Александр Мильштейн - Пиноктико

• Название: Пиноктико
• Автор: Александр Мильштейн
• Издательство: Тяжпромавтоматика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-966-2196-01-6

Основной интригой романа является предсмертный рассказ отца, который кажется Йенсу как-то связанным с испытываемым им синдромом дематериализации. Как будто, чтобы избежать логического конца этого процесса, мир Йенса распадается на два слоя: в одном живут так называемы «дужи» — «дети умных женщин», в другом — «уртюпы», т. е. некие регрессирующие в первобытное состояние сущности; невидимая постороннему глазу ломаная граница между этими мирами бежит по городу… Роман можно рассматривать в том числе и как постиндустриальный парафраз сказки Коллоди, а один из главных его планов повествования — описание современной мюнхенской арт-сцены.

---

А на втором экране в начале двадцатипятиминутного цикла видна была пустая кабина самолёта…

Потом тот же человек, что и на левом экране, садился в кресло пилота и начинал переключать тумблеры, основная масса которых находилась на потолке кабины… Это продолжалось все двадцать пять минут… В течение которых на третьем, самом правом, экране тот же самый коротышка готовился к прыжку, занимаясь моделированием…

Комната была завалена всевозможными моделями самолётов, и не только самолётов, книгами по воздухоплаванию…

В центре же комнаты он устанавливал гладильную доску… И сам становился моделью — ложился пузом на доску, расставлял руки, приподнимал ноги… Поза, в которой летит парашютист… Не хватало только облаков… До какого-то момента — пока он не дотягивался рукой, не слезая с доски, до прибора, из которого после этого начинал валить густой пар…

И вот уже комната была заполнена вполне правдоподобным облаком… В центре которого наш герой и парил теперь на гладильной доске… А потом мой взгляд переходил на левый экран — проходя вместе с его рукой по тумблерам на потолке кабины — на центральном экране… А на левом герой вываливал на пол жёлтый парашют… С тем, чтобы снова его собрать, запихнуть в синий рюкзачок, пойти к дверям, вернуться — что-то забыл…

Я долго простоял в «Макс-форуме», три полных цикла, наверное… Или четыре… За это время от экрана к экрану прошли несколько дужей… При этом мне, когда я замечал их боковым зрением, в самом деле казалось, что они выходят из одного экрана — того, что был у меня за спиной, и входят в другой, или точнее, в стекло, которое было передо мной… Три экрана с видео Розефельда были отделены от меня стеклом, от пола до потолка, но я ведь, по-моему, уже подробно описывал устройство этого самого перехода… И даже, кажется, упоминал старину Дирка, но в это время его бесполезно было кликать, и я этого не делал, а просто молча стоял между двух стёкол, глядя на прыжок, который так никогда и не состоялся…

Это видео не было фильмом об Ахиме… У которого на счету были тысячи, если не десятки тысяч прыжков…

И всё же последний его прыжок, хоть и состоялся, но был невидимым… Потому что он прыгнул в шахту… Зачем? Я не знаю… И получилось, что он стал самым невидимым, этот его последний прыжок…

Так что во всём этом можно было увидеть некую синхронизацию внешнего ряда… С моими мыслями об Ахиме… Но я сказал себе: не стоит впадать в паранойю… Просто хорошее видео… В которое можно подставить всё что угодно… И кого угодно… Кого? Да хотя бы того же меня… Я ведь точно так копошусь всю жизнь… И никак не прыгну…

Мне кажется, что именно там, в переходе, в тот день, у меня зародилось ещё не до конца осознанное… Желание навсегда покинуть Мюнхен…

То ли сумасшедшая баба со своими плавучими ларцами меня заразила… Океаническим чувством… То ли видео — я понял вдруг, что, несмотря на парашют, это не об Ахиме, нет, это, конечно же, обо мне…

Зазвонил телефон, я поднёс его к уху и услышал короткие гудки… Я посмотрел на экран и увидел номер госпожи Воронофф… «Я же сказал: до завтра», — сказал я вслух никому…

«О’кей, до завтра так до завтра», — сказал голос за моей спиной, я обернулся и увидел парня в тулупчике… Хотя было тепло, может быть, фён, в общем, очень тепло… Я вспомнил его: это был художник из зоны… Точнее, он точно так же был из зоны, как и я… Он там был в гостях… Я забыл, как его звали, но какое это имело значение…

— Хорошее видео, — сказал он, — правда?

— Правда, — сказал я.

— Особенно когда в конце в его окно влетает самолёт…

— Я не видел никакого самолёта, ты о чём?

— Значит, ты не полностью посмотрел.

— Да нет, я-то как раз полностью, и не раз…

— Ну не заметил, там же три экрана, ты смотрел каждый раз на другой… Хочешь, вернёмся, если ты мне не веришь…

— Да ладно, верю… Не стоит возвращаться.

— А ты прыгал когда-нибудь с парашютом?

— Нет, — сказал я, — или точнее, да… Но я не помню прыжок…

— Что же это ты ничего не помнишь? — засмеялся он. — Как самолёт в комнату влетел, не помнишь, как прыгнул, тоже не помнишь…

— Просто я родился в воздухе, — сказал я. — Потому что мои родители были парашютисты. Они зачали меня в воздухе, и свадьбу сыграли в воздухе, и родила меня мама тоже… В воздухе… Ты мне веришь?

Он больше не смеялся, внимательно смотрел на меня и ждал, что я ещё скажу… Мы всё ещё стояли у входа в «Макс-форум», руки его как бы сами по себе крутили самокрутку, я видел краем глаза, что табачок зелёный… Да и никакой не табачок…

— Вообще-то здесь опасно курить, — сказал я. — Моего знакомого взяли за жабры…

— Да ладно… Скажи лучше, почему же ты сам потом не прыгал? С такими-то родителями-парашютистами?

— Именно поэтому, — честно ответил я. — Эдипов комплекс.

— Тьфу. Как ты можешь говорить такие слова… Ты что, спал со своей матерью?

— Комплекс не означает, что надо делать то, что делал Эдип… Но раз уж ты спросил… Точно ответить я не могу. Потому что я не знаю свою мать, никогда не видел, а так как бывали у меня женщины, которые были старше меня… Вот, скажем, полчаса назад я чуть было не возжелал одну бабушку… Но это неважно… Да, так что делать, если мать нас бросила?

— Бросила тебя в воздухе? — засмеялся художник, передавая мне джойнт…

— Ну чуть попозже, — сказал я, затягиваясь…

— Тогда всё это может оказаться байкой.

— А ты что, поверил?

— Как тебе сказать… У тебя хорошо получается, без тени улыбки… Кто тебя знает? И вообще — кто что знает? Вот знали мы с тобой два дня назад, что снова встретимся?

— Если ты на самом деле поверил в эту историю, ты уж точно поверишь в другую… Пойдём, расскажу, — сказал я.

— А зачем? — спросил Флориан.

— Ты всё поймёшь.

Мы сели за столиком благословенного кафе «Рим», я рассказал Флориану историю своего происхождения, и она ему, как и следовало ожидать, тоже пришлась по душе.

Он пустился в не совсем тривиальные, по крайней мере с моей точки зрения, рассуждения о человеческом теле как «переходнике»…

А переходник бывает «двойником», а бывает «тройником»… Ну и так далее: body painting, новое видео Гюнтера ван Хагена, немецкие солдаты, позирующие с черепами в Афганистане… Сакральные татуировки каких-то пигмеев или полинезийцев…

Мне любопытно было наблюдать за потоком сознания художника, который потом — я в этом почти не сомневался — выплеснется в его новые работы…

С тех пор прошло довольно много времени, полгода, год… Я уже не помню, какие это по счёту художники — Флориан и Кристиан, чья мастерская становится мне на время вторым домом.

Наверное, я люблю заглядывать за плечо…

Может быть, я действительно… Не сын Ахима… Вот и перемещаюсь от холста к холсту, как дуж между стёкол…

Я не знаю… Не знаю!

Во всяком случае, мне нравится смотреть, как пишут Флориан и Кристиан…

Особенно Флориан…

Кажется, что по холсту гуляет поток безличной силы, принимающей разные формы…

Может быть, поэтому я чувствую себя в это время… Находящимся в центре циклона…

Есть такие охотники за торнадо… Нет, я не имею в виду картину Альтдорфера…

Я видел передачу недавно… О фриках, для которых весь смысл жизни — оказаться внутри торнадо… Снять его изнутри на камеру…

Они создают специальное оборудование… Один сделал такой… Как бы английский танк времён Первой мировой войны… Чтобы торнадо его не унесло, и он мог в самом центре спокойно снимать — сквозь глазок…

Когда я ложился спать в тот вечер и опускал жалюзи, я вспомнил об этой машине для съёмок, об охотниках за смерчами…

И потом я вспомнил о них, когда смотрел, как рисует Кристиан…

Сам я не художник, но мне хорошо в этих центрах циклонов — я более или менее спокоен, я пью травяной чай, глядя, как всё меняется на холсте — каждую минуту…

Дженни писала совсем иначе, и всё же что-то у них есть общее — с манерой Кристиана…

Наверное, лёгкость, да… Ключевое слово: лёгкость…

Я вспоминаю лекцию Кальвино «О лёгкости» — он приводит там эпизод… О том, как двое ночью спорили о чём-то серьёзном, может быть, это был даже философский диспут… Причём происходил он ночью на городском кладбище… Пока вместо того, чтобы привести следующий словесный контраргумент… Один из собеседников вдруг подпрыгнул и… оказался таким лёгким, что запросто перелетел через высокую кладбищенскую стену, оставив своего визави одного, лишив его дара речи…

Такие притчи помогают, когда я думаю об Ахиме или о Дженни… О том, могли ли они там встретиться? Не отец ли увёл у меня мою возлюбленную? С него станется, с этого проныры…

Было так: я зашёл в «Контрабас» впервые после некоторого перерыва…

Дженни ездила к родителям в Альгой, я, не желая больше ставить пространственно-временные эксперименты… В казармах Домагштрассе… И в то же время ощутив что-то вроде клаустрофобии… в канареечной квартирке Дженни… Вернулся наконец в собственные апартаменты.