Роберт Стивенсон - Отлив

• Название: Отлив
• Автор: Роберт Стивенсон
• Жанр: История

---

Геррик по-прежнему хранил молчание.

- Вы что, оглохли?- резко спросил Хьюиш.- Вы не очень-то вежливы, а?

- Отойдите от нактоуза,- сказал Геррик.

Клерк посмотрел прямо ему в лицо долгим, злобным взглядом; тело его все словно изогнулось, как у змеи, которая вотвот ужалит, затем он повернулся на каблуках, скрылся в надстройке и откупорил там шампанское.

Когда прокричали восемь склянок, он спал на полу рядом с рундуком, где валялся капитан, и из всей правобортовой вахты на зов явился один Сэлли Дэй. Геррик предложил отстоять с ним вахту и дать отдохнуть Дядюшке Неду. Он провел бы таким образом на палубе двенадцать часов, а может быть, даже шестнадцать, но при такой благополучной погоде он мог спокойно спать от смены до смены, наказав разбудить себя при малейшем признаке шквала,- настолько он полагался на людей, с которыми у него возникла тесная связь. С Дядюшкой Недом он вел долгие ночные беседы, и старик рассказал ему нехитрую историю своей тяжкой жизни - жизни на чужбине среди жестоких белых, историю страданий и несправедливости.

Кок, обнаружив, что Геррик ест всегда в одиночестве, стал готовить для него лакомства, весьма неожиданные и подчас малосъедобные, которые Геррик заставлял себя съедать. А однажды, когда он стоял на носу, он вдруг почувствовал, как его погладили по плечу, и услышал голос Сэлли Дэйя, тихонько сказавшего ему на ухо: "Твоя хороший люди!" Он обернулся и, подавив слезы, пожал Сэлли руку.

Это были добрые, веселые, бесхитростные души. По воскресеньям каждый выносил на палубу собственную Библию: даже друг для друга они были иноязычными, и Сэлли Дэй объяснялся со своими товарищами только на английском. Каждый читал или делал вид, что читает, свою главу, и Дядюшка Нед водружал на нос очки. Потом все сообща пели миссионерские гимны. Поэтому уподобить островитян "Фа-раллоны" белым значило бы оскорбить первых. Все эти простые души - даже Сэлли Дэй, отпрыск каннибалов,- были так верны всему, что почитали за добро. Стыд пронзал Геррика, когда он вспоминал, для чего он здесь... То, что эти наивные малые относятся к нему с признательностью и расположением, словно надевало шоры на его совесть, и порой он и сам был не прочь вместе с Сэлли Дэйем признать себя хорошим человеком. Но только теперь обнаружилась истинная мера их расположения к нему. Вся команда в один голос запротестовала, и прежде чем Геррик понял, к чему они клонят, разбудили кока, и тот добровольно вызвался заменить его; все матросы сгрудились вокруг помощника, увещевая его, поглаживая, убеждая лечь и отдохнуть, ничего не опасаясь.

- Плавду говолит,- сказал Дядюшка Нед.- Плиляг. Каждая люди на колабль будет полядке. Каждая люди нлавится твоя очень.

Геррик попробовал сопротивляться - и уступил; с трудом выдавил из себя какие-то избитые слова благодарности, потом отошел к стене надстройки и прислонился к ней, пытаясь совладать с волнением.

Дядюшка Нед последовал за ним и стал уговаривать его лечь.

- Бесполезно, Дядюшка Нед,- ответил Геррик.- Мне все равно не заснуть. Я потрясен вашей добротой.

- Аи нет, больше не звал моя Дядюшка Нед!- воскликнул старик.- Нет, моя длугое имя! Мое имя Тавита', все лавно как Тавита, цаль Излаиля. Почему он думал - гавайский имя? Моя думать: они ничего не понимать, все лавно как Вайзамана.

Впервые за все время была упомянута фамилия покойного капитана, и Геррик воспользовался случаем. (Читатель будет избавлен от неуклюжего наречия Дядюшки Неда и узнает на менее затруднительном английском языке суть рассказа.)

Судно едва миновало Золотые Ворота, как капитан с помощником вступили на путь пьянства, который не прервала даже болезнь и который завершился смертью. Шли дни и недели, а они все не встречали ни земли, ни кораблей, и туземцы, видя себя затерянными среди необозримого океана со своими безумными командирами, испили до дна чашу страха.

Наконец они приблизились к невысокому острову, зашли в залив, и Уайзман с Уишертом высадились на берег.

Там была большая деревня, очень красивая деревня, и много канаков, но все какие-то озабоченные. Из глубины деревни с разных сторон до Тавиты доносились туземные причитания.

- Мой не слыхал на остлове говолить,- сказал Тавита,- мой слыхал плакать. Мой подумал: хм, тут умилал много-много.

Но до Уайзмана и Уишерта не дошел смысл этого первобытного плача. Сытые, пьяные, они беспечно и весело шагали в глубь острова, обнимали девушек, у которых не хватало сил их оттолкнуть, подхватывали пьяными голосами похоронный плач и наконец, приняв какой-то жест за приглашение, вошли в хижину, где застали много людей, сидевших в полном молчании. Они, пригнувшись, ступили под навес, разгоряченные, смеющиеся,- и через минуту показались снова, побледневшие, приумолкшие. И когда толпа расступилась, чтобы пропустить их, Тавита успел заметить в глубоком сумраке жилища, как больной поднял с подстилки голову, показав обезображенное болезнью лицо.

Т а в и т а - искаженное имя Давид, царь Иудейский. (Прим. пер.)

Трагически беспечная парочка стрелой бросилась к шлюпке, вопя, подгоняя Тавиту; изо всех сил работая веслами, они доплыли до судна, подняли якорь, бранясь и раздавая удары, поставили все паруса и до захода солнца Снова очутились в море - снова пьяные. Еще неделя - и обоих их предали пучине.

Геррик осведомился, где лежит остров, и Тавита ответил, что, насколько он понял из разговоров тамошних жителей, когда они вместе шли с берега в деревню, это, должно быть, один из островков Туамото. Предположение было вполне вероятно, так как Опасный Архипелаг в этом году был весь, с востока на запад, охвачен опустошительной оспой. Геррику только показалось странным, что они взяли из Сиднея такой курс.

Потом он вспомнил про пьянство.

- А они удивились, когда вдруг увидели остров?- спросил он.

- Вайзамана говолил: "Челт, откуда это?"

- Ах так, ну да,- проговорил Геррик.- Я думаю, они сами не знали, где находятся.

- Мой тоже так думай,- подтвердил Дядюшка Нед.- Мой думай, никто не знай. Эта лучше,- добавил он, показывая на каюткомпанию, где спал пьяный капитан.- Все влемя смотлеть солнце.

Последний косвенный намек довершил представившуюся Геррику картину жизни и смерти их предшественников,- их долгое, грязное и тупое ублажение своей плоти, пока они совершали свое последнее плавание неизвестно куда. У Геррика не было ясной и твердой веры в грядущую жизнь, мысль об адских муках его смешила, однако ему, как и всем людям, смерть нераскаявшегося грешника казалась ужасной. Ему делалось худо от созданной его воображением картины, а когда он сравнил ее с драмой, в которой сам участвовал, и подумал о роке, как бы нависшем над шхуной, на него напал почти суеверный страх. Но, странное дело, он не дрогнул. Он, доказавший свою непригодность в стольких случаях, теперь, очутившись не на своем месте, под бременем обязанностей, в которых ничего не смыслил, без помощи и, можно сказать, без моральной поддержки, пока что вел себя безупречно. Даже унизительное обращение с ним и страшные перспективы, открывшиеся этой ночью, казалось, только придали ему стойкости и укрепили его. Он продал свою честь, и он поклялся себе, что все это не напрасно. "Не моя будет вина, если все провалится",- повторял он. И в душе он удивлялся самому себе. Несомненно, его поддерживал гнев, а также сознание, что это последний шанс, что корабли сожжены, двери все, кроме одной, заперты, - сознание, которое служит столь сильным укрепляющим средством для людей просто слабых и столь безнадежно подавляет трусов.

Некоторое время плавание шло, в общем, неплохо. Они миновали, не меняя галса, Факараву. Благодаря тому что дул неизменно свежий ветер и все время в южном направлении, они благополучно проскользнули между Ранака и Ратиу и несколько дней плыли к нордост тень ост пол к осту с подветренной стороны Такуме и Гонден, но не подошли ни к одному острову. Приблизительно на 14° южной широты, между 134° и 135° западной долготы, наступило мертвое затишье, и море сделалось довольно бурным. Капитан отказался убрать паруса; руль закрепили, вахтенных не выставляли, и три дня "Фараллону" качало и болтало почти на одном месте. На четвертое утро, незадолго до рассвета подул бриз, и быстро начало свежеть. Капитан накануне крепко выпил и, когда его разбудили, был еще нетрезв. Когда же в половине девятого он впервые показался на палубе, стало ясно, что за завтраком он опять много пил. Геррик уклонился от его взгляда и с негодованием уступил палубу человеку, который был, мягко говоря, под хмельком.

Сидя в кают-компании, Геррик по громким командам капитана и по ответным крикам матросов, которые стояли у снастей, понял, что на судне ставят все паруса; он бросил недоеденный завтрак, опять поднялся на палубу и увидел, что грота и кливер марсели подняты, а оба вахтенные и кок поставлены к стакселю. "Фараллона" шла теперь далеко от берега.

Небо потемнело от мчащейся мутной пелены, а с наветренной стороны быстро приближался зловещий шквал, который чернел и разрастался на глазах.