Хюго Клаус - Избранное: Сборник

• Название: Избранное: Сборник
• Автор: Хюго Клаус
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-05-002633-4

Писатель европейского масштаба, прозаик и поэт, автор многочисленных романов, рассказов и эссе, X. Клаус известен также как крупный драматург. Не случайно его книги европейская критика называет «эпопеей национального сознания». Широкую популярность X. Клаусу снискала его готовность браться за самые острые, животрепещущие темы. В сборник вошли антифашистский роман «Удивление», роман «Вокруг И. О.», отличающийся острой антиклерикальной направленностью, а также пьесы и рассказы разных лет.

---

Паул. О, какой ужас! Девятка треф. Она предвещает беспутство.

Элена. Как он произносит это слово! С таким удовольствием, прямо смакует.

Пауза. Вдалеке слышны крики купающихся.

Сколько времени прошло! За три месяца ни разу. А я боюсь с ним об этом говорить. В американском докладе утверждается: в семьях высокопоставленных чиновников такое случается не меньше двух-трех раз в неделю. Как раз у таких, как Эдвард. Это, конечно, в среднем. Впрочем, не так уж плохо. Хоть бы у него это прошло! Ведь мне скоро тридцать два. А там не за горами и сорок.

Во время ее монолога из дома снова доносится голос матери, на этот раз можно разобрать, что она говорит: что-то про карты.

Паул. Нет. Дальше некуда, просто некуда! Десятка червей — десять скорбей.

Голос матери. Я тоже хочу играть в карты. Хочу!

Элена. Эдвард, слышишь, там твоя мать замяукала.

Эдвард (собирает карты). Пасьянс не получился. Не могу сосредоточиться. Попробуем еще раз. (Раскладывает карты.)

Паул. Недурно.

Элена (в пространство). Моя мать говорила: «Чем больше ума, тем больше безумия». Если бы это было так! Я-то ведь совсем не изменилась, Эдвард. Совсем. Я осталась прежней. И по-прежнему хочу. Ты же хочешь всех удивить. Мне этого никогда не понять. И все-таки, если считаешь, что человек неистощим, значит, любишь его. Неистощим. (Смотрит на играющих.) Эдвард раскладывает карты так, словно от этого зависит его жизнь. А если его жизнь от этого… (Встает, помахивая руками, чтобы высушить лак, подходит к играющим.) Эдвард, если третий пасьянс не получится, обещай мне, что не натворишь глупостей. (Пауза.) От этого трефового валета никуда не деться.

Голос матери. Почему вы мне никогда не разрешаете играть с вами?

Паул (торжествующе). А теперь еще тройку на четверку, так, а здесь король и сверху дама! Примите мои поздравления! Получилось просто потрясающе!

Эдвард смешивает карты. Подходит к дереву, трогает его рукой.

Паул (позади Эдварда). Сколько пасьянсов вы раскладываете в день? Если бы мне пришлось так часто этим заниматься, у меня, наверно, давно заболела бы голова. А у вас она не болит? Послушай, я же с тобой разговариваю!

Эдвард не отвечает.

Я хочу тебе сказать, что ты невыносимый, самоуверенный эгоист, который считает, что весь мир зависит от его дурного настроения. Ну, что ты на это скажешь? Что? Не слышу.

Элена. Паул!

Паул. Если я неучтив, то он просто невежа — не отвечать, когда с ним разговаривают! (Эдварду.) Может, все дело в твоей жене?..

Элена. Паул, что ты мне обещал? Ты же клялся здоровьем своей матери!

Паул (удивленно). Я? Что я тебе обещал?

Элена. Что будешь сохранять спокойствие. Несмотря ни на что.

Паул. Так я еще и в чем-то виноват?

Элена. Но вы только что так хорошо играли вместе.

Паул. Хочет он загорать или нет, любит тебя или нет — мне наплевать. Но если я к нему обращаюсь, надо отвечать! Так меня по крайней мере учили в школе. (Понемногу успокаивается.) А как же иначе? Ведь даже кошка отзывается, если ее называют по имени.

Эдвард (у своего дерева). Железы сладострастия и железы раздражения расположены рядом. При очень большом возбуждении они начинают взаимодействовать. Мне кажется, наш друг становится назойливым. (Медленно возвращается в свой угол.) Его обуревают несколько страстей одновременно. Таким людям трудно жить.

Наступает относительное спокойствие. Только что все в волнении расхаживали по террасе, а сейчас как будто каждый нашел себе место: Эдвард на диване, Элена теперь уже на другом стуле, Паул уселся в один из шезлонгов.

Паул. Если бы я не был уверен, что нахожусь в Испании, я бы рискнул заявить, что здесь дует. (Поеживается.)

Эдена. Здесь иногда налетает ветер с гор.

Паул. Недаром я хотел взять с собой пуловер.

Элена. Если этот ветер несколько дней не утихает, местные жители начинают волноваться. А этот порывистый ветер иной раз не прекращается неделями. И тогда среди местных начинаются стычки и драки в кабачках. А то кто-нибудь поднимается на горное пастбище и начинает вымещать зло на скотине — колотит бедную овцу или осла, пинает ногами.

Паул. Причиной, видимо, служит их пища. Слишком много здесь едят зеленого горошка. Это вредно.

Элена. Обычно в феврале, на исходе зимы, здешние жители чувствуют себя скверно. А если еще и ветер подолгу не стихает, некоторые просто не выдерживают, лезут в петлю.

Эдвард. В прошлом году восемь человек покончило с собой, в позапрошлом — шестеро.

Паул (вздыхает). Да, примитивный народец.

Длинная пауза. Слышен вой ветра.

Элена (смотрит на Эдварда). Как тихо он сидит. Просто плакать хочется.

Паул. Земля здесь, наверно, стоит шесть-семь франков. А за гектар выходит семьдесят тысяч. Но что с ней делать?

Элена. Он так похудел за эти две недели!

Паул. Я даю ему шесть месяцев. Не больше. Если, конечно…

Элена. Если, конечно, он не натворит чего-нибудь ужасного за это время. (Эдварду.) Эдвард, хочешь еще лимонного сока?

Эдвард. Нет.

Паул (смотрит на Элену). Красивая. Но вот вечный вопрос: что делать с этой красотой? К тому же эти двое связаны какой-то тайной. Скорее всего, это первая любовь. Она остается в сердце навсегда. Хотя это и неблагоразумно.

Слышатся звуки оркестра, сначала звучит вальс, потом танго.

Элена. Мы с ним станцевали три танго, ча-ча-ча и медленный фокстрот. И хотя оба были в костюмах и улыбались друг другу, словно незнакомые, он оставался прежним. Он всегда оставался прежним: в моем доме, в моей комнате, в моей кухне. Я должна была уйти от него, потому что это становилось невыносимо.

Эдвард. Я никогда прежде не видел того моряка. Как это было…

Элена. А тот мальчик был невероятно дерзок. Но на маскараде все ведь возможно и все разрешено. Он тыкал мне пальцем в грудь и говорил: «Почему ты все время танцуешь с этим длинным слизняком в белом парике?» А у меня, клянусь тебе, Эдвард, так и вертелось на языке: «Потому что это мой муж, грубиян ты этакий». Но я этого не сказала. Нет…

Паул. Как странно они устроены, эти женщины, их никогда не поймешь.

Элена. Я думала тогда: мне скоро тридцать два. Хотя Аве Гарднер уже тридцать шесть, а Лане Тернер сорок. За всю свою жизнь я знала только одного мужчину. Мне скоро сорок, и я уже никогда никого не узнаю.

Эдвард. Я боялся посмотреть ей в лицо и слышал только одно: «Я так хотела, я так хотела». Мы затерялись среди танцующих, а потом, когда вышли на улицу, она взяла меня под руку.

Элена. Когда мы вернулись в зал, моряк держал меня за руку. Так, словно я принадлежала ему. Навсегда. (Пожимает плечами.)

Паул. Кажется, среди людей из общества больше рогоносцев, чем среди рабочих. Впрочем, ничего удивительного. Чем им еще заниматься?

Эдвард. Для большинства людей этот эпизод не более чем житейская мелочь. Такие неприятные случаи тут же забываются: подумаешь, скандал на службе, триппер или налоговая повестка. Но это не для меня! Да, гордиться нечем. Я просто не могу этого вынести. (Пытается улыбнуться, но улыбка застывает на губах.) Разбей ребенку голову об стену, перережь горло своей матери — все что угодно, только не это. (Повышает голос.) Ну кто мы такие? Мухи, сидящие друг на друге, все равно какая на какой? (Кричит.) Я так не могу!

Элена. Он не хочет этого забыть и не хочет, чтобы я забыла. Он отравляет нам обоим жизнь. Глупо! (Эдварду.) Дорогой Эдвард…

Паул. Ну, если она примется еще и заигрывать с ним при мне… ох, я вас умоляю…

Элена. Эдвард… Бледнолицый очкастый истукан! Думаешь, ты из камня? Но ведь камень не способен переживать, мой дорогой! Я же вижу тебя насквозь, Эдвард. Ты хочешь что-то сказать. Я чувствую, тебя переполняют мысли. (С раздражением отворачивается от него. Паулу.) Можно поверить, что я восемь лет была его женой?

Паул. Ничего удивительного. Противоположности нередко сходятся. Как ключик и замочек. Брюзга, вечно жующий свою жвачку, а рядом — благоухающий цветок, во всей своей чарующей невинности. Он не видит дальше собственного носа, она — женщина до мозга костей, женщина в полном смысле слова.

Эдвард. Сколько?

Паул. Что «сколько»?

Эдвард (нетерпеливо). Сколько смыслов имеет слово «женщина»?

Паул (неуверенно). Много.

Эдвард. Один. Один-единственный. И то с натяжкой. Женщина. Сто раз подряд произнеси это слово, как следует поверти и покрути его — что останется?

Паул. Что он такое говорит?

Эдвард. Ну, повторяй вместе со мной. Или боишься? Женщина, женщина, женщина, женщина, женщина, женщина, женщина, женщина… Вот и нет слова, чувствуешь? (Вновь с пафосом декламирует.) Ну и что осталось? Что осталось от молочной шеи, высокой груди, от стройных бедер — от прекрасной женщины? Нет ее больше.