Эмине Хелваджи - Дочь Роксоланы

• Название: Дочь Роксоланы
• Автор: Эмине Хелваджи
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2014
• ISBN: 978-966-14-8140-3,978-966-14-7971-4, 978-966-14-7970-7

Османская империя, ХVI век. По мусульманским поверьям рождение двойни – плохой знак, и второй ребенок – дитя шайтана. Поэтому султан узнал только об одной из дочерей, а маленькая Орыся стала сокровенной тайной прекрасной Роксоланы. Сестры росли во дворце и часто менялись ролями, чудом избегая разоблачения. Однажды они обнаружили в заброшенной башне пленников – молодых и пригожих Тараса и Ежи. Впервые в жизни девушки влюбились и, чтобы быть вместе с любимыми, решили организовать побег. Но в назначенный час только одна из сестер оказалась способна бросить все и пойти за любимым на край света…

---

Тем не менее она послушно отошла в угол комнаты, опустилась, скрестив ноги, на подушки. Кормилица склонилась над ней с гребнем в руке.

Младшая девочка (впрочем, она была младше всего на полчаса, тем не менее это имело значение), непокорно тряхнув зачесом делла Франческа, осталась стоять возле столика с зеркалами.

– Скажи, няня, – с любопытством поинтересовалась она, – а ты, когда была «Басак», и вправду никому лица не показывала? Или специально придумываешь? Ну, из-за… – Девочка сделала незавершенное движение рукой.

Басак-ханум давно уже была не басак, не «пшеничноволосая». Но Эмине-ханум, безусловно, всю жизнь оставалась эмине, «верная и надежная».

Имя старшей девочки было Михримах, «Солнце-и-Луна». Младшая же девочка…

Ее чаще называли Разия, хотя, вообще-то, она звалась Орыся. Но дело в том, что этого имени как бы не было. И ее самой – тоже.

* * *

…Шаги в коридоре приблизились внезапно и быстро – множественные, стремительные, мужские и юношеские. Так в этих коридорах, вообще-то, ходить не полагается. Няня с кормилицей разом побледнели.

Но прежде в покои, просеменив на цыпочках, успела скользнуть женщина, одна из доверенных служанок. Доверенных, однако не самого ближнего круга. Поэтому она, даже в панике строго соблюдая приказ, усвоенный давно и намертво, застыла у самой двери, не приближаясь ни к одной из девочек более чем на десяток шагов.

«Шахзаде!» – беззвучно прошептали ее губы.

«Какой?» – так же беззвучно спросила няня, как будто это имело значение.

Ответить у служанки времени уже не было, она едва успела чадру на лицо опустить. Дверь рывком распахнулась.

Как оказалось, все трое. Шахзаде Мехмет, шахзаде Селим и шахзаде Баязид. А за их спинами в коридоре еще и лала-паша маячил, почтительно держась на пару шагов позади.

Шахзаде, наследники престола, имеют право ходить… да можно сказать, повсюду. Никто не решится закрыть перед ними какую-либо дверь. Особенно сейчас, когда нового, настоящего гарема, по сути, нет вообще (поскольку единственная хасеки в нем – их общая мать), а тот, что называется «старым гаремом», сильно потерял в запретности. Мехмету, старшему из всех шахзаде, что сейчас в столице, уж точно путь не преградят. Впрочем, дверь распахнул Баязид, самый младший, неполных десяти лет от роду…

Все склонились перед тремя шахзаде именно так, как того требовали правила. Все, кто были в покоях: четыре служанки и сестра.

Сестра, впрочем, сразу выпрямилась. Глянула на братьев с девчоночьей вредностью, так что средний из них, Селим, даже попятился.

– Тесен дворец, больше ходить негде? – спросила она.

– Мы в отцовском доме! – немедленно ответил Баязид. – Где хотим, там и ходим!

Ну конечно, разве может без него хоть что-нибудь обойтись! По ехидной зловредности и стремительной решительности действий ли, поступков ли он точно опережал всех братьев, а временами и сестру.

– Ой, молодые господа, гоже ли вам посещать отцовский гарем… – начала было Басак-ханум, но двое из трех «молодых господ», старший и младший, немедленно рассмеялись.

– У отца нет гарема, – солидно, как он все делал, произнес Мехмет, – у него есть наша матушка. А если ей угодно называть покои своей дочери и своих служанок гаремом, так это ваши дела, женские.

– Сегодня в покои ко мне без спроса зашел, – сказала девочка и, полуотвернувшись от старшего брата, взяла со столика зеркало, – завтра со служанок моих чадру сорвешь…

– Еще не хватало! – Мехмет рассудительно покачал головой. – Мужчине в женские дела вмешиваться – только себя ронять. Раз уж решила матушка отчего-то ввести обычай, что все твои ближние служанки должны носить чадру, – вольно вам всем.

Собственно, на этом разговор мог и завершиться, тем более что девочка, явно утратив интерес к спору, принялась рассматривать себя в зеркале и прихорашиваться. Мехмет уже повернулся к выходу, а ожидавший в коридоре наставник чуть отступил, готовясь пропустить своих подопечных мимо себя и сопроводить их прочь из женской части дворца.

Только так все и должно было произойти в следующие мгновения. Если бы не Баязид.

– Должны носить чадру, должны! – закричал он в восторге. – Чтобы никто не видел, какие они уродины! А еще – чтоб не было видно: они все равно красивее тебя! И она, – он ткнул пальцем в сторону Эмине-ханум, которая только хмыкнула, сложив руки на полной груди, – и она… – Во второй раз его рука указала на самую юную из служанок, почти неразличимую за спинами няни и кормилицы, робко переминавшуюся с ноги на ногу возле дальней стены.

Служанка, издав возглас испуга, уклонилась от направленного на нее Баязидова пальца, словно тот был копьем.

Следующая минута была наполнена рыданиями, воплями и бранью. Рыдала юная служанка, в ужасе отбежав в самый темный угол покоев и скорчившись там на полу, слезно причитала служанка возле дверей, а вот Басак и Эмине, уперши руки в бока и придвинувшись к шахзаде почти вплотную, высказывались сочно и цветисто, гневно и громогласно. Прямо как торговки на чаршы-сы (или, как теперь пошла мода называть рыночную площадь, базар-майдан), где, впрочем, кроме них самих, никто из здесь присутствующих в жизни не был, а потому оценить это сравнение не мог.

– Ладно тебе, няня, – звонко сказала девочка, и все как-то разом смолкли. – И тебе будет, кормилица. Не злитесь. Было бы на кого. Или вы забыли: Джихангирчик маленький еще совсем…

Издевка была едкой: Джихангиру, четвертому из шахзаде, пока не сровнялось и трех годков, ему еще нескоро надлежало обретать юношеские привычки, потому его сейчас со старшими братьями и не было, он покамест поручен женской опеке, а не наставнику-лале.

– Сама с малышом якшайся, тебе и подобает! – запальчиво ответил Баязид, не осознавший, что его, можно сказать, сравнили с младенцем, и поэтому задетый гораздо меньше, чем рассчитывала сестра.

– Ну да. Мне – с малышом, а тебе, взрослому, с санджак-беем Манисы.

Это была фраза то ли отчаянно дерзкая, то ли просто странная. Услышав такое, прямо-таки не знаешь, как поступить.

Впрочем, не знал этого скорее шахзаде Мехмет, на год старше сестры, уже, можно сказать, юноша, целых пятнадцать ему. То есть он знал, что в таких случаях мужчине, а хоть бы и юноше, надлежит делать с женщиной, равной ему по статусу. Надлежит ударить так, чтобы она замолчала. В Блистательной Порте не только мужчины, но и юноши поступают именно так. С равными, конечно.

С теми, кто по статусу ниже (а перед шахзаде Блистательной Порты все таковы… ну, почти все), подобный вопрос и возникнуть не должен. Им просто не дадут возможности сказать или сделать такое, за что шахзаде их собственноручно ударить должен.

* * *

Санджак-бей Манисы. Мустафа. Тоже шахзаде, наследник султана – старший наследник. Всем им брат, но… брат единокровный. По отцу, блистательному и несравненному Сулейману Кануни, тени Аллаха на земле, халифу правоверных, у которого ищет убежища всякий обиженный.

Отец действительно кануни, справедлив. Однако матери его детей… враждуют они, чего уж там говорить. Иначе в Блистательной Порте и не бывало.

Сейчас верх Хюррем-султан, их собственной матери. Но, может, потому что та, другая, уехала со своим сыном Мустафой в санджак Манису. Куда тот отправлен, как сказали бы франки, губернатором. Чтобы набираться мудрости и государственного опыта в управлении: сперва ключевым санджаком, а там, много лет спустя, и всей Портой, надо думать.

Потому что главный наследник – он. Старший из сыновей. Воистину справедлив блистательный Сулейман: даже если и правда, что из всех сынов чресел своих он больше других любит второго, Мехмета, престол – первому. Хотя бы потому, что он того достоин.

И вправду достоин. Совсем уже взрослый юноша Мустафа, девятнадцать ему. Отважен, гибок умом и щедр сердцем. Всем хорош он как будущий султан.

Даже как брат он, если говорить честно, хорош.

Быть бы ему не только единокровным, но и единоутробным…

Однако иначе распорядилась судьба – и он не таков. Потому он на одной стороне, а трое младших шахзаде (точнее, четверо, считая маленького Джихангира) – на другой.

Что бы сами они о себе не думали. И что бы не думал Мустафа.

* * *

Все это Мехмет знал. Но, похоже, как-то усомнился, что ему сейчас до́лжно ударить сестру. Прежде меж ними такого не водилось.

А еще он, кажется, вдруг усомнился, что это получится. Да, она и младше, и девчонка, а он-то обычаи юноши уже несколько лет усваивал вполне успешно, лук и сабля ему привычны были, а они со слабой рукой не дружат. Но вот – усомнился.

Баязид же не сомневался ни в чем и никогда. Так что он стремительно метнулся вперед, норовя вцепиться сестре в волосы. И даже в самом деле вцепился, потому что она отшатнулась с какой-то странной для себя неловкостью.

Тут последовало то, что на базар-майдане бывает, конечно, причем очень часто, – но только не в старых приличных бедестанах, где продаются благовония, ковры, рабы, зеркала (во всяком случае, хорошие), ювелирные украшения (во всяком случае, настоящие) и сталь (во всяком случае, достойная воинской руки). А вот за пределами крытых рядов, то есть там, где торговцы, сидя прямо на земле, хрипло зазывают купить непременно у них старую глиняную посуду, поношенную обувь и позолоченный свинец вместо драгоценностей, где в толпе шныряют карманники, где не продохнуть от запаха уксуса и сумаха, – там да, без такого рынок не рынок.