К Столяров - Родовые сны

• Название: Родовые сны
• Автор: К Столяров
• Жанр: Русская классическая проза

---

Когда я уходил, отец с грустью сказал, что главную роль в фильме играть он не будет: староват-де уже, а вот Виктор Авдюшко потянет, для этого есть все данные, настоящий лесной житель, медлительный, монументально-невозмутимый. И Люся Хитяева тоже... И как это хорошо звучит - "Когда расходится туман".

В одно из посещений меня неожиданно пригласил лечащий врач. Милая, всегда доброжелательная женщина была в этот раз необычно напряженной. Она смотрела в сторону и все никак не могла начать разговор. А когда заговорила, я не узнал ее голоса.

- Кирилл Сергеевич, я обязана сообщить вам...

- Что такое?

- Мы дважды делали анализы, собирали консилиум... У Сергея Дмитриевича злокачественная опухоль. Лимфосаркома.

- Этого не может быть... Этого просто не может быть.

- Это есть, Кирилл Сергеевич.

И все вокруг словно поменялось местами. Есть точное русское слово "ошеломлен". Ударен по шелому. Куда-то сразу отодвинулся внешний мир с его обычными повседневными реалиями.

Возвращаюсь домой, а в голове только одно: месяц жизни, месяц жизни... И этот приговор, точный, и обжалованию не подлежит. А дальше что? Как сказать матери? Как вообще жить? Отец для меня - это все! И мама, и дети, и внуки, и Нина, жена, преданный и надежный человек, и наш домашний микромир, островок спокойствия и стабильности - все это вместе едино и нерушимо, надежно закрыто от постороннего недоброго взгляда. А что же теперь? Слабая надежда в самой глубине души: а вдруг все-таки ошибка, а вдруг все это не что иное, как дурной сон?.. И надо сказать: меня долго не покидало ощущение нереальности происходящего.

Жизнь никогда не баловала отца. Без каких бы то ни было поддержек извне, а чаще всего и вопреки внешним обстоятельствам, подобно мощному ледоколу, прокладывал он, дробя и сокрушая ледяные поля непонимания, а то и прямого противодействия власть имущих начальников от искусства, свой единственный и неповторимый путь в русской культуре. Он, как солдат особого назначения, ни разу не покинул поле боя. И вдруг нелепый, ничем не оправданный зигзаг судьбы отделил его от мира унылыми больничными стенами. И неукротимая энергия былинного богатыря, любимца нации, ее символа замкнулась в пропавшей камфарой и эфиром палате. В самый момент стремительного рывка.

Мне кажется, первые дни отец не совсем понимал происшедшее и продолжал жить, как это говорят, "по накату". Все хорошо, все прекрасно, еще немного - и закончится эта ерунда, он возвращается домой, и - за дело. Фильм - это главное. Но иногда мне чудилась некая печаль в задорно-деловом взгляде отца. А иногда тоскливо сжималось сердце - вдруг он знает все?! Знает и таким вот образом поддерживает нас?

Я хорошо понимал: надо что-то делать. Фильма, которым жил отец, теперь никогда не будет. Нужно было переключить его неукротимую энергию... да, переключить. Но на что? Есть ли достойная замена?

И вот в таком состоянии я находился даже не помню сколько - день, два, неделю? Горе, одиночество, бессилие, все было как под давлением, закрыто, завинчено. Этот малопонятный процесс продолжался и ночами: что же, как же, почему, за что?.. И не выйти никуда из этой камеры смертника. Покрываются пылью на домашних стеллажах видавшие виды охотничьи ружья, словно затягиваются прощальным дыханием хозяина.

А потом звонок из больницы. Расстроенный голос отца:

- Знаешь, ты принеси там "Мукузани" и орехи, после этих облучений, говорят, кровь восстанавливают. Такая вот получается ерунда...

Принес и "Мукузани", и орехи. Сидим, разговариваем... Чувствую - нить беседы ослабевает, отец рассеян. Что остается? Обсуждать прошлое? Но ведь тупиковая ситуация - будущего нет, настоящее неопределенно и болезненно. Что-то приходится недоговаривать, и оба это понимаем, и оттого на душе еще тяжелее.

Решение пришло неожиданно, и это было провидение. Да-да, провидение, другого объяснения нет. Глухая ночь, тяжелая бессонница... И вдруг я вспоминаю о книге, сопутствующей нам многие десятилетия. Мы купили ее в эвакуации, уже не помню где, но было это или в сорок первом, или в сорок втором году. Я даже представил, в каком чемодане она лежит, вместе с академическими томами Александра Сергеевича Пушкина. И бечевку представил, которой они перевязаны. Книга эта называлась "Дмитрий Донской", и написал ее прекрасный русский писатель Сергей Бородин. Словно бездна разверзлась четырнадцатый век, Сергий Радонежский, митрополит Алексий, Дмитрий Донской, их духовная, нравственная чистота. И великое озарение, когда Сергий Радонежский поднял с колен порабощенное русское население. И зажглась спасительная звезда.

Утром я уже был у отца.

- Вот книга. Нужен сценарий о Дмитрии Донском, о Сергии Радонежском, о митрополите Алексии. Пробуждение нации в тиши Троице-Сергиевой лавры, когда люди потянулись к князю Дмитрию.

Отец загорелся мгновенно.

- Да, да,- подхватил он.- И начинать надо с кануна Куликовской битвы. Помнишь у Ключевского - прекрасный звездный час, когда как бы что-то ломается, и в этом разломе зарождается великая духовная сила. Это Сергий Радонежский, озарения Андрея Рублева. Я напишу письмо Бородину.

Ответ пришел незамедлительно. И работа закипела.

Было удивительно, как быстро отец входил в материал, постигая самую суть далекой судьбоносной эпохи, растворяясь в легендарных образах. Прихожу в очередной раз, а отец нетерпеливо:

- Садись, садись, посмотри, что я тут написал. Вот Сергиев Посад, вот деревня Рязанцы. Откуда, казалось бы, ей быть? А Дмитрий Иванович разрешил людям из поля поселиться на пустоши. Представляешь - сидит князь и принимает беглых от Олега Рязанского, от татар... Или вот еще хороший эпизод, вдумайся,- встреча Дмитрия с митрополитом Алексием. Кто такой изначально Дмитрий? Воин, исполнитель - и образованность соответствующая. А перед ним - убеленный сединами хранитель византийской культуры, с ее традициями, высочайшим полетом мысли. Митрополит наставляет тогда еще парнишку Дмитрия.

И пошел разговор в лицах. Наша актерская профессия - обязательно конкретное дело. Как сказал Станиславский: по-актерски знать - значит мочь. Другими словами: если ты знаешь, то ты можешь это сыграть.

Было удивительно: откуда у отца брались силы? Болезнь все-таки наступала. Но проявлялось это лишь в отвлеченных случайных деталях.

Помню погожий летний день. Мы с отцом гуляем по больничному саду.

Но вдруг отец, будто между прочим, говорит:

- Там у тебя книжечка есть "Раковый корпус", это о нас. Принеси как-нибудь, интересно почитать ее именно здесь.

Когда прощались, отец неожиданно посетовал:

- Варварское лечение. Что химия, что радиация... Чувствую - слабеть стал, физической нагрузки не хватает. На стенд не хожу, а уже привык. Ты мне принеси-ка ружье, надо в форму входить, тренироваться.

Дома я взял тяжелый чехол с двустволкой бокфлинт - это когда стволы располагаются вертикально - двенадцатого калибра, сел в автобус, приехал в больницу - и прямо в палату. Странно, но никто меня даже не остановил.

К отцу в больнице относились очень хорошо. Нянечки и медсестры приносили ему цветы, поздравляли с праздниками.

"Раковый корпус", полу запрещенную в те времена рукопись, он прочитал с интересом, но воспринял философски-отстраненно:

- Все правильно. А наши пишут, что это может быть только у них. Сами изоврались, еще и народу голову морочат. Видно, кому-то это надо.

Увы! На огромной территории, огороженной больничным забором, шла совсем другая жизнь, с иными духовными и моральными ценностями. Здесь умирали товарищи, погибали тут же рядом. Это была особая зона.

В том же корпусе, что и отец, находился Марк Наумович Бернес. Однажды к нам пришла лечащий врач и попросила:

- Сергей Дмитриевич, сходите к вашему другу, успокойте его. Когда к нему приходят родные, он ведет себя несдержанно. Если так будет продолжаться мы просто запретим посещения.

Раковый корпус, да что там говорить... И тем, кто лежал, было тяжело, и навещавшим не легче. Очень тяжелая обстановка.

Вот мы тогда с отцом и отправились к Марку Наумовичу.

Марк был в крайне раздраженном состоянии. Он сидел, погруженный в мягкое объемное кресло. Глаза его, казалось, были безжизненны.

Отец сказал:

- Марк, это что такое... Нельзя так. Мы еще живы, и люди смотрят на нас. Видишь, я занимаюсь зарядкой. Надо гулять, двигаться.

Взгляд Марка Наумовича оживился.

- Да понимаешь, Сережа... Этот радикулит... то здесь, то там.

Оба понимали, что никакой это не радикулит, что это лимфосаркома и что конец уже близок.

- Ерунда все это... пройдет. Вставай, Марк, походи, глотни свежего воздуха.

В эти минуты мне показалось, что и Марк, и отец непременно победят эту непреодолимую болезнь.

Через несколько недель, идя к отцу, я повстречал одного из друзей Марка Наумовича, высокого стройного человека, с которым мы были знакомы, раскланивались. Был он сейчас не в себе, и мне вспомнилась фраза: "человек с перевернутым лицом". Вместо приветствия он сказал: