Борис Кудрявцев - Сор из избы

• Название: Сор из избы
• Автор: Борис Кудрявцев
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-7688-0089-1

Вторая книга челябинского писателя. С присущим его стилю юмором, с сатирической остротой автор рассказывает о злоключениях юного рабочего, недавнего выпускника школы, столкнувшегося на заводе с махровыми рецидивами застойного времени — ленью, социальной апатией, бюрократизмом, с людьми, исповедующими принципы: «Работа не волк…», «Сиди и не высовывайся», «Бюрократия — опора прогресса». Автор показывает, как социально-экономическая перестройка, породившая волну новой жизни, сметает с пути коллектива теневые наслоения недавнего прошлого.

---

Больней всего было ей глядеть на афиши со знакомыми именами. «Дуэт пианистов…» Муж и жена, хотя фамилии разные. Жена на сцену редко выходила, управлялся за двоих муженек. В две руки наигрывал то, что в афише значилось для четырех рук. Сходило. Путевку предъявлял к оплате за двоих и время концерта удваивал. На него, бывало, жаловались, не зрители, их на концертах почти не было, на аркане не затянешь, нюх на халтуру у них чуткий, жаловались собратья-актеры… Застой. Хотя слово это было не в ходу, наоборот, наслышаны были о небывалых успехах искусства.

Успехи и вправду были «потрясные», концертные бригады укладывались в двадцать минут, вместо сорока положенных, благо на «бис» их не вызывали. Зрители разбегались, не дождавшись конца, а в отчетах писали тысячи приобщенных к высокому искусству, плюс десять процентов от достигнутого. Уши уполномоченной по распространению билетов краснели, когда она из года в год слушала одну и ту же арию Чио-Чио-Сан в женском исполнении и Риголетто в мужском. Все остальное было забыто за ненадобностью…

Мать тряхнула головой, отметая грустное, и закончила отчаянной скороговоркой:

Вспомни, милый, как ты клялся,
Как ты первый раз ласкал.
Вспомни, милый, как божился,
Меня девицу смущал!

В самодеятельности она пела по молодости и всякий раз на «бис», одного не могла пересилить — страха перед жюри. Постные лица жрецов от культуры вгоняли ее в пот, лишали голоса. Всякий раз получалось так, что награды на смотрах получали, по сути, не певцы, а их руководители — у кого авторитет повыше, должность престижней. Отчеты со смотров были пышные, чувствовалось, что и тут стараются кому-то угодить, угождать стало модным.

И лишь позднее мать поняла, чем ее так пугало жюри. В филармонии она не раз помогала проводить смотры и всего нагляделась, до конца жизни хватит. Оказалось, смотры — кормушка. Выделяют на них жирную сумму, и начинается дележ. Кому сколько… Режиссеру, жюри, сценаристу, звукооператору, за аренду сцены, микрофонов с усилителями, осветителю, шоферу автобуса за доставку жюри и артистов, хотя автобуса нет и не будет, режиссер и осветитель в одном лице, в списке членов жюри половина подставных лиц, и заседают они не по восемь часов в день, как указано в отчете, а от силы четыре. Мать сама получала за кого-то деньги и отдавала до копейки председателю жюри. Чужих денег ей не надо. Но петь на смотрах она перестала, навсегда… Теперь это называли застоем и требовали перестройки. В добрый час! Петь захотелось…

— Мама, ты сама сочинила? — удивился сын.

— Кто же еще? Писателей в деревне нет. Ты отцу не говори, ругаться станет.

— Почему? Ему-то что?

— Брехать — не пахать, скажет, — мать с тревогой оглянулась на дверь. Она уже выведала окольным путем, через знакомых, что муженек уволился из института, пристроился слесарем к запойному Пашке. Спелись, говорят, одному в подвале не управиться, вдвоем надо.

Жаль, что муж не чувствует перемен, а если чувствует, то как-то не так, цепляется за старое. Застой прошелся по ее семье, никого не пощадил, полюбила она мужа не за пьянку, за прямой и честный характер. Чем-то они были схожи: муж и жена — одна сатана, всякое умели, ко всякому готовились. Кто ж мог знать, что ничего не потребуется: ни таланта, ни доброты, ни честности. Льстить и угождать не умели, блатом не запаслись. Теперь вот у разбитого корыта…

Какая я была весела,
Да какая разгульчива,
А теперь из-за милого
Хожу задумчива!

Сын глядел на нее и улыбался, не знал, что мать у него такая славная певунья. Чего, спрашивается, молчала?

— Пой, мама, пой! — просил Аркаша, сложив уставшие руки ей на колени. Они были тяжелые и теплые, потому что совсем недавно победили непобедимый отвал. И пусть об этом никто не знает, даже мать, но она все поняла и оттого такая славная сегодня, поет!.. Наденька тоже пела… Все они, женщины, чем-то похожи…

* * *

А назавтра солнце встало над горизонтом чуть раньше обычного; выглянуло не из-за свалки, а через гребенку березовых лесов, свежее и чистое. Крыши домов вспыхнули золотом, пробудив в людях доброе чувство: что-то переменилось…

На заводе первой по причине пропажи отвала заблудилась повар Клава Шиш. Всю ночь она бдила у электропечи, варила свеклу с квашеной капустой для утреннего борща, а после этого согласно графику сдала ключи сменщице и пошла домой. Столовские приходили на смену налегке, а возвращались отягощенные двумя сумками. Груженная телячьей вырезкой и куриным фаршем, не считая прочей мелочи, Клава Шиш двинула знакомой тропою к отвалу, минуя проходные. Цвела запоздалая мать-и-мачеха, трясли седыми головками одуванчики, похожие на стареньких родителей, скакали чистенькие трясогузочки во фраках, солнце морочило голову. Тропа, скрытая травой от лишних глаз, изогнулась, обходя черную глыбу брошенного фундамента, и Клава сделала передышку перед решающим броском за кордон. Предстояло взобраться по круче на отвал, а после спуститься в город, на территорию, не подведомственную заводской охране. Клава прижала фарш к груди, подхватила вырезку и потрусила в меру сил. Что-то под ногами было не так. Не хватало горы. Клава благоразумно замедлилась и уперлась разгоряченным лбом в забор, наспех сколоченный из неструганных досок. Клава сердито взирала на него, занозив лоб и набив шишку, не понимая, потом составила сумки на землю и стала думать. Нести добро обратно, значит, выдать себя с головой, заведующая уже пришла на службу и строго бдит. Лучше перекинуть вырезку с фаршем через верх, а проходную пройти налегке, как конторская крыса, которой вынести нечего, кроме карандаша или дырокола.

Клава подняла пакет, размахнулась… Но вовремя передумала. Кто-то вожделенно глядел на нее с той стороны забора в щель между досками и ждал…

— Шиш тебе! — невежливо сказала Клава, не желая делиться, и сложила мясо в сумку. — Ты кто такая?

— Я техничка, — пропищали стеснительно оттуда, — не знаю как пройти!

— Ха-ха, — злорадно посмеялась Клава, значит, то был не сон: отвал и в самом деле сперли за какой-то надобностью, не побрезговали.

— Попалась, курица! — крикнула Клава опоздавшей техничке. Та не отвечала, топталась за забором и чего-то ждала, надеясь, что все само собой образуется, начальство распорядится, примет меры и отвал вернется на место.

— Нечего ждать, темная! — зычно скомандовала Клава Шиш. — Марш на вахту!

В проходной опоздавших записывали для принятия оргвыводов и материального ущемления. Морально ущемленных с каждой минутой становилось больше, почти все они оказались без пропусков, отвал отучил их от порядка и дисциплины.

Клава тащила сумки обратно в столовую, что оказалось гораздо тяжелей и сказывалось на здоровье. Сердце обрывалось в пятки от страха и дурных предчувствий.

— Чего тащишь, тетка? — бодро спросил ее Каблук, не ведая о плохом. — Ты не заблудилась?

Клава не ответила. Каблук, увлеченный делом, глядел ей вслед, смутно подозревая какой-то оргподвох в масштабе завода, если столовским крохоборам приходится возвращать «суппродукты» добровольно. Что бы это могло быть? Каблуку надо было спровадить на свалку кое-что подороже фарша и вырезки. В вагоне со шлаком был спрятан заводской трансформатор из понизительной раздатки. Прошлой ночью Каблук с дружками взломали дверь подстанции, благо она не охранялась, и сорвали тяжеленный агрегат с фундамента. Он был новый, только что поставленный, обесточенный. Каблук давно подыскивал такой, сговорившись с шабашкой, бригада сезонников из южной республики клепала на скорую руку телятник и два жилых дома в глубинном колхозе, под рукой было все — кирпич, доски, шиферные листы для кровли… Недоставало трансформатора. Каблук пообещал за десять «кусков».

Он проделал роковой маршрут по горячим следам Клавы, политым потом вперемешку со слезами раскаяния, и уперся в глухой забор, как раз в том самом месте, где застопорилась Клава Шиш.

— В чем дело?! — заорал Каблук сердито, он тяжело дышал и мутно озирался, как тяжеловес-боксер, попавший в нокдаун и пережидавший судейский счет, чтобы собраться с силами. — Не имеешь права, козел! — крикнул ворону, сидевшему на заборе и оставшемуся по той же причине без обеда. — Я буду жаловаться!

Ворон каркнул в ответ и, опасаясь ответственности, улетел в другие края.

Железнодорожная колея ныряла под забор и как будто была в сохранности. Во всяком случае вагон с трансформатором в шлаке можно вытолкать с территории, а там будет проще… Каблук навалился на доски и стал раскачивать. Забор заскрипел и накренился. Каблук, зверея, подхватил обрезок трубы и использовал его как рычаг, умножив усилие. Дощатый щит готов был повалиться на землю… Тут и застукал его патруль.