Бен Лернер - 22:04

• Название: 22:04
• Автор: Бен Лернер
• Жанр: Современная проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-087091-2

Тридцатипятилетний Бен Лернер – один из самых интересных молодых писателей США. Три его поэтических сборника удостоены престижных премий, а первый роман признан лучшей книгой года многими авторитетными журналами.

Действие его второго романа «22:04» происходит в сотрясаемом ураганами Нью-Йорке. Начинающий писатель почти одновременно узнаёт о головокружительном успехе своей книги, о нависшей над ним опасности смертельного наследственного заболевания и о желании подруги зачать с его помощью ребенка путем искусственного осеменения. Угроза внезапной смерти в сочетании с перспективой отцовства обостряет его восприятие жизни. На фоне повседневных личных мини-кризисов и большого общего кризиса его жизни, в постоянной перекличке с фильмом «Назад в будущее», он начинает по-иному воспринимать происходящее и представлять себе некий грядущий мир, где все будет почти так же, как в мире нашем, только чуть-чуть по-другому.

---

Встретив Шарон в кафе и поцеловав ее в щеку, я почувствовал, что между моими губами и ее кожей проскочила искорка, как будто Алина и Шарон вступили в соприкосновение через меня. Шарон заказала мятный чай, я – то, что посчитал обычным кофе из капельной кофеварки, а оказалось запредельно дорогим чистопородным напитком из кемекса[23]. Сидя за крохотным столиком у окна, выходящего на Хаустон-стрит, мы разделили на двоих большой кусок шоколадного кекса.

– Это «Вальрона»[24], – сказала Шарон, но я впервые слышал это название; что до Шарон, у нее лексикон шоколатье, и шоколад, кажется, входит во все, что она ест. – Ты уже с ней спишь?

Когда мы, покинув кафе, шли на юг, я ощущал движение поездов под землей. Идя с Шарон под руку, как мы почти всегда ходили, я ощущал – по крайней мере воображал, что ощущаю – пульс в ее бицепсе, чуть более частый, чем мой. Я поднял глаза на подсвеченный рекламный щит, где ничего не было, кроме водянистого фиолетового фона, – вероятно, меняли рекламу, – и спросил Шарон, у которой дальтонизм, чтó она видит. Огоньки звезд, с трудом пробиваясь сквозь световое загрязнение, были подобны словам, проходящим сквозь пласты времени, и я чувствовал, что город окружает вода и что эта вода перемещается, чувствовал, как непрочны мосты и туннели, идущие поперек этой воды, как уязвим транспорт, движущийся по городским артериям; словно бы из-за некой внутримозговой перестройки я стал воспринимать инфраструктуру на личном уровне. Стал такой частичкой городского тела, от которой исходят упреждающие проприоцептивные сигналы. Шарон ответила, что видит серые и синие пятна, и, пока мы переходили Делэнси-стрит, рассказала про свой замысел фильма о дальтониках-синестетах[25], утверждающих, что цифры для них окрашены в цвета, которых они глазами не воспринимают.

Вскоре мы пришли в набитую людьми галерею, где должны были встретиться с Джоном, но он сообщил эсэмэской, что его простуда усугубилась. Мы пробрались к столу в уютном углу, где стояло белое вино. Увидев чуть поодаль Алину с двумя рослыми красавцами, я неуклюже поднял руку. Не переставая говорить с ними, она посмотрела на меня ровным взглядом, но не помахала в ответ; что выражают ее подведенные глаза – полное безразличие или бешеный пыл под слоем пепла, – понять было невозможно: ее фирменная двойственность. Я с усилием перевел глаза на Шарон, чтобы продолжить с ней разговор, делая вид, что лишь скользнул взглядом по лицу Алины, но, поднимая к губам бокал, я часть вина пролил. Я опять взглянул на Алину – она слегка улыбалась.

Воспринимать искусство, как и на большинстве вернисажей, было невозможно; вообще вернисаж, как я его понимаю, это ритуальное уничтожение условий, позволяющих вглядеться в произведения, ради которых все затеяно. Мы с Шарон попытались немного походить по галерее, и я, чувствуя, как остаточный жар медленно сходит на нет, все же испытывал удовольствие, а не раздражение от мимолетных соприкосновений со столь многими телами; толпа была неким единым чувственным организмом. Я поздоровался с несколькими людьми из художественных журналов, для которых мне доводилось писать, но вскоре стало понятно, что Шарон уже хочет уходить, и мы начали выгребать к Алине, чтобы поздравить ее и отправиться куда-нибудь выпить.

Алина с Шарон поцеловались, но мы с Алиной не притронулись друг к другу. Пытаясь выглядеть невозмутимым, я сказал, что мы с Шарон пойдем в какое-нибудь тихое место, но пусть Алина даст мне знать эсэмэской, когда здесь все будет заканчиваться, и я вернусь, чтобы помочь навести порядок. Она поблагодарила, но ответила, что помощь вряд ли понадобится; ее тон подразумевал, что наш обмен телесными соками – не та степень близости и не дает мне права делать такие предложения.

Я был встревожен и сбит с толку тем, что воспринимал как глубочайшее Алинино притворство, и чуть ли не сомневался в своем душевном здоровье: а не вообразил ли я себе это наше соитие на полу чужой квартиры? Я все еще был полон случившимся до краев, мои органы чувств вибрировали с городом на одной частоте, я ничего не хотел так сильно, как снова обладать ею и принадлежать ей, – а она смотрела на меня до того отчужденно, что я казался себе ее ревнивым бывшим, с которым она не хотела объяснений, буржуазным ханжой, не способным помыслить об эротических отношениях иначе как в терминах собственности. Может быть, она для того и рассталась со мной перед вернисажем, чтобы теперь, встретив меня с прохладцей, продемонстрировать свою способность создать непреодолимое расстояние, сколь бы тесной ни была наша физическая близость? С одной стороны, во мне поднимался ревнивый гнев, желание заставить ее желать меня – единственное желание, сказала мне однажды Алекс во время ссоры, какое я способен испытывать. С другой стороны, я искренне восхищался тем, как она говорит мне то «да», то «нет», как она говорит мне «да» и «нет» одновременно, находил это волнующим и даже вдохновляющим; энергия, которую мы сгенерировали, теперь, казалось, высвобождена и может циркулировать повсюду, понемногу заряжая все вокруг: человеческие тела, уличные огни, мультимедиа.

Мы с Шарон пошли в бар, который ей нравился. Он был освещен на манер подпольного заведения времен сухого закона: темное дерево, жестяной потолок с орнаментом, никакой музыки.

– Джон говорит, она освоила крав-мага[26], – сказала Шарон. – Не забудь договориться с ней о стоп-слове[27].

Было так тихо, что я слышал, как бармен смешивает традиционный коктейль.

– Почему ты думаешь, что я нижний?

Напиток включал в себя джин и грейпфрутовый сок и подавался в высоких стаканах.

– Потому что ты мальчик в кальсончиках.

Серьезность, с которой Шарон пыталась быть вульгарной, сводила эту вульгарность на нет.

– Я перепихиваюсь в чужой квартире с таинственной женщиной, которая, вероятно, ко мне равнодушна. А ты, между прочим, замужняя.

Не кто иной, как я, сочетал их браком, получив вначале по интернету сан священника[28].

– Она к тебе неравнодушна, просто не хочет себя связывать.

– Когда самец осьминога «атакует» самку для спаривания, он использует присоски, чтобы нацелиться и ввести гектокотиль[29].

– Если Алина когда-нибудь размножится, то не иначе как делением.

– Честно говоря, скарфинг[30], – признался я не без помощи второго коктейля, – меня напрягает.

– Твоя ли это забота – ограждать женщин от их желаний?

Теперь мы шли по Делэнси-стрит, сквозь решетку в тротуаре поднимались клубы чего-то газообразного – я надеялся, простого пара.

– Может быть, так она борется со страхом смерти и преодолевает его.

– А может быть, это она так борется с боязнью лишиться голоса.

Проезжавшая «скорая помощь» осветила нас красными огнями.

– Или получает удовольствие, заставляя тебя осознать то удовольствие, что ты получаешь, подвергая ее жизнь опасности.

– Уйма кислорода по освобождении.

Мы спустились в метро.

– «Это как озарение; как вспышка спички в крокусе; все самое скрытое освещалось», – процитировал я Вирджинию Вулф[31], но из-за шума подъезжающего поезда Шарон не услышала.

«Осторожно, двери закрываются».

– Мы редактировали для Би-би-си фильм о бонобо[32]. Они наши ближайшие родственники, и у них нет тенденции ограничиваться одним половым партнером.

– Говорят, моногамия – результат развития сельского хозяйства. Отцовство стало иметь значение, когда началась передача собственности по наследству.

ПРОВЕРЬСЯ НА ВИЧ СЕГОДНЯ, гласил плакат на линии D.

– Но они поедают детенышей приматов других видов.

– Почему вы поженились, если не хотите иметь детей?

Мы вышли из метро на Манхэттенский мост; почти все проверяли электронную почту, читали эсэмэски.

«Ты ушел не попрощавшись», – гласило послание от Алекс.

«Сияй как бриллиант», – пела Рианна в наушниках девушки рядом со мной, чьи ногти были украшены звездами.

Мы сидели в ресторане в Краун-Хайтс[33], на полу с орнаментом из мелких кружочков играли блики свечей.

– Я верю в обещания. Я верю в публичность.

«Обещаю пройти с тобой сквозь череду миров», – вспомнилось мне из ее брачных клятв. Я сказал официанту, что только выпью вина, но доел с ее тарелки ньокки[34] со шпинатом, а потом заплатил за все.

– Ты ей скоро надоешь, – сказал Джон. Он лежал на кушетке и смотрел на своем ноутбуке «Прослушку»[35]; из его ноздрей торчали два розовых бумажных носовых платка, делая его похожим на усатого злодея из спектакля в начальной школе. Кофейный столик был завален использованными чайными пакетиками и экземплярами Film Quarterly. Я обшарил их кухню, но обнаружил только теплый джин.

– Зачем тогда ты нас познакомил?

– Она умная, красивая, милая и говорит, что ей нравятся твои стихи.

Я пошел домой через парк.

– Тебе не удалось примирить реальность моего тела с бесплотностью деревьев, – сказал я туману. Поскольку над парком проходит авиатрасса, город отлавливает и умерщвляет диких гусей. Которые, убедился я с помощью Википедии, образуют пожизненные брачные пары. Светящийся экран, казалось, кончил мне на ладонь. Я поднял глаза и увидел кракелюрный узор облаков.