Сергей Арутюнов - Запах напалма по утрам (сборник)

• Название: Запах напалма по утрам (сборник)
• Автор: Сергей Арутюнов
• Жанр: Современная проза
• ISBN: 978-5-699-78190-4

В рассказах Арутюнова предстает реальный мир конца восьмидесятых – начала девяностых, мы снова видим штурм Белого дома и взятие Останкино, чувствуем вкус первых перестроечных сникерсов и баунти, стоим в бесконечных очередях за самым необходимым. Но эпоха в прозе Арутюнова подернута постмодернистским флером, в котором угадывается и ранний Пелевин периода «Омон Ра», и искренний фантазер Сароян, и даже жестокий сказочник Носов.

Арутюнов – это голос поколения сорокалетних, по которому сильнее всего прошел слом эпохи. Для них СССР и Россия – как левая и правая руки, невозможные друг без друга.

---

– Твою-то мать! Машка! – прохрипел кто-то и подхватил ее, унося.

До клети дошли минут за пятнадцать. Наверху, на солнце, сидел и пил из бутылки какую-то гадость Додик, гадость стекала у него по щекам, по рыжизне, и Тема подошел и обнял его. Рядом говорили, что обвал легкий, что слава богу, что в пересменок, еще бы полчаса, и повалило бы сотню, если не полторы. Дряхлая «Скорая» тряслась по буеракам от двухэтажного шахтоуправления и останавливалась, не доехав, потому что никого не несли, полсмены еще стояло перед проходной в цивильном, в жалких застиранных пиджачках и коротких брючонках, и кто-то звонил по привинченному на стенд телефону, и тут вышла Маша. Тема увидел ее и бросился. Маша поцеловала его в губы. Взасос. Губы пахли углем.

– Легкий обвалишко, – сказала она, оторвавшись. – Завтра придешь? Горизонт разобрать надо.

– Приду, – сказал Тема. – А ты что вечером делаешь?

– Да ничего. Ничего особого, – сказала она.

И они еще раз, уже никуда не спеша, поцеловались.

Защитник

– Ставлю задачу, – сказал майор Полетаев. – Рытье окопа проводится силами солдата индивидуально, опираясь на собственные знания, полученные при прохождении курса молодого бойца, сообразуя свое положение в пространстве с профилем местности.

Его сапоги, чищенные с применением какого-то пахучего вещества, качались перед моим носом (майор имел привычку в процессе лекции слегка заигрывать со своим центром тяжести). Зеленый плащ, галифе и слегка потрепанная по краям полевая фуражка завершали его нехитрый дождливый облик. Впрочем, дождь исправно шел и без него, словно и ему майор успел поставить боевую задачу капать и капать до полного нашего промокания. Жидкая глина ползла на меня сверху, отчасти спровоцированная шагами наставника.

– По завершении копки солдат обязан зачистить от комьев орудие труда, что является саперной лопаткой номер семь по сплошной спецификации воинского снаряжения, произвести раскладку боеприпасов, умять прилежащие куски почвы и пристреляться. Вы пристреливаться-то умеете? Чего, спрашивается, курсант Оратюнов (иной транскрипции моей фамилии майор не признавал), вы копаетесь в этой яме уже сорок минут? А если налетят американские агрессоры? Если они вас тут прямо забросают химико-бактериологической смесью высокой эффективности? А если напалм? Вы должны иметь укрытие и быть готовым окопаться в любую минуту, слышите? В любую. Хоть ночью.

– Хоть на асфальте… – пробормотал я.

– Ирония ваша не имеет отношения. Она имеет право, но по выполнении приказа, и то в форме рапорта или изустно, не нарушая субординации, путем человеческого контакта, а не как вы имеете в виду, – отчитал меня Полетаев.

Я понимал, что майор таким создан, что на сегодняшний момент действительности он есть данность моей жизни, и все-таки не мог отделаться от чувства раздражения на «копку», а заодно и на него. Попадались длинные, извилисто шедшие куда-то корни, которые не обрубались лопатой семь и которые поэтому приходилось выдирать мокрыми руками, заставляя майора следить за моими усилиями с долей известного изумления матерью-природой, так прихотливо мешающей производить полевые действия. Может, он вспоминал времена, когда сам выслушивал подобный бред, и все же по какой-то инерции не только запомнил его, но и продолжал распространять не хуже тех американских агрессоров, еще не видных в тучах, но уже наверняка летевших истребить нас. Иначе нас было не победить, потому что и мое, и майорово терпение было по-старославянски бесконечно.

Окоп углублялся нехотя. И был крив.

Укоризненно смотря на мои судорожные попытки придать земляному изделию уставной вид, Полетаев с сомнением оглядывал меня, как бы заставляя усомниться в собственном существовании. Наконец он разрешил мне выйти и встать рядом с предметом своей пытки, измазанным землей, грязным, мокрым, в выцветшем ватнике, бурых сапогах и вывернутой почти наизнанку по случаю ненастья пилотке.

– Ну что ж можно констатировать. Лень прежде всего констатировать. Ведь это в вас не от скудоумия, а от иронии над честью страны. Исполняете безобразно не по условиям, а из чувства гнилого абстракционизма. Думаете, придет дядя Фриц и сделает, а я буду… Дайте лопату.

Я протянул ему лезвие на древке.

Полетаев легко спрыгнул вниз.

– Произвожу действия. Которые. Призваны. Упорядочить. Ваш. Хаотический. Бар-р-рдак!

Несколькими ударами он привел окоп в полный уставной вид. Прошло секунд пятнадцать. Окоп был ровным и даже будто сухим от ответственности и возложенного долга.

– Копайте следующий.

Во мне, уставшем и немом, родилась болезненная тяга бросить все. Восхищение майором, очевидно знавшим какой-то секрет обращения, переросло в ненависть, контролируемую с трудом. От нее удары по земле стали резкими и точными.

– Уже лучше. Вообще прогресс налицо. Старание, Оратюнов, рано или поздно одержит верх, и это ясно прежде всего вам самому.

Я поднял голову и встретился с ним взглядом. Полетаев довольно улыбался.

Такая же улыбка была у него на большой фотографии, выставленной в штабе. Он погиб в Осетии, разводя озверевших односельчан, внезапно вспомнивших о своих длинных извилистых корнях, не могущих долее сплетаться, как им хочется, вне конкретной боевой задачи.

Девяносто третий год

Дым из Белого дома был так черен, что можно было только догадываться, какая гадость тлела там, какие сгорали репутации, какая копоть снова пачкала город.

Хряпа и Дюк стояли в подворотне недалеко от екатерининских соляных подвалов и ждали, когда полезут те, кто уже сутки, судя по сообщениям информагентств, шел под землей, таща на себе раненых, бросая оружие и убитых, оставляя повсюду окровавленные бинты и шприцы из-под морфия.

Дюк, диггер с пятилетним стажем, знал этот выход на поверхность, похожий на въезд в подземный гараж и донельзя замусоренный по приказу ФСК, и надеялся позабавить Хряпу, которому задолжал.

В половине шестого в глубине тоннеля замелькали фонарики. Трое мужиков с акаэмами скатились по горам мятых пивных банок и мотанули в переулок, не разбирая дороги. Хряпа ухмыльнулся и поставил на боевой. «Разведка. Бросили своих. Ща полезут».

Действительно, скоро послышалось громкое дыхание, и на свет показался лысый депутат, опирающийся на шестнадцатилетка в широком камуфляже, кое-как подпоясанном армейским ремнем. Депутат тащил длинный железный ящик. Хряпа шагнул через двор и наставил пистолет на старика.

– Старый, что тащим?

Тот задыхался и ничего не мог сказать. Хряпа оглянулся на Дюка и подошел к мальчишке:

– Ты что скажешь?

Подросток с ненавистью смотрел на хряпин малиновый пиджак, перстни, «ролекс» на холеной руке, заглядывал и в дуло.

– Молчишь… – с сочувствием в голосе произнес Хряпа.

– Родину продал, ельцинский выблядок, бандит! – выкрикнул пацан.

– Ладно, понял, – сказал Хряпа и спустил курок. Парень выбил из горла струю крови и опрокинулся на кучу мусора.

Депутат вдруг повис на Хряпиной руке, быстро шепча что-то. Хряпа сбросил его, выстрелил три раза с контрольным и, еще смеясь, подошел к Дюку:

– Компромат тащили. На Беню. Остальные на Пречистенку ушли. Шестнадцать ящиков. Надо бы взять… да че-то жрать захотелось. Ладно, на сегодня свободен. Или почитать хочешь?

Дюк помотал головой.

– Иди, чувырла, иди. Только сперва загрузи мне. Дома поприкалываюсь.

Дюк с трудом забросил ящик на высокий багажник джипа и не оглядываясь побежал на проспект.

Штурм

– Ребят!

Славик обернулся и потряс Пашу. К ним подобрался толстый омоновец и что-то явно хотел:

– Ребят, вы тут потише. Бакшиш не вам, да? Кто дернется – завалю, да?

– Чего?

– Ну, ты тупой, что ли, тупица ты, баклан, да? Без повтора: кто за бакшиш дернется – секир башка, да? После обыск, без обид?

– Ладно, поняли.

– Не ладно, а так точно. Козлятушки-пое. тушки.

Голова с выпирающими из-под касочного ремня щеками скрылась. Справа поднялись пять-шесть фигур и неторопливо пошли к Ахыз-аулу. Впереди было поле, где торчала недостройка – железобетонная коробка с единственным сквозным голым проемом окна. Оттуда временами постреливали. За двухэтажными нахохлившимися постройками декоративно, снежными проблесками коричневели горы.

Из-за спины вылетели на бреющем пять вертушек и шуганули птурсами по центру. Жирный дым нехотя стал застилать очертания крыш.

– Ну и что мы тут лежим? Вперед марш! – грянул голос ротного.

Паша поднялся с внезапно закрутившим желудком, смотреть ни на что не хотелось. Только они выкатились из-за увала, из Ахыза по ним затрескало. Залечь было негде. Петляя, пробежали метров сто пятьдесят. Из окна бетонной развалюхи что-то блеснуло и с дымной струей рвануло к ним. Взрыв был резкий, с запахом аммиака. Колено Славика начало мокнуть. Рывком, хромая, добежали до коробки и упали. Внутри между разрывами слышалась ругань по-русски и по-чеченски. Потом, отчетливо и в паузе, – выстрел из «ПМ». Потом еще три сразу. Из окна выбирался кто-то грузный. Паша подергал предохранитель. Рычажок иногда заедало. Человек с мешком повернулся к ним. Это был давешний толстяк.