Сергей Голубов - Бестужев-Марлинский

• Название: Бестужев-Марлинский
• Автор: Сергей Голубов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1960

Книга, которая пытается на место тусклой легенды поставить образ живого человека со сложной историей внутреннего развития, деятельности и общественных отношений, должна оперировать множеством фактов. Этого рода данные изложены, насколько позволил размер книги, полно и, во всяком случае, точно. В частности, приводимые в книге диалоги представляют собой иногда сокращенное, очень редко дополненное воспроизведение подлинных разговоров, зафиксированных в делах процесса декабристов, мемуарах современников, письмах и других материалах подобного рода.

---

Рылеев выступил вперед.

— Якубович! Хочешь, я встану перед тобой на колени и на коленях буду просить тебя отложить это дело на месяц или два? Хочешь? А то или сам я убью тебя, или донесу правительству нынче же.

И он поднял руку вверх, как это делают при присяге.

Якубович посмотрел на бронзовые часы в углу, надел перчатку и усмехнулся.

— Вы все об этом… Хорошо, я согласен, господа! Для Бестужева согласен, ибо он старый из всех приятель мой…

Он произнес это без всякой аффектации, легкомысленно насвистывая модный марш из «Оберона».

Среди этих удивительных приключений, доставивших Рылееву немало бессонных ночей, Бестужев находил время работать, забывая и об Якубовиче и об обществе. В это самое время он писал Пушкину в Михайловское, что весь погружен в английскую литературу. С увлечением читая Байрона в подлиннике и возмущаясь его русскими подражателями, Бестужев вместе с тем трудился над небольшой исторической повестью из ливонской жизни под названием «Кровь за кровь». Год подходил к середине. Поездка в Москву, запутанные дела тайного общества, служба, наконец сложные любовные дела — все вело к тому, что «Полярную звезду» на 1826 год составить не удастся. Бестужев, однако, не хотел вовсе отказаться от мысли выпустить альманах. Ему пришла в голову идея ограничиться изданием маленькой «Полярной звезды» и назвать ее «Звездочкой». Так как это было лучше, чем ничего, Рылеев согласился с охотой. «Кровь за кровь» Бестужев писал именно для «Звездочки». Это был рассказ о свирепом бароне, мучителе собственных крестьян, который вздумал отнять у племянника невесту и жениться на ней. Племянник мстит старику смертью, а брат убитого барона смертью отмщает молодому и несчастному Регинальду. Опять множество интересных бытовых подробностей, характеры смелые и доведенные до крайних черт выражения, язык яркий и живописный; опять все это бесконечно далеко от действительности настоящего, уводит из нее прочь и, не смотря на это, переплетается с настоящим основной мыслью: преступления не проходят даром решительно никому, и гибель от руки мстителя грозит нарушителю законов человечности независимо от того, кто он.

Мысль как нравоучение очень полезная. Но как мало общего в этой лояльнейшей морали с тем кипятком реальных интересов, который окружал Бестужева! Одно из двух: или порывы воображения отрывали его творчество от впечатлений практической жизни, и он не в силах был совладать с игрой своих необузданных фантазий, или, наоборот, он сознательно стремился уйти сам и увести своих читателей от действительности, в которой не находил никакого удовлетворения.

Тайное общество не подсказало ему мотивов творчества и не раскрыло реальных характеров. Один только характер из всех, с которыми он встретился в обществе, будет им разрабатываться впоследствии: это характер Якубовича. Но образ кавказского капитана шагал тогда по России в тысяче знакомых лиц. Так или иначе, в Бестужеве, несомненно, было нечто, мешавшее ему, романтическому писателю, смело перейти на реалистический путь.

12 августа герцог уехал смотреть дороги. Велел было и Бестужеву собираться и, когда тот явился через полчаса, рассмеялся, потер шишку и сказал милостиво:

— Так и надобно быть военному. Впрочем, останьтесь в Петербурге. Я велю вам приехать к себе позже.

Этим он приковал Бестужева к Петербургу, но зато снял с него цепи дежурств. Александр Александрович, которому теперь не надо было ждать герцогских вызовов в любой час дня или ночи, переехал жить к Булгарину на дачу — сытные булгаринские обеды, лень, долгий сон утром и после обеда, Ленхен, нежная, пышная, белая, — словом, жизнь у Булгарина была похожа на готтентотский рай — так по крайней мере находил сам Бестужев.

Каховский часто бывал у Вильгельма Кюхельбекера, которого приютил Греч. Дерзким своим видом и мрачностью Каховский наводил Николая Ивановича на нехорошие мысли. Однажды к Гречу зашел Мишель Бестужев и встретился в дверях с выходившим Каховским. Они раскланялись и разошлись, не сказав друг другу ни слова. Но самая эта разобщенность Каховского и Мишеля показалась подозрительной Гречу.

После обеда, когда Мишель возился в столовой с маленькой Сусанной, Николай Иванович позвал его в кабинет. Усадив гостя в широкое кресло, придвинув к нему коробку с какими-то необыкновенными сигарами и выждав, когда два благовонных облака обнялись под высоким потолком, Греч вдруг спросил:

— Скажи, Мишель, ведь ты принадлежишь к тайному обществу — в чем его цель и какие намерения?

Дым от сигары обжег горло Мишеля. Он вскочил с кресла и бросил сигару под стол. В короткое мгновение множество мыслей сверкнуло в его голове, и он ответил, прямо смотря в лицо Греча:

— Вы — не сыщик, а я — не доносчик… Но если я ошибаюсь в первом, то я еще и не Иуда и за несколько серебряных рублей не предам неповинных.

Он вышел от Греча в душном угаре, с больной головой, и, только сидя в коляске, по дороге на Мойку, несколько собрался с духом и подтянулся.

Вообще со времени переселения в Петербург жизнь готовила для Мишеля сюрприз за сюрпризом. Произведенный в штабс-капитаны, он был вскоре назначен командиром 3-й фузилерной роты; отболев и отлежавшись на диване в рылеевской квартире, перебрался на казенную, в казармы, и сразу окунулся в океан служебных мелочей и неприятностей. Рота, которую он получил, была исполосована шомполами и палками. Предшественник Мишеля, старый капитан, не жалел солдатской шкуры, и она летела клочьями. Мишель начал с того, что перестал применять телесные наказания. Солдаты сперва увидели в этом командирскую слабость и начали пить и проказничать. Однако несколько вечеров, проведенных Мишелем в роте, устранили все недоразумения. Хотя и вскользь, но к месту упомянув о язвах отечества — о закоснелости народа, о крепостном его состоянии, о тяготах солдатской службы, — он объяснил усачам причины и цель своей гуманности. Солдаты слушали его, жадно раскрывая сердца. Сила свободного и простого языка совершала чудо. Мишель преображался в эти часы, какое-то особое значение вдруг получал в собственных глазах и с радостным удивлением следил за собой и слушателями. Солдаты полюбили своего молодого командира и начали относиться к нему с редкой доверчивостью.

Александр Бестужев жил главным образом на булгаринской даче, бездельничал, гулял по саду, философствуя до обеда как стоик, после обеда как Эпикур. Ленхен по-прежнему обожала Бестужева, боялась Фаддея и ненавидела танту. Все было превосходно, и вдруг в августе Булгарин женился на Ленхен. Он пышно отпраздновал свою свадьбу, много пил, еще больше поил других, толкаясь в своем сером кунтуше со шнурами на груди посреди кадрили, бешено топал подошвами и кричал хриплым, прерывавшимся от одышки голосом:

— Что это у вас за танцы? То ли дело, бывало, у нас… про семениху не слышали?

Ой, ерши, ерши, ерши, —
Ой, держи, держи, держи!

И при этом выделывал неуклюжие повороты туловищем и бил об пол толстыми, как бревна, ногами. Словом, Булгарин женился. Рассказывая своим знакомым об этом происшествии, Греч приговаривал:

— Да не подумайте, что он дурак, ничего подобного, умнейший человек, но уродец, нравственный уродец…

Эта странная история отозвалась и на вполне устроенных делах Бестужева. Танта не спускала зоркого взгляда с Ленхен. Приятели Булгарина, всегда звавшие ее этим ласковым и милым именем, позорно изгонялись тантой с дачи.

— Мой племянниц есть никакая Ленхен, — кричала она вслед, размахивая недовязанным чулком, — он есть Frau Kapitänin fon Bulgarin [44].

Неизвестно, что именно сумела танта сказать Булгарину такого, отчего тот пришел в бешенство. Собственно, никакая правда не могла быть для него новостью, и он всегда даже несколько покровительственно относился к нежной дружбе Бестужева и Ленхен. А тут вдруг все переменилось, и слуга принес в комнату Бестужева письмо от хозяина, нервное и ядовитое, в котором Булгарин требовал, чтобы и Александр Александрович не смел называть его жену — Ленхен. Были в письме и еще какие-то намеки, ссылки на всеведение танты и прочее. Бестужев сейчас же отослал Булгарину ответ:

«Мне у тебя становится неловко; я привык к твоему дому, как к родному, животная привычка трех лет укрепила это чувство. Но теперь, когда мне кажется, что за мной глядят, как за вором, а самому мне пришлось не только быть, но и казаться честным, то, признаться, тяжело».

Булгарин тотчас прибежал с извинениями, бил, себя в грудь и клялся. Были объяснения — вдвоем и даже втроем. К вечеру Александр Александрович съехал с булгаринской дачи и устроился на Мойке у Сомова.

Через неделю Булгарин уже не просил, а требовал прощения. По-видимому, ссора с Бестужевым никак не входила в его деловые планы. Александр Александрович снизошел до прежней дружбы и на прежних условиях, но на дачу уже не вернулся.