Добрица Чосич - Время смерти

• Название: Время смерти
• Автор: Добрица Чосич
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

Роман-эпопея Добрицы Чосича, посвященный трагическим событиям первой мировой войны, относится к наиболее значительным произведениям современной югославской литературы.

На историческом фоне воюющей Европы развернута широкая социальная панорама жизни Сербии, сербского народа.

---

Вестовой майора Станковича выкликнул Богдана Драговича и Ивана Катича — их велено проводить в штаб батальона. Взволнованные вызовом, шли они редкой буковой порослью, дышалось с трудом: воздух словно уплотнился от холода и разрывов артиллерийских снарядов. Оба молчали. Мимо проносились птицы — спасались в оврагах от обстрела. Метались, прыгали на снегу, верещали. У Ивана на губах застыла фраза: они нам всех птиц перебьют, но удержался, не произнес.

За день и минувшую ночь друзья не обменялись ни словом. Словно бы выстрелом убило в них потребность исповедоваться в пережитом и передуманном. Молчание оба воспринимали как измену, как предательство дружбы; Богдан обвинял в этом себя, свое самолюбие, раненное на Бачинаце, а Иван жалел, что в такие дни Савва Марич оказался для него более необходим и значим, чем Богдан, и, прервав молчание, он заговорил:

— Сегодня ночью у меня из ранца украли кусок сала и сахар, что остался от маминой посылки. Взяли носки и белье. Тетради и очки оставили. Ладно. Теперь мы почти на равных. Я жду не дождусь, пока порвутся обувь и одежда, чтоб во всем на них походить.

— Если судить так, я уже похож. Рубаху и шарф отдал раненому, табак поделил. Теперь покупаю у твоего земляка Алексы.

— А вши есть?

— Да, но мне они не мешают.

— А мне мешают. Только я не могу их убивать. Противно. Не могу, и все тут, пусть бы они у меня мозг сожрали.

— Придется-таки и вшей научиться истреблять.

— Может, и не придется.

Занятые разговором, они подошли к пастушьей хижине, там у очага ординарец брил майора Гаврилу Станковича.

— Извините, юноши. Извольте войти. Через мгновение я буду готов начать боевой день. Каков морозец, а?

Они поздоровались по уставу и вошли в хижину, удивляясь этому бритью на холоде и под огнем вражеских орудий.

— Садитесь на поленья. Вздремнуть вам сегодня удалось? Предстоит тяжелый день, слышите! Наш полк обороняет Бабину Главу.

— Бабину Главу! — с оттенком иронии удивился Иван.

— Да. Очень важный пункт. Командир полка передал мне личное приказание начальника дивизии. Но сперва пропустим по глотку нашего шумадийского чая. — Он улыбнулся.

Улыбающееся, в мыльной пене лицо напомнило Ивану маску клоуна; в подобной обстановке он не видел причин для улыбки; и чем дальше он наблюдал этого уверенного в себе и внешне невозмутимого майора, тем больше его поведение казалось похожим на позу и игру в спокойствие. Хотелось спросить: не мучает ли его бессонница?

— Вы офицер запаса, господин майор? — спросил Богдан; у него поведение командира вызывало уважение.

— Нет, я был на действительной службе и окончил Военную академию. Почему это вас удивляет? А вы юрист?

— Да, я изучаю право. Моя фамилия Драгович.

— Понимаете, Драгович, когда предо мной стояла проблема выбора жизненного пути, я верил, что моему поколению надлежит выполнить особую миссию. Великую миссию. Миссию освобождения и объединения сербского племени. Пятивековое стремление всего народа. Он вытер лицо полотенцем и расчесал щеткой бородку;, Иван успел подумать: если останусь живым, отпущу такую же. А Богдан мысленно спросил себя: смог бы этот человек скомандовать солдатам огонь по забастовщикам, демонстрантам, социалистам? Или стать сербским Кропоткиным?

В хижину вошли Цвийович, Синиша, Митич, унтер-офицеры — студенты. Вскочив с места, Иван и Богдан кинулись обнимать их, жали руки, разглядывали. Но радость встречи быстро погасла — за четыре дня все здорово постарели. И троих из восьмерки уже не было на белом свете.

— Ненада тяжело ранило? — шепотом спросил Богдан, не выдержав молчания.

— Говорят, кость перебило.

Майор Станкович пожал всем руки и приказал вестовому хорошенько согреть два котелка ракии да положить побольше сахару.

— Как вас приняли солдаты, юноши?

— Поначалу подозрительно и недоверчиво — дескать, почему это барчата будут нами командовать? — а сегодня утром трое уже мне сказали: «Спасибо, ребята, что вы с нами», — первым ответил Цвийович.

Майор Станкович набил трубку, очень красивую, инкрустированную золотом, зажег, затянулся; студенты не помнили, чтобы в тот день, когда они появились на Бачинаце, майор курил трубку. Синиша шепнул Богдану

— У Толстого, помнишь, капитан Тушин покуривал убогую вишневую трубочку. Вот это да! Ты только погляди на этого выскочку!

— С вишневой трубочкой тоже можно оказаться гадом и подлецом, — шепотом же ответил ему Богдан.

Ивану такая трубка тоже показалась не подобающей месту и времени; она пристала скорее какому-нибудь германскому барону, восседающему у камина в окружении своих охотничьих трофеев, а не командиру четвертого батальона восьмого сербского полка у подножия какой-то там Бабиной Главы.

Попыхивая трубкой, майор Станкович заметил:

— Я всегда испытываю те же чувства, что и мои солдаты. Должен произнести громкие слова. Но дело обстоит именно так, вы не обыкновенные солдаты Вы исполняете миссию. Вас тысяча студентов.

— На фронт прибыло тысяча триста, господин майор поправил Цвийович.

— Ладно, тысяча триста. В соотношение сил вы существенных изменений не внесете У нас, сербов, такая судьба — воевать только против сильного. Но вы укрепите у нашей измученной армии веру в справедливость. В справедливое отечество. А отечество, не обладающее должной мерой справедливости, не заслуживает великой жертвы. Если отечество не справедливо, его свобода не имеет значения для людей. Понимаете, юноши, я глубоко верю, что наш народ гораздо выше, чем свободу, ценит справедливость. Свобода очень часто оказывается грязной, лживой, обманчивой. Ею может злоупотреблять каждый. И критерии ее произвольны и без труда изменяемы. Справедливость же чиста, откровенна и последовательна. Она в равной степени отпущена всем, или же ею не обладает никто. Вы не согласны?

— Но справедливость бывает и жестокой, господин майор, — заметил Цвийович.

— Верно, бывает. Она многого требует. Однако храбрость ради справедливости и во имя справедливости — самое прекрасное человеческое деяние. Я хочу сказать, самое благородное. Так мне кажется.

Перед входом в хижину остановился один из угрюмых капитанов, который, увидев у огня студентов в обществе майора Станковича, кажется, еще более помрачнел.

— Все в порядке, Палигорич?

— Да, господин майор. Я нашел самое подходящее место. Наблюдатель должен находиться вон на том большом, развесистом буке. Под огнем.

— Ладно. Садитесь, все горячее. Я должен обрадовать вас, взводные командиры: сегодня ночью нам доставили одно орудие Данглиса и достаточно снарядов к нему. Вы увидите, как обрадуются солдаты…

В эту минуту ворвался вестовой:

— Господин майор, неприятель начал атаку тремя цепями.

Цвийович подмигнул Богдану. Майор Станкович без малейших признаков тревоги или волнения смотрел на запыхавшегося солдата. А студенты не сводили глаз с командира, в голосе которого не убавилось самоуверенности:

— Беги наверх и передай, чтоб держались любой ценой. Сейчас приступит к делу наше орудие. Сожжешь ракию, Милован. Перегрелась. Палигорич, вы к орудию. Я в окопы. Аппарат возле дерева поставили?

— Так точно. Не успел только назначить наблюдателя.

Студенты смотрели, как солдат неловко наливал им в котелки ракию. Для кого это будет последнее угощение, последняя ласка майора Гаврилы Станковича? — спрашивал себя Иван, глядя на товарищей. Савва Марич утверждал, будто утром он может узнать солдата, которому днем суждено погибнуть.

— Кто из вас, юноши, хотел бы сегодня стать наблюдателем-корректировщиком нашей батареи? Мне нужен человек с хорошим зрением, которого ни пули, ни шрапнель не прогонят с дерева. Кто далеко видит и умеет точно определять расстояние.

— Я, к сожалению, слепой, — шепнул Иван, но его никто не услышал из-за разорвавшегося поблизости снаряда.

Все молчали, опустив глаза, прихлебывали горячую ракию. Только Богдан смотрел прямо в глаза майору; сердце его бешено колотилось; все решится: искупление или смерть.

— Мне нужен собранный и волевой человек. У корректировщика должны быть крепкие нервы. И твердая воля… — Майор Станкович встретил взгляд Богдана, продолжая перечислять необходимые наблюдателю качества.

Все понимали: когда он завершит свою речь, одному из них придется встать и полезть на старый бук, под пулеметный огонь и шрапнель; кому-то из пятерых придется выполнять приказ, продиктованный добротой и отданный во имя справедливости. Богдан чувствовал, как в душе его возникает знакомое волнение, с которым раньше, до Бачинаца, он готов был на все ради людей, и они отвечали ему любовью: и в университете, и в казарме, всюду, где ему доводилось бывать. Он улыбнулся. Потом вслух засмеялся. Товарищи недоуменно смотрели на него; майор Станкович, выбивая трубку, не сводил с него глаз.