Андрей Гаврилов - Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста.

• Название: Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста.
• Автор: Андрей Гаврилов
• Издательство: South Eastern Publishers
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-1-936531-01-1

В 1974 году 18-летний русский пианист Андрей Гаврилов стал единоличным победителем V Международного конкурса им. Чайковского. Двумя неделями позже с триумфом дебютировал на знаменитом Зальцбургском фестивале, заменив заболевшего Святослава Рихтера. Его головокружительная карьера была прервана в 1979 году по инициативе КГБ. В 1985 году пианисту удалось вырваться из СССР. После выступления Гаврилова в Карнеги Холл газета «Нью Йорк Таймс» провозгласила его «величайшим артистом современности». В книге публикуются воспоминания музыканта об удивительных событиях, произошедших в его жизни в 1973–1985 годах.

Дмитрий Быков: «Книга Андрея Гаврилова – безусловная сенсация, небывало откровенный рассказ о музыкальных и околомузыкальных нравах, о патологиях и перверсиях, так часто сопровождающих гениальность, об ухищрениях социалистического начальства и подлостях капиталистического менеджмента. Это повествование об ужасной изнанке прекрасного, о плате за талант и славу. Но хочется, чтобы за всей этой откровенностью, скандальностью и грязью читатель различил детскую душу автора, так и не ставшего своим ни в одной стае».

---

В девяностые годы у Светланова были те же проблемы, что и у всей интеллигенции. Денег у оркестра не было. Качество игры падало, артисты уезжали. Полное собрание сочинений русских композиторов, которое Светланов записывал много лет, 100 дисков – никому не нужны. Записи не дигитальные. Звонит мне дядя Женя, разочарованный и грустный. Как и многие честные и прямые люди, он пребывал тогда в растерянности.

– Андрюш, мне предлагают контракт главного дирижера в Гааге, что Вы об этом думаете?

– Дядя Женя, подписывайте немедленно, без раздумий и сомнений!

– Но как же так! После Москвы, после стольких лет работы главным дирижером в столице. Какая-то Гаага! Не лучше ли подождать приглашения из Лондона?

– Нет-нет, это только на пару лет, для разбега, а потом любой оркестр будет Ваш, если захотите.

– Что я, ребенок, что ли?

– Это уже другая жизнь, Запад, другие правила. Иначе нельзя! Ваши заслуги не отменяются, все знают кто Вы и что Вы, разомнетесь в Гааге, оркестр там неплохой, да и столица как-никак!

– Да? Не Амстердам?

– Нет, Гаага!

– Ну спасибо, Андрюша, я подумаю.

Читаю потом в газетах – подписал контракт Светланов! Молодец!

Кирилл Кондрашин, убежавший из Совка в 1978 году, говорил: «Я так счастлив, что я уехал из СССР, единственное, о чем я сожалею, что не сделал этого намного раньше!» Потом Кирилл получил пост главного приглашенного дирижера в оркестре «Концертгебау» – одном из лучших в мире. Умер в 1981 году. Шестидесяти шести лет. Для дирижеров – удивительно рано.

То же самое случилось и с дядей Женей. Только дела по-настоящему завертелись, только мировые оркестры начали приглашать его – без интриг, без кумовства и без холуйства. Счастье! А дядя Женя умер. В Страстную Пятницу на позднюю Пасху 2002 года. Один из московских юродивых позвонил мне тогда и завел «русскую шакалью»: «На Пасху помер, святой!» Я сказал ему: «Пошел бы ты!» И бросил трубку. Похоронили дядю Женю на Ваганьковском, не простили ему совки «предательства», а ведь и ленинский лауреат был и гертруда, а на Новодевичье – не попал.

Вишня и Буратинка

Они звали друг друга так: он ее – Вишня, она его – Буратинка.

Все их дома назывались Cherry house, а улицы Cherry street. На их воротах всегда красовались гламурные изображения двух краснобордовых аппетитных вишенок на двойном черенке.

На утро послe изнурительного вечернего концерта в Лондонe Вишня, Буратинка и я стояли у таких ворот с вишенками и ждали привратника с ключами. Буратинка объявил торжественно : «Гавьгик, сицяс мы будем инаугуиговать фонтан!»

Буратинка заказал фонтан для гостиной к собственному приезду домой. Подарок Вишне и себе, сюрприз как бы. Пришел привратник-англичанин, открыли ворота, Буратинка вошел в гостиную важно, как Трималхион в пиршественную залу, осмотрел по-хозяйски родные пенаты и неожиданно для самого себя обнаружил на сером холщовом диване крупное пятно, очевидно, сексуального происхождения. Глянул на Вишню и спросил горестно: «Полька погяботала?»

И тут же сам себе ответил: «Похозе, кто же иссе».

Пошли в угол гостиной, смотреть фонтан. Там был установлен маленький кафельный затончик для воды. В затончике одиноко лежал довольно уродливый камень с дыркой. Буратинка щелкнул выключателем – из «камушка» побежала скромная струйка. Буратинка был в восторге и захлопал в ладоши, я еле сдержал смех. Дешевый фонтанчик из магазина ширпотреба в Буратинкиных хоромах явно не заслуживал оваций. «Хоромы» были и просторные, и богатые, с претензией на высший шик. Потолки в Буратинкиной гостиной были высокие, окна наверху – цветные, вроде витражи. Мебель там представляла собою странную смесь из дорогой, дешевой, разностильной и купленной по случаю, как и многие другие вещи в доме Буратинки. Хоромы были неуютные, нечистые и неухоженные, как и многие другие артистические жилища, обитатели которых слишком активно заботятся о самих себе и не имеют ни времени, ни желания думать о чем-либо другом. Как будто прочитав мои мысли, Буратинка сказал: «Гавгик, ты не думай, этот дом фигня, вот у нас в Пагизе – это даааа! Дазе догога есть своя, асфайтигованная!»

Я покивал понимающе головой. После «инаугурации фонтана» мы отправились на ранний ланч в Бриттеновском обществе, в котором Буратинка был то ли вице, то ли председателем. Там Буратинка рассказал пару обязательных своих анекдотов, подготовленных заранее. Его неуклюжий английский уничтожил остатки юмора в этих бородатых советских шутках, по определению непонятных иностранцам. В диком изложении Буратинки анекдоты про Вовочку напоминали откровенный бред. Англичане вежливо и сдержано посмеялись. Составили планы, смотались в магазины – а вдруг там есть какие цветные «камушки или стеклушки», купили цветные рюмочки. Буратинка рассказывал: «Знаес, Гавьик, абазаю цветные стеклуски, абазаю, так посмотлис на стеклыско или цегез нево – и хаяшо сьязу».

А вечером мы вместе играли в Лондоне Рахманинова «Рапсодию на тему Паганини». Буратинка махал крыльями, как подбитая ворона, а до этого я помогал ему цветными карандашами разрисовывать партитуру, чтобы он не запутался. Сразу после концерта торчим в артистической, еще крики публики не стихли, Буратинка доволен, «что все сошлось». Говорит: «Гавгик сицяс Висня пгидет, хвавить будет». И хихикнул. Заходит царственная Вишня и с оперным, немного истерическим хохотком, пропевает, игриво растягивая словечки: «Гааааврик, да сколько же у тебя па-а-а-льцев?!» И глазами стрельнула. А у меня по всей спине мурашки побежали…

После концерта мы сидели в той же Буратинкиной гостиной и пили. Разговор зашел о Рихтере.

– Да, – говорю, – кстати, Фира вам приветы передавал.

– Какой такой Фира? А-а-а-а?

Буратинка с Вишней посмотрели друг на друга с удивлением.

– Неужеи он тебе это гяссказау? Да, значит он тебя бьизко пьинял, бьизе не бывает.

Я рассказал им о том, что мы вместе с Славой вытворяли, как дурачились – они качали головами.

– Да, да, вот ведь как, а мы думали он такой возвышеннозагадочный…

Я понял, что Слава, несмотря на долгое знакомство, совместные развлечения и музыкальное сотрудничество, себя перед Буратинкой не раскрывал. Буратинка видел только маску. А под ней скрывалось многомного чего. В шестидесятых годах Буратинка разгуливал у Славы на маскараде в костюме крокодила с животом, набитым газетами «Советская культура», и долдонил всем в уши, что «он беременен советской культурой и щас ее родит».

А «Фира» вот откуда появился. Буратинка в былые времена часто со Славой соревновался, но не всерьез, конечно, а в шутку. Играли вместе. Слава – давай быстрей, быстрей, а Буратинка еще быстрей, пока дым не повалит из инструментов. Или, давай оба пиано-пианиссимо играть. Слава пиано, а Буратинка два пиано-пианиссимо, Слава – пианиссиссимо, а Буратинка пианиссиссиссимо. Пока инструменты не замолчат под гениальными пальцами. Так резвились молодые музыканты – кровь играла, как шампанское! Буратинка говорил: «Святосьав так звегел, так звегел, сто я ему огу – Ты, огвашенный, огвашенный, Гвашка сганая, нет с тобой сваду».

И стал Буратинка звать Славу Глашей. Иногда звал очень нежно – Глашенька. А затем Глаша устарела, а Буратинка добавил уважения и дистанции и Глашу стал звать полным именем – Глафира.

– Глафига ты моя, талаантливая какая!

А потом «Гла» где-то потерялось и осталась одна Фира. И Буратинка стал звать Рихтера Фирой.

– Фига, Фига, поди сюда, посвушай, здооово ты это сыггал, Фига, увазаю.

Слава мне все это в лицах изображал. А Буратинка был потрясен, что Слава мог кому-нибудь это их сокровенное поведать. Пьяные Буратинка с Вишней долго-долго качали головами – переживали снова и снова «привет от Фиры», с которым очень давно не виделись и не разговаривали. А перед тем, как совсем отключиться, рассказал мне Буратинка свою любимую историю. Про то, как он Вишне подарок на юбилей сделал. Тоже сюрприз. Привожу его рассказ тут так, как запомнил.

– Ну вот, Гавгик, знацит у Висни-то юбилей ского, ну она, есессно, от меня здет подаок, ну хоосый такой подагок. А я думаю, ну сто бы ей такое падагить? Глаза-то у Висни изумгудные, ну, думаю, я ей всегда камуски на дни газденья дарил – на тгидцатилетие – 30 кагат, на согоколетие – 40 кагат и так далее, понимаес? А тут меня на кгуис пгигласили, ну покататса, полабать, а я там, одного, там целовецька встгетил, маленького такого целовецька, но оказалось нузного, сахта у него в Афгике была, понимаес? Сахта, вот.

В этот момент и Буратинка, и Вишня залились пьяным счастливым смехом. Чувствовалось, что рассказ этот Буратинка рассказывает не в первый и даже не в пятидесятый раз. А глаза у Вишни и впрямь – чистый изумруд.

– Ну я его спгасываю, мозет он мне камусек достать эдак под 100 кагат, а он, а он, да слусай, Гавгик, он и гавагит – та-ки-е камыски не цясто попадаютца, как у меня на сахте найдут, я Вам позвоню. Спасибо, гавагю, буду здать. Ну а стоб подстгаховацца, да и Висню позлить, я на всякий слуцай купил, тозе изумгудную лигусецьку такую, мааленькую забу такую от Каагтье и упаковал ее как дико дагагую стуку, понимаес? Ну, вот, вгемя идет и звонит мне, знацит, этот целовецек, у котогого сахта, и гавагит – есть камусек 90 кагат. Ну я с ним встгетилса, камусек взял, полозыл в спичечный кообок и в газетку гьязную завегнул. Ну вот, знацит, день разденья, юбилей, даю я Висне оггооомный пакет. От Каатье знацит, она развогацивает, развогацивает, ноготками цап-цап от нетегпения, а там свегток все меньсе, меньсе и досла до конца – а там, знацит, эта лигуска. Висня как загевет, как эту лигуську в меня свыгнет и давай выть! Мнеее, на юбилеееей? Стооо это тааакооое? Ууу-ууу, посол вон пгативный Бугатинка, Угод! А я тот камусек бгосил в газетке на стол и она, газетка, узе давно валяетца на столе, ну я и гаваю – посмотги, посмотги, сто там за газетка-то лезит?