Андрей Гаврилов - Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста.

• Название: Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста.
• Автор: Андрей Гаврилов
• Издательство: South Eastern Publishers
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-1-936531-01-1

В 1974 году 18-летний русский пианист Андрей Гаврилов стал единоличным победителем V Международного конкурса им. Чайковского. Двумя неделями позже с триумфом дебютировал на знаменитом Зальцбургском фестивале, заменив заболевшего Святослава Рихтера. Его головокружительная карьера была прервана в 1979 году по инициативе КГБ. В 1985 году пианисту удалось вырваться из СССР. После выступления Гаврилова в Карнеги Холл газета «Нью Йорк Таймс» провозгласила его «величайшим артистом современности». В книге публикуются воспоминания музыканта об удивительных событиях, произошедших в его жизни в 1973–1985 годах.

Дмитрий Быков: «Книга Андрея Гаврилова – безусловная сенсация, небывало откровенный рассказ о музыкальных и околомузыкальных нравах, о патологиях и перверсиях, так часто сопровождающих гениальность, об ухищрениях социалистического начальства и подлостях капиталистического менеджмента. Это повествование об ужасной изнанке прекрасного, о плате за талант и славу. Но хочется, чтобы за всей этой откровенностью, скандальностью и грязью читатель различил детскую душу автора, так и не ставшего своим ни в одной стае».

---

Gorby

Кем я был в СССР? Обычным московским муравьем-карбонарием. Держал фигу в кармане и поплевывал на партию и правительство. К сожалению, они моей скромной персоной интересовались всерьез. В покое не оставляли. Именно это и стало причиной моего отъезда.

Новая Россия? Многое, конечно, изменилось, но главное – нет. Россия осталась оплотом дурного вкуса и наглой, даже агрессивной, вульгарности. Россия, конечно, родная. Но не как мать, скорее как кормилица или няня. А Европа – это зрелая любовь… И мать, и отец, и жена…

В 1986 году мы с Наташей были в гостях у председателя филиала госбанка СССР в Лондоне Пезина. Он часто приглашал за казенный счет избранных соотечественников на роскошные обеды. В тот раз гостями банкира были ученые. Обсуждали они, как и почти все советские люди тогда, нового, непонятного человека в Кремле. Говорили почему-то очень тихо, шептали… Мне даже показалось, шипели… Кое-что я расслышал.

– Безумец! Нельзя же так! Что он хочет? Восстановить НЭП? Кошмар! Вы не можете представить, что он делает… Мы же потеряем все наши привилегии! Его убьют, конечно… И правильно…

Подумал тогда: «Во что вас превратили, физики-лирики! Или вы сами себя такими сделали? Неужели вы не видете – к власти случайно пришел Человек! И он хочет радикально реформировать систему. Надо думать о том, как его поддержать, а вы от страха на змеиный шип перешли… Растерзать его готовы… Эх, Михаил Сергеевич, если Ваши ученые мужи так окрысели, то кто же рядом с Вами? Одни людоеды? Колуны-лигачевы? Как же Вы свою ношу нести будете? Между бетоноголовыми коммуняками, запуганным спившимся народом и дрожащей за свою синекуру интеллектуальной элитой?»

Спросили тогда ученые у Пезина: «А это правда, что дочка Алхимова с Гавриловым сбежала?»

– А вы у них самих и спросите !

Никогда не забуду выражения испуга и притворного возмущения на лицах советских ученых мужей. Они меня ни о чем не спрашивали, а быстренько в смятении ретировались. Один молодой Капица остался, крепко пожал мне колено и сказал: «Ну, Вы нас совсем-то не бросайте!»

Я обещал.

Ехали мы тогда после обеда домой. На душе у меня было тяжко. Я уже тогда понимал, что радикально «перестроить» советскую Россию невозможно, потому что невозможно и за полвека изменить населяющих ее людей.

Сказал Наташе: «Знаешь, меня грызет предчувствие скорых и страшных катастроф. Мерещится что-то жуткое… При Сталине люди строили все эти Днепрогэсы более или менее добросовестно. Энтузиазм идиотов, страх… Но начиная от Никиты и до сего дня все эти колоссальные совковые проекты – липа, халтура, имитация…»

Ужасно, когда предчувствие не лжет! Через три месяца ударил Чернобыль. Мы с ужасом смотрели по телевизору картинки со спутников. Видели смертоносное облако, покрывающее, как саркома, территорию вокруг развороченного реактора и постепенно сползающее на Белоруссию… Звонили в Москву, объясняли, умоляли близких и знакомых не выходить на улицу и не открывать окна. Нам не верили…

А в августе того же года случилось и второе знамение – недалеко от Новороссийска утонул теплоход Адмирал Нахимов. Погибло более 400 человек. На самом деле тогда не взрывался реактор, не тонул теплоход – взрывался и тонул насквозь прогнивший СССР…

В конце 1986 года я вдруг почувствовал, что советский капкан перестал меня жать, а в следующем году я вернулся в Москву (как и обещал в письме «Петьке»). Петька был первый из начальников, кого мы с Наташей навестили. Он был очень приветлив, не шептал, говорил четко, внятно и дружелюбно. Я никогда его таким не видел. Он бурно интересовался нашей жизнью за границей, задавал много вопросов и даже кокетничал с Наташей. Сиял, как роза. Когда мы встали из-за его огромного министерского стола и стали прощаться, он вдруг сказал Наташе – «Ну, Вы уж больше не крадите у нас Андрея» и сладко улыбнулся. Наташа от удивления раскрыла рот и не нашлась что ответить. Это была моя последняя встреча с Нилычем. Хотя со времени моего отъезда прошло всего два года, я попал в другую страну. Прежний, сталинский или брежневский СССР уже не существовал. Хотя и Лубянка, и Старая площадь, и все другие институты тоталитарного государства оставались на своих местах, и кровопролитная Афганская война все еще продолжалась. Но академик Сахаров уже был возвращен из ссылки. Политические заключенные начали потихоньку освобождаться из мест заключения. Многолетние отказники получили разрешение на выезд.

У миллионов совков появилась тогда – впервые за долгие десятилетия – обоснованная надежда на добрые изменения. Мне казалось, что Горбачев пытается через тысячи голов коммунистического дракона пробиться к десяткам миллионов почуявших свежий воздух граждан СССР. Страну лихорадило. Перед газетными киосками стояли стометровые очереди за вдруг ставшими интересными известиями и огоньками. Еще более длинные очереди стояли в винные отделы московских магазинов. Напечатали Доктора. Пропало мыло. В стране проводилась перестройка.

Единственным моим вкладом в перестройку было содействие возвращению Владимира Ашкенази на родину. Телеведущие Молчанов и Листьев организовали несколько передач, в которых я участвовал. Речь в них, в частности, шла и о возвращении Ашкенази.

В современном обществе телевидение играет поистине колоссальную роль, а тогда для большинства населения СССР телевизор был просто чем-то вроде голоса и знака божьего. То, что озвучивалось и показывалось в ящике – было приказом, законом… Показанное как бы исполнялось само, становилось не виртуальной, а настоящей реальностью…

И чудо действительно произошло – через полтора года после первого упоминания о «возвращении Ашкенази» в передаче Молчанова «До и после полуночи» Владимир уже выступал в Московской консерватории.

Прошли годы. После 2001 года я начал регулярно посещать с концертами новую Россию. В 2003 году моя добрая знакомая, журналистка Лариса Алексеенко умудрилась взять у Горбачева маленькое интервью в антракте моего баховского концерта в Доме музыки.

Лариса попросила Михаила Сергеевича рассказать о том, что случилось тогда, в конце 1986 года, когда я вдруг почувствовал, что с меня сняли опалу, вычеркнули из списка врагов СССР или даже из списка смертников…

Горбачев ответил так: «Да я и не помню точно, столько дел тогда было. Дали мне список… Там под первым номером Сахаров был, а под вторым – Гаврилов. Сахарова-то я знал. А Гаврилова – нет. Спрашиваю, кто такой? Мне говорят – пианист. Я подумал, этого-то за что? Подписал, не раздумывал даже…»

В 2004 году Михаил Сергеевич пришел ко мне в гости, на Никитский. Свежий, веселый, в элегантном кепи и кожаной куртке – «добрый молодец» Горби! Попросил телохранителей подождать на лестничной клетке, чтобы меня не смущать. Говорить нам мешали эмоции. Я сказал: «Пойдем к роялю?»

– Пойдем, – ответил Горби, – Музыка не требует слов…

Я сыграл ему «Наваждение» Сергея Прокофьева. Горбачев слушал внимательно, буквально «вдыхал» эту музыку, полную сарказма, дьявольской иронии над борьбой добра и зла, а потом сказал, что воспринимает это произведение как гимн, как ритм и суть перестройки… Наваждение? Есть о чем задуматься.

Отцу перестройки скоро исполнится восемьдесят лет. Я не политик и не аналитик. Не имею права ни судить, ни прославлять Горбачева-политика. Хочу отдать должное его, проявившимся в преклонном возрасте после тяжелых потерь, замечательным человеческим качествам. Его мудрости, его чувству юмора, его силе духа, его душевной чистоте. Этот человек излучает тепло, свет, терпимость, доброту и веру. Он полон энергии, жизни и внутреннего свечения. Какой контраст с опустошенным, изверившимся, отвратительным самому себе, недобрым, темным стариком Рихтером…

Мафия

Музыкальный мир сегодня находится в состоянии растерянности. Многие композиторы ищут, но не находят. Доступная электронная техника воспроизведения раздавила творчество. Надеюсь, это временно. Мы все переживаем потрясающую компьютерную революцию, которая, конечно, рано или поздно породит новую эстетику, новые инструменты и новый стиль или симфонию стилей… Не знаю, будет ли в будущем востребован гений-композитор или музыкант-исполнитель высокого класса. Не знаю, придет ли новый Бах, способный объять необъятное и объединить в своем творчестве все, разбежавшиеся в стороны, как испуганные мыши, музыкальные направления и тенденции… Знаю точно лишь одно – без высокого искусства человек жить не сможет. Почти во всех музыковедческих трудах авторы подобострастно цитируют известную фразу Ницше: «Цивилизация без музыки была бы большой ошибкой», – эту цитату повторяют десятки миллионов любителей музыки. Какая напыщенная глупость! Без музыки никакая цивилизация была бы невозможна.

На всесоюзном конкурсе в 1971 году в Минске я впервые столкнулся со злом в мире музыки. До этого конкурса я был искренно убежден, что все музыканты – одна большая любящая семья. После того как я, никому тогда не известный ученик девятого класса ЦМШ, сыграл на первом туре, началась травля. Мне не давали спать. Телефон звонил всю ночь напролет, пока я не догадался вырвать из стены шнур. Звонили мне не люди, «не туда попавшие», это была спланированная и циничная атака на новичка. Ко мне в номер постоянно стучались какие-то типы, «ошибшиеся дверью». Трое взрослых мужчин в открытую обсуждали между собой (так, чтобы я расслышал каждое слово), как они будут ломать мне руки и пальцы на лестнице. Мне удалось удачно сыграть и на втором туре. Тут уж отличился один из руководителей конкурса, известный советский музыкант-исполнитель. Он прямо заявил, обращаясь к толпе болельщиков у зала заседаний жюри конкурса: «Никогда, ни при каких обстоятельствах ваш Гаврилов на третий тур не пройдет». Закончилось дело комично – публика ворвалась в зал заседаний жюри, чтобы проконтролировать процесс голосования. Некоторые болельщики кричали: «Если Гаврилов не пройдет на третий тур, отсюда никто не выйдет». Такая поддержка была для всех большой неожиданностью и сломала заранее подготовленные планы побед и поражений.