Андре Конт-Спонвиль - Малый трактат о великих добродетелях, или Как пользоваться философией в повседневной жизни

• Название: Малый трактат о великих добродетелях, или Как пользоваться философией в повседневной жизни
• Автор: Андре Конт-Спонвиль
• Жанр: Философия
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-480-00290-4

Книга известнейшего современного французского философа о моральных абсолютах и основных добродетелях. Интеллектуальный бестселлер, пользующийся огромным успехом во многих странах мира.

Для широкого круга читателей..

---

Таким образом, равенство, являющееся основой справедливости, есть не столько равенство между объектами обмена (это равенство всегда спорно и почти всегда допустимо, потому что иначе вообще не было бы никакого обмена), сколько равенство между субъектами обмена – разумеется, не фактическое, а правовое, которое, тем не менее, подразумевает равную свободу и информированность участников обмена в том, что касается их интересов и условий сделки. Мне возразят, что подобное равенство недостижимо. Не спорю. Однако справедливы те, кто к нему стремится, и несправедливы те, кто ему противится. Допустим, вы продаете дом, в котором прожили многие годы. Ясное дело, вы знаете все его плюсы и минусы лучше, чем потенциальный покупатель. В этом случае справедливость требует, чтобы вы честно рассказали ему обо всех явных и скрытых недостатках продаваемого жилища, а также – хотя закон от вас этого не требует – поведали, с кем из соседей стоит иметь дело, а с кем лучше не связываться. Конечно, не все из нас и далеко не всегда поступают именно так. Но разве кто-нибудь сомневается, что поступать так было бы справедливо? И если мы этого не делаем, значит, мы допускаем несправедливость. Вот приходит покупатель, и вы показываете ему дом. Надо сказать, что ближайший сосед – пьяница, который не дает спать по ночам всей округе? Что зимой стены отсыревают? Что балки подточены муравьями? Закон в разных случаях может либо требовать этого от вас, либо оставлять решение этих вопросов на ваше усмотрение. Но справедливость однозначно требует все рассказать без утайки.

Вы сочтете, что в этом случае станет очень трудно и крайне невыгодно продавать дома. Возможно. Но кто сказал, что справедливость легка и выгодна? Она такова лишь для того, кто пользуется ее плодами, но добродетелью она становится только для того, кто поступает по справедливости.

Значит ли это, что надо всегда и во всем отказываться от собственных интересов? Нет, конечно. Но надо подчинить свои интересы справедливости, а не наоборот. А что будет в противном случае? В противном случае, советует Ален, довольствуйтесь богатством, но не пытайтесь быть справедливым человеком.

Итак, принцип, как отметил еще Аристотель, это равенство, но в первую очередь равенство людей между собой, вытекающее из закона и основанное на морали, во всяком случае – не допускающее наиболее очевидного фактического неравенства, в том числе в его самых респектабельных и поддерживаемых законодательно формах. Богатство не дает человеку никаких особых прав (оно дает власть, но власть – это ни в коем случае не справедливость). Гений и святость также не дают человеку никаких особых прав. Моцарт тоже должен платить, покупая хлеб, как любой другой человек. И святой Фома Аквинский, окажись он судим праведным судом, не имел бы никаких преимуществ перед остальными подсудимыми. Справедливость это равенство, но это равенство прав – установленных юридически или востребованных моралью. Ален, соглашаясь с Аристотелем, поясняет эту мысль: «Справедливость – это равенство. Я вовсе не имею в виду некую химеру, которая, возможно, когда-нибудь наступит. Я имею в виду отношение, которое мгновенно устанавливается при обмене между сильным и слабым, ученым и неучем и которое заключается в том, что сильный и ученый путем более глубокого и великодушного обмена, заранее предполагая в партнере силу и ученость, равные своим, выступают в роли советчика и судьи». Это хорошо известно и тем, кто продает подержанную машину, и тем, кто такую машину покупает. Оба участника такой сделки одинаково представляют себе справедливость, даже если далеко не всегда каждый из них поступает абсолютно справедливо. Но разве можно поступать несправедливо, если не понимаешь, что такое справедливость? Оба, даже не вдаваясь в глубокие размышления, понимают, что их сделка была бы справедливой только в том случае, если бы она была заключена между равными партнерами – равными в отношении власти, знания, прав. Мы не случайно употребляем здесь условно-сослагательное наклонение: справедливость есть условие равенства, и все виды нашего обмена должны это условие соблюдать.

В этом же можно усмотреть критерий или, как говорит Ален, золотое правило справедливости: «При заключении каждого договора, при каждом обмене поставь себя на место другого, но не забывай о том, что тебе известно, и, считая себя настолько свободным от любых принуждений, насколько это возможно, посмотри, одобрил ли бы ты этот обмен или договор». Золотое правило и железный закон – может ли быть что-либо суровее и непреложнее? Они выражают стремление совершать сделки только между равноправными и свободными субъектами, и здесь справедливость, даже понимаемая как ценность, относится к политике в той же мере, в какой она относится к морали. Справедливо, утверждает Кант, всякое действие, которое позволяет свободной воле каждого сосуществовать со свободой других в соответствии с универсальным законом. Такое сосуществование свобод под сенью одного и того же закона подразумевает равенство, во всяком случае равенство в правах, вернее сказать, оно делает это равенство реальностью – это и есть справедливость, которую приходится каждый раз создавать и воссоздавать и над которой постоянно нависает угроза уничтожения.

Я говорил, что здесь затрагивается политика. Защищать интересы свободных и равных (равных именно потому, что свободных) граждан – это и есть принцип любой подлинной демократии и горнило прав человека. В этом отношении теория общественного договора – в отличие от теории естественного права – имеет наиважнейшее значение для современного общества. Разумеется, и то и другое – фикция, но последняя предполагает реальность, что бессмысленно (если бы существовало естественное право, нам было бы не нужно добиваться справедливости: достаточно было бы ее соблюдать), тогда как первая утверждает ее принцип и выражает волю. Что поставлено на карту в идее первобытного договора (у Спинозы и Локка, а также у Руссо и Канта)? Не столько фактическое существование свободного соглашения между равными партнерами (подобных договоров никогда не бывало, что хорошо известно каждому, кто хоть когда-нибудь заключал авторский договор с издательством), сколько утверждение права на равную свободу для всех членов политического образования. Благодаря этому договоры возможны и необходимы. Вспомним Аристотеля, его равенство (поскольку всякая свобода постулируется равной иным свободам) и законность (поскольку при определенных условиях подобные договоры могут обретать силу закона). Яснее, чем Руссо, Локк и Спиноза, на эту тему высказался Кант, показавший, что подобный договор может носить лишь гипотетический характер, хотя без этой гипотезы немыслимо никакое небогословское определение права и справедливости.

Общественный договор есть правило, а не причина создания государства. В нем заключается не принцип его основания, но принцип его управления. Он не объясняет будущего, но проясняет идеал, в том числе идеал законности, правительства и общественной справедливости. Общественный договор ничего не говорит о происхождении государства, о его сущности, он показывает, чем государство должно быть. Идея справедливости, понимаемая как сосуществование свобод под эгидой закона, относится не к сфере познания, а к сфере воли (практического разума, как сказал бы Кант). Это не теоретический концепт, разработанный для данного общества, это путеводная нить для суда и идеал для деятельности.

То же самое находим и у Роулза. Можно представить себе людей в первобытном состоянии, когда никому не известно, какое место в обществе ему отводится (Роулз называет это состояние покровом невежества), и попытаться осмыслить справедливость как равенство (а не как просто законность или полезность), что возможно лишь при одном условии: придется вынести за скобки все индивидуальные различия между людьми и приверженность каждого, даже оправданную, личным эгоистическим и малосущественным интересам. Это снова гипотеза и даже фикция, но она позволяет нам хотя бы немного очистить требование справедливости от частных интересов, с которыми нас так и подмывает ее смешать. Первобытное состояние, сказал бы я, это своего рода виртуальное собрание равноправных индивидуумов, лишенных эго (поскольку предполагается, что никто из них понятия не имеет не только о своем классовом положении или социальном статусе, но и о своем уме, силе или, по Роулзу, «особенностях своей психологии»), и тем самым оно говорит о многом. Паскаль утверждал, что «я» – всегда несправедливо, и по этой причине рассуждать о справедливости можно, только выведя из игры свое «я» или, по меньшей мере, подчинив его строгому контролю. Это и происходит в первобытном состоянии, в котором никто никогда не жил и жить не может, но в которое можно попытаться перенестись, хотя бы временно и виртуально, чтобы осмыслить те или иные вещи и вынести о них свое суждение. Эта модель позволяет «закоротить» эгоизм (в первобытном состоянии никто не сознает своего места в обществе и своих природных козырей, поэтому не в состоянии разработать выигрышную для себя стратегию), в то же время не навязывая силой альтруизм (поскольку каждый человек откажется жертвовать своими, даже смутно сознаваемыми, интересами ради других). Это позволяет понять, что такое справедливость – не эгоизм и не альтруизм, но равновесие прав, проявляемое через взаимный обмен между индивидуумами. Каждый выступает только за себя, но это становится возможным – поскольку все реальные люди различны и дорожат своими интересами, противопоставляющими их остальным, – только при том условии, что каждый может поставить себя на место другого. Именно к этому приводит «покров невежества», по мнению Роулза, характеризующий первобытное состояние: каждый отдельный человек, не зная, кем он станет, будет видеть свой интерес в интересах всех и каждого, и вот этот недифференцированный интерес (взаимный и одновременно, в силу «покрова невежества», индивидуально бескорыстный) и можно назвать справедливостью. Во всяком случае, такая модель позволяет приблизиться к ее пониманию. Впрочем, необходимо задаться еще одним вопросом. Разве уже у Руссо в общественном договоре всеобщая отчужденность и двойная универсальность закона (при республиканском строе) не приводили к сопоставимому результату, хотя бы в виде тенденции? Но это заводит слишком далеко в дебри политической философии, тогда как нам пора вернуться к морали, то есть к справедливости, понимаемой не как общественный императив, а как добродетель.