Эдуард Кондратов - Тревожные ночи Самары

• Название: Тревожные ночи Самары
• Автор: Эдуард Кондратов
• Издательство: Куйбышевское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

Книга посвящается героическим чекистам, которые сразу же после создания ВЧК встали на защиту завоеваний социализма от посягательств внешней и внутренней контрреволюции. В основе повести — деятельность Самарской губернской ЧК в первые годы Советской власти.

Повесть рассчитана на широкий круг читателей.

---

— Сичас, сичас. — Девушка сжалась, но все-таки заставила себя сделать шаг.

— Куда, стерва! — гаркнул парень в жилетке, хватая ее за локоть.

— Ой-ой! — пискнула Нинка.

— Брось руку! — крикнул Михаил, делая шаг к столу.

Ладонь Ягунина лапнула наган, но оружия он не вынул. Сейчас Михаил видел, что перед ним — типичный самарский «горчишник», наглый и трусливый, никогда не рискующий схлестнуться один на один, но страшный в жестокости своей, когда за спиной сопят дружки.

— Ты че? Ты че бухтишь? — тихо, с блатными интонациями протянул парень, но руку отпустил. — Фраер нашелся.

Его красивые темные глаза ощупали лицо Михаила, задержались на куртке. Возможно, он заметил тот жест — рука на кобуру.

Нина села на кровать. Глаза опустила, пальцы нервно терзали оборку кофточки.

— Уматывай, — приказал Михаил «горчишнику». — И бутылку прихвати. Кто он такой? — обернулся он к девушке, но ответа не последовало.

— Чудеса-а… — пропел парень, беря с кровати пиджак. — А я-то желал по-хорошему: двадцать тыщ — девице, десять — хозяину… По сегодняшней таксе…

— А ну! — заорал Ягунин так, что «горчишник» даже голову втянул в плечи. Бросив злобный взгляд на Нину и невнятно выругавшись, он нарочито медленно вышел.

Топанье на лестнице смолкло, грохнула дверь парадного. Нина подняла голову. Лицо у нее было в слезах.

— Я не верила, что придете, — заговорила она, задыхаясь и плача, — а ему дядька про меня сказал, что я кавалеров ищу… А мне сказал, что пусть лучше домой приходят, за квартиру будем с них брать… Я говорила ему, что не хочу, а он меня побил, жрать, говорит, не дам…

— Кто этот, знаешь хоть? — мрачно спросил Ягунин.

— По соседству здесь… Торгует вроде… Патент, говорят, купил…

— Торгаш… По рылу видно. Садись-ка за стол.

Нина опять заняла место в простенке, а Михаил присел на табурет, на котором только что сидел «гость». От запаха капусты его мутило: голод взъярился с новой силой.

Нина это поняла инстинктивно.

— Кушайте, Миша… — тихо сказала она и поторопилась добавить: — Это дядькино, ихнее только вино было.

Но Ягунин превозмог искушение.

— Спасибо, не хочу. Я ведь в столовке снабжаюсь. И ты будешь, я с Левкиным договорился. Это наш начфинхоз, хороший мужик, хоть и интеллигенция. Убираться у нас будешь, вместе с женщиной одной.

— Ох, миленький ты мой! — Радость так и брызнула из серых Нинкиных глаз. — Расцеловала бы тебя…

Она смутилась.

«Баба и есть баба, — подумал Михаил. — Одно у них на уме».

— Приходи нынче к семи. Спроси тетю Кланю, ей пособлять будешь.

— А куда?

— Как куда? Губчека знаешь? Угол Предтеченской и Николаевской, там еще губсоюз недалеко.

— Че…ка? — в ужасе прошептала Нинка и съежилась на табуретке. Прямо черт-те что, как она испугалась.

— А что, в ЧК не люди? В грязи им сидеть, что ли? — пробурчал Ягунин. — Дядьке про то не говори, скажи, что в учреждение какое-то. Так придешь?

Нинка кивнула. Прийти она придет, да вот в себя она никак не могла прийти,

5

Магазин был закрыт. Ягунин еще разок прочитал вывеску: «Писчебумажные товары. А. Ф. Башкатин». Она была выполнена затейливо, славянской вязью — чувствовалась рука хорошего художника, а не халтурщика. От вывески пахло свежей краской. Жалюзи были подняты, но как ни старался Ягунин, разглядеть, что там внутри, он не мог. И вообще ему не было понятно, торговал когда-либо магазин или еще только готовится к открытию. Раздражение закипало в Михаиле. Купчик, выдворенный от Нинки, отнюдь не улучшил отношения Ягунина к этому сословию, а теперь еще это… Он подошел к двери и изо всех сил стал трясти ручку звонка. «Оторву сейчас к чертям собачьим», — думал он со злорадством. Но шнур был прочен. Михаил прислушался: никакого ответа. Он снова дернул звонок, и тут, видно, не выдержала, высунулась из соседнего окна растрепанная тетка.

— Чего трезвонишь? Ошалел? Не видишь — закрыто, — сердито крикнула она, натягивая на полуголые плечи платок.

Ягунин строго взглянул на нее.

— Ну-ка, скажи, куда он мог деться?

— Ех ты-и-и… «Деться»! — саркастически повторила тетка. — Да на что ему деваться-то теперь? — Она хохотнула. — Небось в садике жирок растрясает, вона где.

Она махнула рукой в сторону скверика за спиной гортеатра и не удержалась, чтоб не спросить:

— А чего надо-то? Магазин еще не торгует. Может, швеймашины учитываешь? Так мы уже…

Ягунин и не подумал ей отвечать. Вот уж дура! Он пересек улицу, на ходу скользнул взглядом по афише с «Царевичем Алексеем» и через сломанную железную калитку вошел в Пушкинский скверик. Здесь в старое время перед спектаклями любили прохаживаться самарские театралы. Сейчас его использовали как место отдохновения ходатаи и командированные волсоветчики, приехавшие в губисполком, а также беженцы, беспризорники и прочий бездомный и приезжий люд. Скверу этот натиск терпеть было тяжко. Затоптанная травка не успевала разгибаться, кусты стали ломаными прутьями — им-то доставалось больше всего, и даже островерхие тополя, и даже кряжистые вязы, казалось, больше не хотели жить — в их зелени не было сочности, пыль забила поры, неподвижная жара иссушала деревья, как чахотка.

Сейчас в сквере было малолюдно. Кое-где под деревьями, правда, светлело тряпье, но вряд ли Михаилу нужно было присматриваться, потому что толстяка, описанного Беловым, искать там не приходилось. Он должен был где-то гулять: сидеть на заплеванной, серой траве «чистой» публике не полагалось, а последние лавочки еще зимой были пущены на топливо.

Михаил вышел на спортплощадку — вернее, на пыльный пустырь, поскольку столбы, бумы и турники были давно утилизованы, — и огляделся. В дальнем конце сквера, закруглявшемся над крутым спуском к Жигулевскому пивоваренному заводу, маячила крупная фигура: некто в желтой рубахе навыпуск, заложив руки за спину, любовался видом на Проран. «Он, — с уверенностью сказал себе Ягунин, — брюхатый на прогулке. Я ему порастрясу жирок…» Он быстро пошел напрямик, и чем ближе подходил, тем крепче становилось убеждение, что перед ним тот самый Башкатин.

Толстяк задолго до приближения Ягунина ощутил беспокойство: обострились, видно, у этой породы инстинкты за четыре революционных года. Складчатая шея пришла в движение, и будто затылком узрел полный гражданин Ягунина: за двадцать шагов обернулся и настороженно уставился на невзрачного паренька в кожанке.

— Гуляете, гражданин Башкатин? — с нажимом спросил Ягунин, подходя вплотную и глядя «нэпщику» в переносицу.

— Э, что вам угодно… Эхэ… товарищ? — Башкатин старался соблюсти достоинство, но презрительный взгляд ему не давался: он трусил, и глаза его выдавали.

— Мне угодно, — с издевкой повторил чуждое словцо Ягунин, — поспрошать вас, гражданин, кое про что.

Будто и с возмущением фыркнул Башкатин, но щеки его заметно побледнели.

Молча, очень медленно достал Ягунин из кармана удостоверение и поднес к его носу. Башкатин скосил глаза, и сразу отвисла челюсть, а подбородочки поползли на грудь.

— П-п-ожалуйс-ста, — с трудом выговорил он.

— Что за слухи вы распускаете про Чрезвычком?

Лицо нэпмана стало совсем белым.

— Не… понимаю… — прошептал он.

— Ну, про ЧК слухи. Клевету сочиняете. Что, нет?

— Я?.. Слухи?.. Про ЧК?.. Помилуйте… — растерянно бормотал Башкатин, тараща на Ягунина расширенные, молящие о пощаде глаза.

— Не валяйте дурака, Башкатин, — звонко прикрикнул Ягунин, которого раздражала эта комедия. — Про что вы трепали вчера в «Паласе»?

— Ничего… Клянусь вам… Ей-богу… Ничего…

— Брешете! А что за истории с обысками? Какие еще конфискации придумали?

— Но… уверяю вас… — Голос Башкатина звучал совсем слабо. — Это недоразумение… Я ничего такого…

— Хватит! — свирепо оборвал Ягунин. — Говорите вполне конкретно: какого такого тестя чекисты ограбили? Адрес? Что язык-то прикусил? Hy!

Башкатин молчал, в оцепенении уставившись на чекиста.

— Та-ак! — Голос Ягунина прозвучал зловеще. — Напраслину брехать — мастак, а как ответ держать…

Нэпман схватился рукой за жирную грудь, трудно сглотнул слюну, но, к своему ужасу, сказать ничего не смог. Не получалось.

— Ладно, Башкатин. Я и так угрохал на вас сколько минут зазря, а они у меня дороги. Играть в молчанку мне некогда. Поговорим в губчека. Явитесь завтра, в полдевятого утра, комната четырнадцать. Чай, сами придете? Или провожатых прислать?

Башкатин затряс головой.

— Н-не н-надо, — еле слышно прошелестел он.

Ягунин был и доволен и недоволен разговором. Неплохо, конечно, что он дал Башкатину почувствовать: хоть нынче и НЭП, да не торгаши хозяева положения и революционная рука у них по-прежнему на горле. С другой стороны, выходило, что приказание начальства он, Ягунин, не выполнил: с перепугу Башкатин ничего не рассказал, и беседовать с ним сейчас, как сказал бы Белов, нет резону.