюриха; в казарме они ночи напролет спорили о каких-то металлических конструкциях с большими фермами.

— Иван! — крикнул он. Ну вот, сидел он с Лукой Богом, слушал его бред и не спросил об Иване. А ведь взвод Катича принял на себя почти весь огонь.

— Я здесь, Богдан!

Пробираясь сквозь ропот озлобленных голодных солдат, Богдан звал Ивана снова и снова, наконец нашел, сел рядом, с трудом различая его лицо.

— Погибли Цыга и Дракче. Ранен Ненад. Наши погибают страшно.

Иван молчал, вспоминая гибель двух своих солдат: одному шрапнелью разворотило живот, он судорожно разгребал руками снег, лицо исказилось до неузнаваемости, смерть пугала его, а на снегу расплывалось кровавое пятно; второй, рекрут, который почему-то не стрелял, остался лежать неподвижно, глядя на свою винтовку, ему не было больно, он умер легко, бледность наползала на юное лицо, делая его серьезным, и как-то вдруг, сразу состарила.

— Иван, ты помнишь Дон-Кихота? — спросил Богдан

— Дон-Кихот, Дон-Кихот… — бормотал Иван.

— Рота, в ружье! — крикнул Лука Бог.

— И сегодня спать не придется, — вздохнул Иван и, поправив очки, пошел к солдатам. А так хотелось вытянуться, пусть прямо на снегу, и спать, спать, никогда не просыпаясь. С тех пор как они попали на фронт, ему не удалось поспать ночью больше двух-трех часов. И то сидя. Он повторял слова команды, а сам думал о том, как повалится на снег и заснет, вот только оторвутся они от неприятеля и выберутся из оврага.

Но им никак не удавалось выбраться из оврага. Мороз сковывал ноги, хватал за уши, сдирал кожу каким-то тупым орудием, ломал колени; темнота — леденела, уплотнялась. Снежная целина обрывала движение колонны; лесное эхо возвращало стократно усиленным треском скрип снега под шагами в никуда. До каких пор отступать? Он едва держался на ногах. Следом шел Савва Марич. Что-то говорил ему, о чем-то спрашивал и непрерывно куда-то толкал. Иван не понимал его, не было сил отвечать, но знал: пока жив Савва Марич, до тех пор он будет воевать. Савва — святой Савва. Он не любил праздник этого святого из-за того, что заставляли декламировать стихи перед серьезными папами и счастливыми мамами. Сколько веков назад это было? Праздники, волнения, школьные переживания и радости. Тогда, несколько веков назад, на празднике святого Саввы на него впервые устремились ее небольшие, чуть раскосые и жаркие глаза. Иванка Илич. Спит ли она сейчас? Больше всего я желаю тебе сна, напишет он Милене. На каком свете сейчас эта Иванка? Иванка Илич с третьей парты у стены, которая хуже всех в классе знала математику и совсем не понимала шуток. Почему она попросила его решить ей семь заданных на дом примеров, если знала, что не придет на урок? Почему назначила ему свидание и не пришла на него? Вверх, вниз. Коленом больно ударился о пень, руки наткнулись на ствол дерева. Савва сунул ему кусочек сахара. Сладость не в сладость. Бессонница болит. Невыносимо болит бессонница. Погибнуть и уснуть. Уснуть навсегда. Для всех книг и для людей. Какое блаженство. К чему все истины? Хорошо Цыге и Дракче. Они упали в снег. Мягко, тепло. Лучше, чем в маминой постели. Пусть я здесь замерзну. Савва, позволь мне замерзнуть. Нет в мире, папа, большей муки, чем бессонница. Какой голод, Богдан. Революция ради сна, вот она истина. Война ради сна. Это человеческая война. Спать, весь век свой проспать. Оставь меня, Савва, я хочу замерзнуть. Чтоб спать. От холода лопались ветки. Это неправда, Савва. Деревья спят. Хорошо им. Вверх, вниз. Человек состоит из неведомых частей. Человек представляет собой единое целое, лишь когда он спит Какая тишина? Какая свобода? Мир и покой. Савва толкнул его на что-то твердое и велел спать. Спасение, вот оно — спасение.

Рота вышла на новый рубеж, разложили костры, люди прикорнули возле них. Богдан Драгович не мог уснуть не только из-за холода. Мороз раскалывал деревья, в ночном лесу стоял треск. Богдан сначала собирал хворост, потом долго мучился с пнем, довольный тем, что мучается, и сегодня ночью может кому-то сделать добро. Он поддерживал огонь и укрывал солдат; двоих рекрутов в легких шумадийских одеждах, обнявшихся, чтобы согревать друг друга, накрыл своей шинелью. Старые солдаты лежали спокойно, подстелив ветки, нет-нет кто-нибудь почесывался, беспокоили вши. Рекруты из пополнения во сне вздрагивали, выкрикивали женские имена, стонали, наверное, все еще бежали в атаку. Если б ему удалось заснуть, он бы увидел во сне Луку Бога и свой позор. Он не будет спать, пока не искупит вины. Что снится сегодня его матери, ведь она видит его во сне всякий раз, когда его нет дома; если он вернется, она по порядку начнет рассказывать ему свои сны: и каким он был в ее видениях, и что делал. Как они там с сестрою в оккупированном Валеве? Для кого ткут ковры и дорожки? Барыни небось успели уехать. А им некуда бежать; на себе не унести ткацкие станки, а врагу не нужны их коврики и дорожки. С рабством голод и тишина придут в их дом. Утихнут станки, надолго воцарится угрюмое безмолвие в мастерской Васы. Спит ли Наталия? Ему не доводилось видеть ее спящей. Лишь однажды она обмолвилась, что любит спать на животе, без подушки, подложив руки под голову. Сколько раз мысленно он видел ее, в рубашке, из-под которой виднеется белое колено. Как она спокойно, легко, неслышно дышит. В Скопле, стоя в карауле, в безветренную ночь, слышал он дыхание Наталии. Слышал. Видел. Больше никогда не услышит и не увидит. Нужен хворост. Он отошел от костра и сразу оказался в студеной тьме. Под ногами хрустела ледяная кора, туго стянувшая снег, и заглушала стук его зубов.

14

Разрывами снарядов по склонам и вершинам, занятым восьмым полком, неприятельские орудия возвестили рассвет. Возле костров роты Луки Бога, которая сегодня являлась резервом батальона, вскочили рекруты; они ошарашенно пялили глаза на бывалых солдат, слишком уставших для того, чтобы испытывать страх; над редкими буками виднелись вершины, с которых ледяной ветер скидывал клочья тумана, открывая германским орудиям позиции, где по-прежнему молчали сербские винтовки.

Сильнее орудийного обстрела взволновала, опечалила Богдана Драговича целомудренность страха мальчишек-рекрутов: не связанное дисциплиной и тщеславием поведение, свобода выражения чувств. Страх жертвы, но не бойца. Страх бессилия и невинности. Вражеские орудия бросали снаряды на склоны; гудели горы, обволакиваемые грохотом; порывы ветра приносили и разносили ошметки тумана между оголенными деревьями. И деревенские ребята со своими пустыми пестрыми сумками, многие даже без винтовок, не просто испугались; Богдан видел грусть в их таких сейчас одинаковых глазах, и впервые с того момента, как попал на фронт, страх перестал быть для него самым сильным ощущением. Возникло предчувствие чего-то иного, неведомый солдатский инстинкт говорил о чем-то другом, и он захотел ободрить молодых. Он успокаивал их, хотя собственную душу переполняло зловещее предчувствие: сегодня случится ужасное. Это четвертое или пятое его утро на фронте, но впервые так рано начали и так часто били орудия, впервые он приметил что-то, чего не было прежде, — иными были деревья, снег, люди.