Бен Лернер - 22:04

• Название: 22:04
• Автор: Бен Лернер
• Жанр: Современная проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-087091-2

Тридцатипятилетний Бен Лернер – один из самых интересных молодых писателей США. Три его поэтических сборника удостоены престижных премий, а первый роман признан лучшей книгой года многими авторитетными журналами.

Действие его второго романа «22:04» происходит в сотрясаемом ураганами Нью-Йорке. Начинающий писатель почти одновременно узнаёт о головокружительном успехе своей книги, о нависшей над ним опасности смертельного наследственного заболевания и о желании подруги зачать с его помощью ребенка путем искусственного осеменения. Угроза внезапной смерти в сочетании с перспективой отцовства обостряет его восприятие жизни. На фоне повседневных личных мини-кризисов и большого общего кризиса его жизни, в постоянной перекличке с фильмом «Назад в будущее», он начинает по-иному воспринимать происходящее и представлять себе некий грядущий мир, где все будет почти так же, как в мире нашем, только чуть-чуть по-другому.

---

– Когда небоскребы замерзнут, они упадут, как одиннадцатого сентября, – сказал он, как всегда, жизнерадостным тоном, но тише обычного, – и всех передавят.

Серьезность чувства и содержания Роберто, как правило, выражал не интонацией, а переменой в громкости.

– Если по-настоящему похолодает, ученые придумают новые способы отопления зданий, – сказал я.

– Но глобальное потепление[5], – проговорил он, улыбаясь и показывая брешь от выпавшего молочного зуба, но почти шепотом, что выдавало подлинный страх.

– Не думаю, что будет новый ледниковый период, – солгал я, вырезая очередное вымершее животное.

– Вы не верите в глобальное потепление? – спросил он.

Я промолчал.

– Не думаю, что на кого-нибудь будут падать здания, – сказал я наконец. – Тебе что, опять какой-то сон приснился?

– Был плохой сон, там за мной пришел Джозеф Кони[6], и…

– Джозеф Кони?

– Африканский бандит из кино.

– Что ты знаешь про Джозефа Кони?

– Я посмотрел про него на Ютьюбе, он там в Африке всех убивает.

– Но зачем Джозефу Кони приезжать в Бруклин? И при чем тут глобальное потепление?

– В моем плохом сне из-за глобального потепления настал ледниковый период, все здания замерзли, тюрьмы потрескались, все убийцы через трещины повыходили наружу и бросились на нас, и Джозеф Кони на нас бросился, нам надо убегать в Сан-Сальвадор, но у них вертолеты и бинокли ночного видения, а у нас все равно нет papeles[7], бежать нам некуда.

Он перестал резать и лег на стол подбородком, а потом лбом.

Все более частое состояние, при котором у меня кружится голова: скоропреходящая, но сильная агнозия[8], когда предмет у меня в руке – на этот раз зеленые безопасные детские ножницы – перестает быть привычным инструментом и становится чужеродным изделием, остраняющим заодно и кисть руки, состояние, вызываемое ощущением пространственно-временного коллапса или, парадоксальным образом, ошеломляющим чувством слияния всего и вся в одно целое: угандийский военный правитель возникает по милости Ютьюба в кошмарном сне ребенка из Сальвадора, живущего в Бруклине без документов, в детском сне о грядущих бедах, вызванных резкими переменами в погоде и бездушием имперской юридической системы, ставящей мальчика в положение человека без гражданства; Роберто, подобно мне, был склонен к апокалиптическому взгляду на глобальность.

Я попросил его посмотреть на меня, а затем на двух языках дал ему единственное обещание, какое мог дать: что ему нечего бояться Джозефа Кони.

После того как я сдал Роберто у дверей школы с рук на руки его матери Аните, купив ему с ее разрешения – и себе заодно – чуррос[9] у седовласой торговки в ярко-красной широкой накидке (у одной из многих, приходящих с тележками к концу уроков и к концу продленного дня продавать чуррос в любую погоду и helado[10] в теплую, собирающих вокруг себя толпы красивых детей и создающих недолговечные сообщества, где больше материнской сердечности, взаимодействия поколений, языкового разнообразия, чем я мог наблюдать за все свое детство в Топике[11]), я, вопреки своей привычке, не отправился в долгий пеший путь домой, а, поддавшись неясному побуждению, опять вошел в школьное здание. Оно уже почти опустело; помимо смотрителя и сверхпузатого охранника, с которым мы обменялись ритуальными кивками, в нем осталось лишь несколько учителей, закрывшихся в своих классах, где они приклеивали декоративные звезды, готовились к урокам или меняли в проволочных клетках подстилку из кедровых стружек. Я смутно ощущал их присутствие, бродя по коридорам, скользя взглядом и проводя рукой по художественным работам на осенние темы: вот листва, в которой зеленая пастель уступает место желтой и красной, вот рог изобилия, вот пятипалый контур, превращенный рисовальщиком в индейку.

Поймете ли вы меня, если я скажу, что, когда я поднялся на второй этаж и избавился от вощеной оберточной бумаги, я оказался в начальной школе Рэндолфа в Топике? Мне семь лет, на стене висят послания Кристе Маколифф[12], тщательно выведенные письменными буквами, с пожеланиями ей удачного полета на «Челленджере», до которого остается всего два месяца. Я вхожу в класс миссис Грайнер и отыскиваю свою парту, стул мне уже не мал, Плутон занимает место среди планет в свисающей с потолка пенопластовой подвижной модели Солнечной системы. Мои родители на работе в психиатрической клинике Меннингера; старший брат в классе непосредственно над моим; Джозеф Кони только-только приобретает известность как лидер повстанцев-премилленалистов[13]; моя аорта то ли соответствует возрастной норме, то ли нет; в углу пофыркивает радиатор, потому что в ноябре в те годы частенько бывает холодно. Класс не пуст, но присутствующие – тени, они возникают и пропадают: вот за соседней партой появляется Дэниел, чьи руки вечно в синяках и в пластыре, Дэниел, которого весной отвезут в отделение скорой помощи, потому что он, с моей подначки, вдохнет в нос гладкую конфетку, да так глубоко, что не сможет выдохнуть, Дэниел, который в средних классах первым из нас начнет курить, но сейчас славится привычкой исподтишка глотать пакетики с сахаром «Домино». Невеселое дело – мастерить диораму будущего на пару с пацаном, про которого ты знаешь, что в девятнадцать он бог знает по каким причинам повесится в подвале родительского дома, но задание дано, миссис Грайнер стоит над нами и смотрит, как у нас идет работа, синтетический кокосовый аромат ее косметики смешивается с запахом клея. Я сделаю фигурку Дэниела, он – мою, а космический корабль мы склеим сообща, и пусть он болтается на веревочке, к чему-то подвешенный, как зависимое слово в грамматике, вечно распадаясь на части на семьдесят третьей секунде полета.

А теперь я хочу кое-что сказать американским школьникам, которые смотрели репортаж о старте космического челнока в прямом эфире. Я знаю, что принять это трудно, но иногда тяжелые события, подобные нынешнему, происходят. Да, это часть исследовательского процесса, да, такова иной раз плата за открытия. Те, кто расширяет наши горизонты, подчас идут на риск. Будущее не принадлежит малодушным, оно – удел храбрых. Команда «Челленджера» влекла нас в будущее, и мы не остановимся на этом пути[14].

К Нью-Йорку приближался необычайно обширный циклон с теплой центральной частью. Мэр принял беспрецедентные меры. Он поделил город на зоны и распорядился об обязательной эвакуации жителей из самых низкорасположенных; объявил, что перед тем, как ураган достигнет материка, метро перестанет работать; в некоторых районах Нижнего Манхэттена, возможно, будет заранее отключено электричество. Высказывали мнение, что мэр, которого прошлой зимой раскритиковали за вялые действия в дни рекордного снегопада, теперь из стратегических соображений преувеличивает масштаб события и подчеркивает готовность к нему городских служб; однако в его тоне на все более частых пресс-конференциях слышалась не столько сумрачная авторитетность, сколько искренняя тревога, словно он сам был одним из тех, кого призывал к спокойствию.

Из миллиона устройств передачи информации, большей частью портативных, сознание близости стихийного бедствия просачивалось в город, воздействуя на архитектуру и на крупных птиц из отряда воробьинообразных, отклоняя транспортные потоки и ветви платанов, гибридизированных для выживания в городской среде. Город, хочу я сказать, становился единым организмом, перестраивающимся для отражения угрозы, зримой из космоса, для встречи с атмосферным подобием одноглазого морского чудища, шевелящим, точно щупальцами, полосами осадков. За движениями этого чудища следило множество допплеровских радаров, отображающих интенсивность осадков с помощью цвета, работающих по тому же принципу, что и прибор, которым мерили скорость моего артериального кровотока.

Поскольку у всех разговоров, какие ты мог случайно услышать в очереди, на улице или в метро, появилась общая тема, вскоре это стал один большой разговор, к которому ты мог присоединиться, разговор поверх общепринятых барьеров, разгораживающих социум; в поезде линии N по пути в «Хоул Фудс»[15] на Юнион-сквер я сам не заметил, как начал обмениваться прогнозами погоды с хасидом и с уроженкой Вест-Индии в фиолетовом костюме медсестры. На станции «Канал-стрит» в беседу вступила еще и миниатюрная юная девушка – она вся, казалось, была меньше, чем футляр с виолончелью у нее на спине. Власти, сказала она, нарочно предрекают полную жуть, чтобы после эвакуации Нижнего Манхэттена установить во всех квартирах подслушивающие устройства. Мы прервали разговор, когда три молодых музыканта, на одном из которых были расшитые по-мексикански прямые полотняные брюки, начали исполнять Toda Una Vida в стиле мариачи. Трудно сказать, что подействовало на пассажиров: то ли парни очень здорово играли, то ли все мы, подогреваемые нашей растущей общительностью, были восприимчивы больше обычного, то ли причина в самой музыке. Так или иначе, чувства в песне было на удивление много, как и денег в шляпе после аплодисментов.