Анджей Выджинский - Последняя ночь в Сьюдад-Трухильо

• Название: Последняя ночь в Сьюдад-Трухильо
• Автор: Анджей Выджинский
• Издательство: Днепркнига
• Жанр: Политический детектив
• Год: 1992
• ISBN: 5-89975-028-6

В настоящий том библиотеки «Золотой фонд детектива» входит роман польского писателя Анджея Выджинского «Последняя ночь в Сьюдад-Трухильо» — классический образец «крутого», полного напряжения политического детектива.

---

Не спрашивая разрешения, я закурил. Я устал — говорить в пустоту очень утомительно.

— Конец? Вы больше ничего не скажете? — спросил Аббес.

— Конец будет выглядеть иначе, — ответил я.

— Выключите магнитофон, — по-испански сказал Аббес.

Майор Паулино нажал кнопку в боковом ящике стола.

— Мы записали все ваши слова, — сказал он. — Этого достаточно, чтобы заставить вас навсегда замолчать.

— Я мог бы еще рассказать, как вы похитили профессора Галиндеса в Нью-Йорке, как убили Флинна и его дочь — Лоретту, как охотились за рукописью книги «Эра Трухильо». Я мог бы кое-что рассказать об убийстве с помощью булавки с головкой из искусственной жемчужины, начиненной ядом. Так вы убили в автомобиле сенатора Флинна, а в гараже — Лоретту Флинн, так же точно вы убрали Ральфа Баллока с аэродрома Эмитивилль.

Полковник задыхался, судорожно рвал пуговицы ворота мундира.

— Вы напрасно выключили магнитофон, — обратился я к майору. Я заметил, что он перепуган не меньше Аббеса. Теперь они, должно быть, рады, что магнитофон выключен. Уж если о них известно так много, значит, они работают из рук вон плохо. Это могло их погубить.

Майор старался сдержать дрожь в голосе.

— Магнитофон не нужен. К чему записывать бредни о булавках с ядом? Того, что вы сказали раньше, с избытком хватит для оправдания вашей смерти.

— Советую вам не спешить с моей смертью. В вашей должности требуются нервы покрепче. Я умру только лет через двадцать или тридцать.

— Клеветы, которую вы не можете подкрепить никакими доказательствами, — сказал майор, — тоже будет достаточно для смертного приговора.

Я посмотрел на часы. Пятнадцать минут назад наступил тот момент, предназначенный для вмешательства генерала.

— Допрос окончен, — сказал майор. — Господин полковник, мое предложение — смертная казнь.

— Дайте бланк, — сказал по-испански Аббес, — я подпишу приговор. Привести в исполнение в срочном порядке…

«Если им это удастся, — подумал я, — что сделает Гарриэт с боем и револьвером? Кто ее освободит? В крайнем случае она сможет выйти, потому что дверь открывается изнутри. Но тогда Эскудеро сообщит в полицию. А если меня еще задержат, что было бы для меня лучшим выходом, у Гарриэт не выдержат нервы, и она наделает каких-нибудь глупостей. Опять недосмотр в, казалось, досконально продуманном плане действий, недосмотр, за который может поплатиться Гарриэт, как когда-то за подобный недосмотр заплатила Лоретта Флинн».

— Вы не в своем уме, — сказал я. — Почему вы вынесли мне приговор? По какому праву? Не сообщив моему посольству? С каких пор суд стала вершить полиция?

— Вам не удастся отсюда выйти, — сказал майор. — Никогда.

— Я еще не все сказал, господин майор.

— Вы хотите дать дополнительные показания? Пожалуйста.

— Вы меня не поняли. Я не сказал еще, что вопреки вашему утверждению, я отсюда выйду.

— В подвал, к стенке, — бросил полковник. — Прелестно.

— Я условился с мистером Этвудом, что он приедет за мной в управление полиции. Он уже должен быть здесь.

— Не принимайте нас за дураков. Откуда вы знали, что будете арестованы?

— Предположим, я сам собирался к вам прийти, но возле гостиницы меня задержали два агента. Я посвятил в свои намерения Этвуда и попросил его приехать за мной в управление.

— Даже если бы так было на самом деле, ни Этвуд, ни посол не имеют права переступать порог управления полиции.

— Я и это предусмотрел. Мистер Этвуд приедет сюда с генералом Эспайатом.

— Он ошалел со страху, — сказал Аббес. — Он бредит.

— Можете позвонить в посольство и проверить.

Майор снисходительно ухмыльнулся.

— Ага! Ваш план ясен. Вы рассчитываете, что таким образом станет известно место вашего пребывания?

— Ничего вам не ясно! Они знают, где я и где Кастельфранко… Кажется, подъехал автомобиль, может быть, это они?

— Не фантазируйте, сюда все время подъезжают машины. Идемте со мной.

Майор взял с письменного стола подписанный Аббесом лист бумаги.

— Предупреждаю вас — подождите!

— У нас нет времени. Ваша песенка спета. Теперь мы любезно склоним к чистосердечному признанию следующего аса разведки, мистера Кастельфранко. Вы выйдете сами или позвать стражу?

— Зовите стражу.

42

Он был уже на границе, в месте пересечения воображаемой линии, проведенной от доминиканской Барахоны до гаитянского городка Сальтру, в районе огромных кофейных плантаций, тянущихся вплоть до Порт-о-Прэнса.

За ним гнались всю ночь. День он провел, прячась в кучах полусгнившего сахарного тростника, в гуще кустарника, в заброшенных хижинах, наступления темноты дожидался в зловонной яме деревенского кирпичного заводика.

Его ни на секунду не покидало ужасное ощущение, что его преследуют по пятам, не давая ни на миг оторваться от погони хотя бы за пределы слышимости. Время от времени до него доносились лай собак и голоса людей. И только когда мрак скрыл даже окружающие его в яме предметы, вокруг воцарилась тишина.

Он вылез из ямы и пошел, петляя, пробираясь по нехоженным, заросшим тропинкам. Его пугало шуршание проползающих ящериц, хлопанье крыльев фламинго, крик ворон; ветки царапали ему лицо, он стукался о стволы огромных деревьев, спотыкался о корни.

Прошел час, который тянулся бесконечно долго. Ему казалось, что он все еще слышит за спиной дыхание людей и собак. Сквозь застилающий глаза туман он увидел огни гаитянской деревушки, услышал бой барабанов и шум голосов.

Он догадался, что обитатели мазанок и бараков, разбросанных по краям огромной кофейной плантации, принадлежат к секте Боду и сейчас готовятся к ритуальному танцу.

Пробравшись сквозь кусты миндальной рощи, он увидел круглую поляну, а на ней медленно, вразвалку двигающихся людей.

Они легко прикасались к земле своими бронзовыми ступнями и, казалось, ласково поглаживали ее, переступая с носком на пятки. Ритм барабанов был медленный, приглушенный, к нему присоединялись другие инструменты: ча-ча, бонгос и марака, гитара и манубао с толстыми стальными струнами.

Сначала танцующие только шаркали подошвами по утоптанной площадке, но постепенно они стали отрывать ноги от земли все выше и все чаще; создавалось впечатление, будто они пытаются перед танцем, который вот-вот должен начаться, натянуть поверхность земли, как кожу на огромном барабане, чтобы потом каждый их шаг сопровождался доносящимся изнутри грохотом и эхом.

Измученный человек подумал — и удивился, когда мысль эта не принесла ожидаемой радости, — что граница осталась позади, и преследователям не удалось его настичь. Он все еще дрожал от страшной усталости, охватившей каждую частичку его тела, и от страха, ассоциировавшегося в памяти с отзвуками погони. Он озирался по сторонам в поисках какого-нибудь укрытия, где можно было бы отдохнуть, унять дрожь тела, успокоить нервы.

Он обогнул несколько кустов и, приблизившись к дереву мапу, прислонился к стволу, внутри которого, если бы он был полым, свободно разместились бы десятка два человек. Дыхание беглеца было учащенным и прерывистым, сердце сжимали внезапные судороги. «Я удрал, — подумал он, — я удрал, но страх не исчез; они могут прийти и сюда; они всюду приходят и везде убивают».

Фиолетовый туман сумерек сгустился, и ночь надвинулась так же внезапно, как внезапно нарушает тишину разорвавшаяся граната. Разорвавшаяся граната… Он видел однажды разорвавшийся ананас, разбитый пулей на груди Мануэля Хесуса Эрнандеса. Это было в Виллемстаде, в самый полдень. Эрнандес упал на мостовую узенькой улочки, не выпуская из рук ананаса, — две пули прострелили навылет его сердце. Стоящие вокруг расступились, стараясь, чтобы их не задело тело Эрнандеса. И тогда Тапурукуара — он был в белых брюках и клетчатой рубашке — подошел ближе и третью пулю выпустил прямо в голову упавшего человека. Это было излишне — Эрнандес уже не дышал.

Точно так же, как он стоит теперь под деревом мапу, стоял он тогда на улице возле бара, укрывшегося от солнца в глубокой нише, распространяющего запах хорошо поджаренного кофе. Он прислонился к стене; ему велели так встать, когда Тапурукуара начнет стрелять, и следить, чтобы никто не выстрелил в старого индейца. Он должен был его охранять.

Но в него никто и не собирался стрелять, потому что, собственно говоря, в толпе, окружавшей Эрнандеса, падающего с прижатым к груди ананасом, он один хотел выстрелить в Тапурукуару — только он, человек, который должен был его охранять. Но он не выстрелил. Он был смел, но ему всегда не хватало чего-то большего, чем смелость. Может быть, решительности, способности принять такое стремительное и импульсивное решение, чтобы не успеть над ним задуматься, чтобы и доли секунды не осталось для оценки причин своего поступка и его последствий…