Мария Семенова - Окольцованные злом

• Название: Окольцованные злом
• Автор: Мария Семенова
• Издательство: Азбука
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2000
• ISBN: 5-7684-0382-5

Волею обстоятельств международный киллер Скунс сталкивается со своим «собратом по искусству» — бывшим спецназовцем Виктором Башуровым. Вся жизнь того является чередой невероятных загадочных событий, дать объяснение которым не в силах даже сотрудники «Эгиды+» — секретной службы по неконституционному искоренению особо одиозных преступных авторитетов. Только Скунсу и вору в законе Французу удается разгадать тайну рока, преследующего семью Башуровых.

---

— Не надо. — Задвинув дипломат подальше, мужик глянул на Башурова сочувственно, быстро обменял протянутые деньги на жетон и покрутил вслед киллеру пальцем у виска: — Склифософский, блин…

«Склифософский, говоришь?» Вернувшись в номер, Виктор Павлович достал из чемодана надорванную пачку стодолларовых купюр, оделся и, заперев апартаменты, отправился на улицу. Опять лил сильный дождь, в водосточных трубах клокотали пенящиеся потоки, ураганами брызг проносились мимо машины, улицы были пустынны — мало кто из прохожих отваживался покинуть укрытие. Борзый отважился, надвинув поглубже шляпу, он вышел на дорогу и принялся голосовать.

Почти сразу возле него притормозил одиннадцатый «жигуленок» с «черным» номером, за рулем сидел древний дедок в какой-то жуткой болоньевой куртке; даже не спросив, куда ехать, он покладисто махнул рукой: сидай.

— На Энергетиков. — Башурову с третьего раза наконец-таки удалось захлопнуть дверь, умирающий двигатель надрывно взревел, и машина, звякнув крестовиной, тронулась с места.

Ни щетки, ни отопитель у дедка не функционировали, и, глядя, как он, не снижая скорости, елозит тряпкой по запотевшему стеклу, ликвидатор поежился:

— У тебя, отец, как в танке, не видно ни хрена.

— Так я, милай, и есть танкист, — дед широко улыбнулся, собрав лицо в глубокие морщины, зубов у него почти не было, — гвардии лейтенант. Горел два раза, а победу в Кенигсберге встречал, в госпитале. Э-эх, рази ж думал когда… — Дедок вдруг с ненавистью погрозил кому-то сухоньким кулачишком. — Разворовали страну, демократы, етить их налево! Вот заработаю денег на похороны да и пойду на таран, — одной сволочью меньше ездить будет!

— Да, суров ты, батя. — Башуров надолго задумался, и всю оставшуюся дорогу ехали молча.

Уже у авторынка, прощаясь, Виктор Павлович протянул бывшему танкисту сотню баксов:

— Ты, отец, погоди с лобовой атакой-то, все равно всю сволочь не протаранишь…

На барыге было тоскливо. То ли рановато Борзый приехал, то ли погода повлияла, но машин было немного, наперсточников не видать, по щелям забились, и даже суровая охрана вместо работы по-тихому жрала в будке «Абсолют».

Башуров не торопясь дважды обошел экспозицию и наконец остановился возле бежевой «девяносто девятой». Как говорится, мы не так богаты, чтобы покупать дешевые вещи. Машина была «нулевой», все вроде как надо — антикоррозия, локеры, сигнализация, даже цифровик японский, — и пристально глянув на хозяина, худощавого парня в джинсовом костюме, киллер поинтересовался:

— Оформлять как будем?

Через полчаса толстый, похожий на бегемота нотариус уже составлял гендоверенность с правом передоверения на имя Дмитрия Пантелеймоновича Рогозина, затем «профессор» под расписку одолжил владельцу транспортного средства денег и, забрав техпаспорт и ключи от машины, помахал всем на прощание тростью.

Город трех революций Башуров успел изрядно подзабыть. Он долго плутал по незнакомым питерским улицам, пока все же не форсировал Неву и не выехал на Староневский. По дороге он остановился у какого-то универсама, набил едой огромную сумку и, вывернув на Суворовский, ушел направо, на Вторую Советскую.

Господи, сколько же лет прошло с тех пор, как он, весело крутя педали, катался здесь на обшарпанном зеленом «Орленке» без тормозов? Двадцать пять? Тридцать? Нет, вечность. Жизнь его изменилась неузнаваемо, а Вторая Советская все такая же — стук трамвайных колес на стыках рельсов, мрачные стены домов да гулкие дворы-колодцы с неизменными котами на переполненных мусорных баках.

«Ладно, довольно сантиментов». Надежно укрытый от посторонних взглядов тонированными стеклами «девяносто девятой», Виктор Павлович аккуратно отклеил фальшивую растительность и, бережно убрав вместе с париком в перчаточный ящик, протер лицо освежающей салфеткой. «Где же ты, профессор, с кем теперь…» Глянув на свое отражение в зеркале заднего вида, он хмыкнул и, захватив сумку с продуктами, вышел из машины.

В подъезде был все тот же полумрак, все тот же резкий запах застарелой мочи, кошек и коммунального жилья, даже надписи на стенах казались теми же, из далеких семидесятых. Вот и дверь, та же, с цифрой 7 на железном почтовом ящике. Виктор Павлович отыскал кнопку против фамилии Башуровых и трижды позвонил.

Сначала было тихо, только где-то под лестницей истошно орал перепутавший времена года влюбленный кот, затем послышались шаркающие шаги, стеклышко «глазка» высветилось, и донесся окающий женский голос:

— Ктой-то там будет?

— Тетя Паша, это я, Виктор, — громко произнес Башуров, и сейчас же за дверью засуетились, запричитали, лязгнул засов, и на пороге возникла приземистая женская фигурка в вязаной коричневой кофте.

— Батюшки, слава тебе Господи, дождались! Заходи, Витенька, заходи. Медсестра у нее сейчас, уколы колет, потерпи чуток. — Тетя Паша, шмыгая сизым, похожим на картофелину носом, повлекла гостя на кухню, скороговоркой выдавая все, что наболело, накипело, накопилось за эти собачьи годы. — Э-эх, всю жизню ведь в говне прожили, видать, и сдохнуть по-хорошему Господь не приведет. Ох, Витенька, да за что ж божьей твари мука такая дадена? Чем же это Бога прогневить надо было, чтоб он так-то осерчал? Одна оболочка ведь от

Ксюши осталась, а внутри, дохтур говорит, уж сгнило все давно… Удивляется все, как жива еще… — Тетя Паша смахнула слезинку с покрасневших глаз и начала выкладывать на стол продукты из сумки. — Да ты садись, голубь, садись, хочешь чайку? Али покрепше чего? Ну а я себе налью чуток. Сил уж нет, вся душа изболелась. Да слава богу, хоть ты вот приехал, а то ведь я тут… — Она вдруг опасливо подняла на Башурова глаза, заговорила, извиняясь: — Ты только, голубь, не серчай. Часы-то ваши аглицкие, ну, что били как серпом по яйцам, в большой комнате, продала я. Через газету, ага. Маклер приезжал, кучерявый весь, видать из жидов. Нажился, конечно, пархатый, так ведь лекарства надо? И медсестра двадцать рубликов берет зараз, а у меня пенсия, сам знаешь, голубь, колхозная, не разгуляешься.

Она налила ему большой бокал чаю, придвинула блюдце с печеньем, поставила разогревать на маленький огонь какую-то миску.

— Вот, видишь, кашки ей манной сварила, опосля уколов-то легчает ей немножко, может, съест хоть ложечку.

«Господи, провалиться бы, сынок долбаный». Башуров сидел молча, мрачно уставившись в прожженную дыру на клеенке. Уши его от стыда горели.

В это время дверь материной комнаты открылась и на кухню впорхнула медсестра, молоденькая, но бойкая, разбитная.

— Это вы Виктор? Сын Ксении Тихоновны? — Ее зеленые глаза уставились на Башурова оценивающе, немного развратно, и казались глазами как минимум тридцатилетней женщины. — Она вас зовет. — Медсестра цепко ухватила протянутые ей два червонца, положила их в сумочку и принялась стягивать халат. — Поднялась вдруг, села, даже голос изменился, позовите, говорит, сына, Виктора. Вы поторопитесь, — она опять пронзительно глянула Борзому в глаза, — я ведь ей дозу вколола приличную, заснуть может.

Попрощавшись, она направилась на выход, тетя Паша пошла ее проводить, а Башуров двинулся в самый конец коридора, где его, как в далеком детстве, окутал полумрак ощутимо вязкой тишины.

* * *

Ксения Тихоновна, сколько Борзый себя помнил, всегда была чертовски привлекательной женщиной, даже с годами ее красота не утратила былой силы, так, разве чуть сгладилась. Будучи ребенком, он втайне всегда гордился бурным потоком мужского внимания, изливавшимся на нее буквально повсюду. И вот теперь, глядя на неузнаваемо изменившееся, почерневшее лицо матери, Виктор Павлович впервые явственно ощутил — все, это действительно конец.

Решив, что мать уснула, он вздохнул, поправил одеяло и неслышно подошел к окну, намереваясь пошире открыть форточку, — воздух в комнате был тяжелый.

— Витенька, сынок, приехал…

Он мгновенно обернулся и, увидев лихорадочно блестящие в полутьме глаза Ксении Тихоновны, бросился к кровати:

— Мама… Как ты?

— Умираю я. — Голос больной был буднично-безразличным, нескончаемые мучения убили в ней тягу к жизни. — Поскорей бы уж, надоела всем.

— Не говори так. — Башуров присел на край кровати и, заметив, что губы матери от страшной боли искусаны в кровь, тяжко выдохнул: — Не уходи, мама, пожалуйста…

Ксения Тихоновна подняла на него постаревшие, полные муки глаза, накрыла его руку своей, худенькой, почти прозрачной. И Башуров ощутил, как на его ладонь упало что-то маленькое, тяжелое и прохладное — это было любимое мамино колечко которое она всегда, сколько он помнил, носила На указательном пальце левой руки.

— Возьми, Витя, надень.

Виктор Павлович посмотрел на мать непонимающе, — ему и на мизинец-то не налезет, да и ни к чему мужику цацки… Но мать настойчиво повторила: