Хюго Клаус - Избранное: Сборник

• Название: Избранное: Сборник
• Автор: Хюго Клаус
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-05-002633-4

Писатель европейского масштаба, прозаик и поэт, автор многочисленных романов, рассказов и эссе, X. Клаус известен также как крупный драматург. Не случайно его книги европейская критика называет «эпопеей национального сознания». Широкую популярность X. Клаусу снискала его готовность браться за самые острые, животрепещущие темы. В сборник вошли антифашистский роман «Удивление», роман «Вокруг И. О.», отличающийся острой антиклерикальной направленностью, а также пьесы и рассказы разных лет.

---

— Ты сам, негодяй, убирайся отсюда. — Голос Терфаала заглушал Жака.

Плач девушки перешел в истошный крик, казалось заполнивший всю комнату. Жильцы снизу стучали палкой в потолок. Внезапно все стихло, словно разом отхлынула от берега мощная волна. Терфаал и Руди принялись уговаривать девушку, точно малого ребенка.

— It is nottink, — говорил Терфаал. — Nootink[171].

Они перенесли ее в спальню.

— Боже, о боже! — выдохнул Жак. На рукавах его рубашки темнели пятна губной помады, серые твидовые брюки были измяты, бородка-эспаньолка приплюснута на сторону. Он тяжело закашлялся, рухнул в кресло и все повторял, закрыв глаза: «Боже, о боже!»

Да, он порядком пострадал. Теперь он будет без конца пережевывать свою неудачу, будет медленно обсасывать ее и переваривать, как те невидимые микробы, что поселились в его теле. Так добился он все-таки своего или нет? В любом случае свои навыки он явно подрастерял.

— Поиграй-ка нам лучше, Жак, может, успокоишься.

— Такого со мной никогда, никогда в жизни не случалось, — проговорил он, не открывая глаз.

В спальне было тихо. Наконец явился Руди.

— Признаюсь, ты лихо отделал ее, Жак, — сказал он.

Тот резко выпрямился.

— У нее синяк под глазом, — продолжал Руди. У него был вид совершенно счастливого человека. Его трясло словно в лихорадке.

Жак, стоя перед зеркалом, поправил галстук-бабочку, пригладил волосы и бородку, сплюнул в платок и, развернув, посмотрел в него. Потом сказал:

— Надеюсь, никому не взбрело в голову, что я решил переспать с ней.

— Почему же, именно об этом мы и подумали, — ответил я.

— Что же это Красная Шапочка так рыдала? — спросил Руди.

— Да потому что я не позволил ей выйти из квартиры в таком виде. Босиком. Вы что, не понимаете? По всему видно, что пьяная, живот голый, да еще босиком. Я не желаю, чтобы консьержка все это видела. Я знаю, вы, писатели, выше этого, вам это безразлично, ну а мне нет. Она попробовала выскочить за дверь, но я затащил ее в комнату, хотел заставить надеть туфли и плащ. Только для этого, и ни для чего больше. А она вдруг без всякой причины, без малейшего повода как начала рыдать.

— Вот, вот, — закивал Руди.

— А потом вдруг запричитала: «Никто меня не любит, ни мать, ни отец. Никому я не нужна, потому что я еврейка. Все надо мной издеваются. И здесь каждый думает только о том, как бы переспать со мной. Мне даже поесть не на что. Я хочу к бабушке в Лос-Анджелес», а потом стала вопить, вы же слышали, «Take me, you bastard, take те»[172].

— А дальше?

— А дальше ничего, мне уже ничего не хотелось.

— Значит, это я наставил ей синяков, — сказал я.

Из недр низкого полированного шкафчика Жак извлек бутылку коньяку, очевидно, он припрятал ее для девушки, которую ждали к трем часам. Настал вечер; вечер заполнил комнату. Воскресные звуки усилились, стали отчетливыми и резкими, в баре напротив дама с гитарой начала свое выступление. Публика аплодировала ей, подхватывая припев. Мы курили.

Я спросил себя, чего ради я все еще торчу в этой дыре. Но что же делать? Уйти отсюда. Бежать. К другой возлюбленной, в другую страну. Еще секунда, и все это станет совершенно невыносимо.

Потом полегчает. Я давно привык к таким приступам, мне знакомы все переливы этих ощущений. Минут через десять все пройдет, все заглушит духота квартиры, разговоры с друзьями, сигареты, коньяк и прочая ерунда.

Итак, трагическое действо завершилось. Партитуры арий разлетелись по полу, диванные подушки залиты вином. Обе простыни, захваченные из спальни, — ими Руди пытался прикрыться поначалу, но они ему не подошли — и теперь висели у печки. На ковре растоптанная ореховая скорлупа и окурки сигарет.

— Боже, о боже! — то и дело повторял Жак.

Смертельно бледный, в холодной испарине Ханс вошел в комнату и с трудом выдавил:

— Ее нигде нет, я не знаю, что делать. Кто-нибудь, пойдемте со мной.

— Заткнись, — сказал Жак.

— Ты бы поискал большую любовь где-нибудь поближе, — посоветовал Руди.

Недоверчиво улыбаясь, Ханс заглянул в спальню и тут же возвратился.

— Вам что ни покажи, у вас тут же в штанах шевелится, — сказал он, — в конце концов это может надоесть.

— Что? — Жак подскочил.

На диване Руди от восторга задрал ноги.

— Гоп-ля! — орал он.

Вконец расстроенный Жак, тяжело, взахлеб дыша, вынул из плоской голубой коробочки таблетку и проглотил ее, запив коньяком.

— Да здравствует Папа! — вскричал Руди.

Жак отправился в спальню, мы слышали, как он бродит там, повторяя: «Две минуты!» Наконец он остановился в дверном проеме и провозгласил:

— Осталось две минуты! У меня тут часовой механизм!

Осталось всего две минуты!

Дверь спальни заперли изнутри, Жак рванул ее на себя, выругался и прислонился к громадному шкафу красного дерева — хранилищу фарфора мсье Лавуазье. Вид у него был совсем больной, он побледнел, под глазами залегли тени. Жак снова закашлялся, высоко поднимая плечи. Наконец, справившись с кашлем, он спросил:

— Где же твоя девушка?

— Ее нигде нет, — сказал Ханс, — ее подруга сейчас в «Мабильон», но, где искать ее, она понятия не имеет. Кельнер тоже не знает.

Терфаал и девица Джерри вошли в гостиную. Заплаканные глаза девушки покраснели, справа, под тонкой бровью, подведенной карандашом, виднелась свежая царапина. Губная помада размазалась. Она все еще не пришла в себя, ее била дрожь. Смуглые ступни с длинными крепкими пальцами переступали по ковру. В руках, тоже сплошь исцарапанных, были сандалии.

— Она же без плаща и туфель, Жак, — сказал Руди.

— В таком виде она не выйдет за дверь! — подтвердил Жак.

— Выйдет, — возразил Терфаал.

— Sure[173], — сказала девушка и заплакала, уткнувшись в плечо Терфаалу.

Руди, плотно замотавшись в плед, курил, согнувшись и вытянув длинную шею. Он был напряжен, ни одна мелочь не должна ускользнуть от него, сейчас это был усталый, бледнокожий араб, подстерегающий путников в пустыне.

Терфаал произнес краткую речь, и на несколько минут комнату наполнили доброта, любовь, справедливость и милосердие, которые источал резковатый голос Терфаала.

— Эй, готовенький, ты готов?! — снова начал свои шуточки Руди.

— Заткни пасть, — сказал Терфаал, — а ты, Жак, если ты не дашь ей уйти, я тебе набью морду.

Жак закашлялся.

— А я — тебе.

Сейчас они схватятся за шпаги и африканские копья мсье Лавуазье. А может быть, в ход пойдет его коллекция ружей. И еще, на стене были заостренные стрелы, выгнутые, с треугольными наконечниками, красовалась там и турецкая сабля.

Я сказал Джерри:

— Почему бы тебе не надеть плащ?

— No. No. I won’t[174], — прошептала она.

Однако через несколько минут она надела его, и я помог ей застегнуть пуговицы на блузке. Ее раскосые глаза припухли и казались щелочками на замурзанном лице. Она не отрывала от меня взгляда.

— Tonight in Mabillon[175], — прошептала она, едва шевеля губами, только для меня.

Сквозь белую ткань я нащупывал плоские кружочки коричневых и розоватых пуговиц. Терфаал затянул ремешки на ее сандалиях. Когда за ними закрылась дверь, мы с Руди подошли к окну и долго смотрели им вслед. Она шагала вдоль серого университетского здания, ведя пальцем по шероховатой стене. Он шел метрах в двух позади нее. Они не разговаривали.

— Снова то же самое, — сказал Ханс.

— Этот тип пишет стихи, словно Бертус Афьес[176], не в обиду ему будь сказано, — заговорил Руди.

Жак, то и дело запинаясь, рассказал историю о том, как Терфаал учился в Харлеме и его содержала девица из кафе, которая по уши втрескалась в него, он обещал на ней жениться, но когда учеба закончилась…

Это была очень грустная история, но мы такое слышали еще перед войной, когда всем нам было по двенадцать лет. Наконец мы зажгли свет и отметили, что сигареты кончились и коньяк выпит.

— Я куплю еще бутылку и припрячу, только вот удастся ли мне найти такую же марку? — сказал Жак.

Комната внезапно показалась опустевшей, как будто в ней никого не было. Но ведь мы же были тут. Все молчали. Руди, по-прежнему дрожа, поднялся с дивана.

— Я иду домой, — сказал он.

— Сначала нужно навести здесь порядок, ведь завтра возвращаются эти Лавуазье, — остановил его Ханс.

Несколько минут жужжание пылесоса раздавалось среди мебели начала века, окутанной сизым дымом. Но Ханс быстро выключил пылесос.

— Плевал я на все это. Пойду лучше искать свою девушку. Кто-нибудь пойдемте со мной.

И никто не сказал: «Ханс, ты и так уже готов».

Жаку сделали укол, и он, тяжело дыша, в своей матросской тельняшке улегся в постель, а мы втроем спустились по лестнице. Я запихнул поглубже во внутренний карман жизнеописание маршала. Консьержка выглянула из своей комнатки. Мы вежливо пожелали ей доброй ночи.