Михаил Колосов - Три круга войны

• Название: Три круга войны
• Автор: Михаил Колосов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1981

Это — повесть о становлении солдата, о том, как из простого донбасского паренька Василия Гурина, почти два года находившегося на территории, оккупированной гитлеровцами, в ходе сражений Великой Отечественной войны выковывается настоящий советский воин — смелый, душевный, самоотверженный.

От порога родного дома до самого фашистского логова, Берлина, — таков путь Василия Гурина, рядового пехоты, затем курсанта и старшего сержанта, комсорга батальона.

---

— Не надо…

— Почему?

— Ну не надо раньше времени расстраивать.

— Какое же тут расстройство? Радость! — и он обнял Шуру, поцеловал ее в губы.

— Пойдем, поздно уже.

— Шура, ну чего ты боишься? Мама…

— Подумай сам хорошенько… Ну, приедем мы к твоей маме… Ни у тебя никакой специальности, ни у меня. Сядем маме на шею?

— Вот слово даю тебе, Шура, — я обязательно добьюсь своего в жизни! Ради тебя все сделаю!

— Глупенький. А пока добиваться будешь, как жить будем? Трудно придется тебе, Вася.

— Ты имеешь в виду оккупацию?

— Не только… Вообще…

— Знаешь, насчет оккупации я тебе скажу так. Это было мне испытание, и я его выдержал с честью. Откровенно тебе признаюсь: во время оккупации я часто думал, что, когда придет освобождение, когда придут наши, меня призовут куда надо и похвалят за то, что я был смелым и честным перед Родиной, перед комсомолом. И вот увидишь: еще придет такое время! Майор Кирьянов прав: в суете войны не до этого было.

— Похвалят, похвалят, — Шура по-матерински погладила его по голове. — Не паникуй только.

— Знаешь, кем бы я хотел стать, чем заниматься?

— Офицером.

— Да… мечтал. Всю войну мечтал стать офицером. А теперь это желание почему-то поприутихло. Во время войны мне казалось, что офицером я больше пользы принес бы, а теперь чувствую, это уже не так важно, и меня все больше одолевает мечта стать… журналистом. Буду разъезжать по стране, видеть новые места, узнавать новых людей и описывать. А?

Шура в ответ грустно улыбнулась.

— Не веришь? — вздохнул он. — Конечно, трудно будет этого добиться. В институт трудно будет поступить: все, чему учили в школе, забыл. Повторять — учебников нет, да и некогда этим заниматься. А что делать? Скорее бы уж что-то определялось: либо в офицеры, и тогда бы я твердо уже знал: моя судьба — армия! Либо демобилизация — и тогда… И тогда — не знаю, что день грядущий мне готовит… Но, — вдруг он оживился, — если ты будешь со мной — я все преодолею! Ты — цель моя, а ради этой цели…

Она будто не заметила его оживления, посоветовала просительно:

— Что бы ни случилось, будь мужественным…

— Ты о чем? — насторожился Гурин.

— Да обо всем, Вася… — она запнулась, стушевалась почему-то, но быстро оправилась, сказала рассудительно: — В жизни всякое случается: неудачи, разочарования, крушение мечты…

— Если очень хотеть, стремиться!.. — запальчиво начал он, но она его перебила:

— Часто бывает так, что от тебя это не зависит. Обстоятельства иногда складываются сильнее твоих стремлений. Тебе будет очень трудно, но ты…

— Да о чем ты? — забеспокоился он. — И ты мне не веришь? Поэтому ты боишься идти со мной до конца? Боишься трудностей? И все это из-за проклятой оккупации?

— Успокойся, Вася. Ничего этого я не говорила. Я только прошу тебя: будь мужественным.

— А я трус разве?

— Нет. Но одно дело быть смелым на войне и совсем другое быть мужественным в мирной жизни. Не теряй самообладания.

— Что-то не совсем понятны мне твои призывы… — сказал он скорее себе, чем ей. Потом он взял ее за обе руки, заглянул в глаза: — Что-нибудь случилось?

— Нет, ничего… — необычно быстро ответила она и высвободилась из его рук. — Пойдем, поздно уже.

_______

Так случилось, что после этого Гурин и Шура видеться стали реже, чем раньше: она ссылалась на занятость, да и сам он тоже был занят делами по горло и поэтому верил ей и часто удовлетворялся разговором по телефону или коротким свиданием при случайной встрече. Охлаждения в их отношениях Гурин не почувствовал, у него было просто очень плохое настроение, которое ему не хотелось показывать Шуре. «Вот пройдет все, — думал он, — и все встанет на свое место». А пройти в его жизни должно безвременье, неопределенность, которые тянулись уже третий месяц, и конца им пока что не было видно. Уже на исходе было лето, не за горами — осень, а у него никаких перемен: ни утверждения в существующем положении (на что он уже мало надеялся), ни увольнения в «гражданку», которая пугала его своей неизвестностью. По-прежнему, как когда-то в школе, мечталось об институте журналистики, но по всему похоже, что для поступления в институт время в этом году будет упущено. А это значит — еще один год пропал…

Особенно тоска охватила Гурина, когда был опубликован указ о демобилизации из армии солдат и сержантов первой очереди. Под этот указ подпадали военнослужащие 1905 года рождения и старше. Гурин прикинул, когда при таких темпах дойдет очередь до него, и загрустил: выходило, что служить ему предстояло еще не один год.

Тоска стала грызть его с неимоверной силой, у него пропал аппетит, он исхудал, щеки ввалились, глазницы потемнели. Волосы стали выпадать. Доктор Люся при встречах сокрушенно качала головой, говорила:

— Да, климат этот немецкий нам, русским, не подходит. Нездоровый климат.

Шура тоже видела, как на глазах свечкой истаивал парень, старалась отвлечь его от мрачных мыслей, но посвящать все свое время ему она не могла.

Однажды она прибежала к нему сама без предупреждения и увела его погулять в лес. Они долго бродили вдалеке от лагеря и к заходу солнца вышли к знакомой вишенке. Плотные листья молодого деревца блестели в лучах заходящего солнца. Гурин окинул вишню взглядом, но ни одной ягодки не увидел. И не удивительно — было уже поздно, вишни давно прошли. Лишь на самой верхушке он заметил сморщенную высохшую ягодку. И вновь нахлынули воспоминания: именно в эту пору он мальчишкой любил лазить по деревьям и собирать вот такие сухие ягоды, которые еще не успели стать добычей скворцов, уже собиравшихся к этому времени в многочисленные стаи. Сморщенные, сухие, наполовину склеванные птицами вишни были сладкими и вкусными. Старшие поддакивали ребятам и многозначительно говорили, улыбаясь друг дружке: «Да, надклеванная ягодка всегда слаще!» Теперь только до Гурина стал доходить скрытый смысл этой поговорки.

Василий достал вишню и вложил ее Шуре в рот:

— Попробуй. Это вкус моего детства, моей родины. — Он привлек ее к себе, стал целовать.

Она сначала противилась его ласкам, была какой-то упругой, неподатливой, но вдруг обмякла, проговорила тихо:

— Ладно… Теперь уж все равно…

…К лагерю они подошли потемну. Вдали за деревьями уже завиднелись тусклые лампочки у штабных домиков, уже потянуло запахом солдатской кухни, когда Шура остановилась и придержала его за руку:

— Подожди, попрощаемся…

Он остановился и расставил руки для объятий. Она вдруг уткнулась лицом ему в грудь и заплакала.

— Ну чего ты?.. Шура?.. Меня зовешь мальчиком. Сама ты девочка. Девчонка. Не надо, Шура… Все будет хорошо. Я же говорил уже тебе: если что, поедешь к моей маме. Я ей сегодня же напишу. Хочешь?

— Прости меня, Вася… Ты очень хороший… Прости…

— Да что случилось, глупенькая? Все очень хорошо…

— Прости…

Ну вот, заладила: «прости» да «прости». Все будет хорошо. Я люблю тебя еще больше. Понимаешь, я тебя совсем-совсем люблю!

— Прощай… — Шура сдавила его рот крепким поцелуем.

— Не прощай, а до свиданья… — еле переводя дыхание, поправил он ее. — Приходи завтра в это же время к нашей вишенке.

— Не смогу, наверное…

— Почему?

— Уеду.

— Куда?

Она не ответила.

— Куда? — спросил он снова.

— В командировку…

— А молчала. Далеко? Надолго?

— Не знаю… — и она быстро отступила от него. — Прощай, милый. Я напишу тебе.

— Позвони. Я буду в штабе.

— Не знаю… — Шура отвернулась и, склонив голову, направилась в свой батальон.

Вскоре он услышал строгий окрик часового:

— Стой! Кто идет?

— Свои, — сказала Шура.

— А-а!.. Товарищ младший лейтенант!.. — голос часового потеплел. Он что-то еще ей сказал, но Гурин не расслышал.

К себе в расположение Гурин возвращался в растрепанных чувствах: с одной стороны, его несло как на крыльях от любви — гордость и радость распирали его; с другой — беспокоило странное прощание с Шурой. «Переживает, бедняжка… — думал он. — Ну конечно же мучается… Да и какая порядочная девушка не будет переживать после этого? Может, думает, я подлец? На лбу же не написано, что там у меня на уме. Глупая Шурка! Не доверяет мне… А ведь я ее никогда не брошу! Никогда! Я не из тех, не обману». И ему захотелось закричать эти слова ей вдогонку. Но она была уже далеко, да и он уже шел по расположению батальона.

— Долгонько, братец, ты сегодня! — упрекнул его майор. — В роте при отбое присутствовал? — он хитро сощурил глаза.

— Нет… Я с Шурой был, — признался Гурин.

— А-а!.. То-то комбат пулеметного весь телефон истерзал — все спрашивал: не вернулся ли?

— Зачем я ему? — удивился Гурин.

— Да ты ли ему нужен! — прогремел майор своим хриплым басом и закрутил головой, удивляясь гуринской наивности. — Своего комсорга потерял…