Валерий Поволяев - Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина

• Название: Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина
• Автор: Валерий Поволяев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4438-0942-7

Трагическая гибель последнего руководителя советской внешней разведки Леонида Владимировича Шебаршина для многих стала неразрешимой загадкой. За самоубийством руководителя разведки такого уровня должно стоять многое. Валерий Поволяев предпринимает попытку приоткрыть завесу тайны и ответить на вопрос: кем был генерал Шебаршин?

За рамками своих мемуаров Леонид Шебаршин оставил много тайн. Гриф секретности с них будет снят только через много лет (если его снимут вообще). Но кое-что удалось узнать уже сейчас. Этому и посвящена книга, которую выдержите в руках.

---

Как потом сказал Шебаршин, было «одно странное обстоятельство, которое впоследствии объяснили Божьим промыслом. Дело в том, что ровно за пять минут до взрыва помещение покинули председатель исламистского меджлиса Рафсанджани и два его ближайших сотрудника — Раджаи и Бахонар. Версия о Божьем промысле не вызвала бы особых сомнений (все в воле Аллаха!), не будь Рафсанджани основным соперником Бехешти.

Темна иранская политика, грани дозволенного в ней расплывчаты, ложь не считается грехом, взятие заложников и убийство входят в набор допустимых приемов, крови шииты не боятся. На кого возведена напраслина — то ли на Колахи, то ли на Рафсанджани — история, видимо, никогда не рассудит. Бехешти ушел в мир иной, Колахи исчез, Рафсанджани правит страной. Не погибни Бехешти, пожалуй, на свете не стало бы Рафсанджани».

Сюжет, как видите, закольцевался. Как в законченном художественном произведении, где все бывает разыграно по нотам — и роли расписаны, и место действия определено, и само действие исполнено по команде режиссера.

Кто был режиссером, Шебаршин только что назвал… Вернее, назвал еще много лет назад, когда была выпущена книга «Рука Москвы».

Удалось также выяснить, что бомба, которая унесла на тот свет Бехешти, была комбинированной — и фугасной, и зажигательной одновременно.

Была попытка взорвать и аятоллу Али Хуссейна Хаменеи. Он приготовился читать молитву на пятничном намазе — хутбу, перед молитвой дал интервью сразу нескольким корреспондентам. Один из корреспондентов оставил около Хаменеи небольшой микрофон.

Хаменеи приступил к молитве — причем имам ввел новые правила чтения этой молитвы: «имам джоме» (тот, кто читает проповедь, должен в левую руку взять винтовку с хорошо начищенным штыком, в правую Коран, и только потом приступить к делу).

Хаменеи так и поступил. Проповедь, полную проклятий «прислужникам империализма, врагам ислама и Ирана», он не успел закончить. Безобидный микрофон вдруг взорвался, огнем накрыло половину «правоверных», с великим почтением слушавших аятоллу. Хоть и было немало убитых, Хаменеи остался жив.

— Аллах не счел меня достойным шахадата, — заявил он, потупив глаза, а вскоре стал президентом Ирана.

А вот аятолле Дастгейбу повезло меньше. Он завершил хутбу и в сопровождении охраны двинулся к большой черной машине. Толпа зевак провожала его. Неожиданно от толпы отделился благочестивый юноша, протянул руки для объятия — так положено по старому персидскому обычаю, уклониться от объятий нельзя — грех. Теплое объятие закончилось взрывом — у парня под рубашкой к телу была привязана граната.

Список этот можно продолжить: в каждом иранском городе имеются погибшие, и счет им будет идти еще, наверное, долго.

Не стало президента Раджаи — «досрочно прекратил свои полномочия», не стало премьер-министра Бахонара и многих других — власть обладала свойством уничтожать людей, смотреть на происходящее можно было только с болью. Шебаршину, человеку, любившему и знавшему Иран, было больно.

Игорь Сабиров рассказывает, что работать тогда становилось все труднее и труднее. Молодые моджахеды — последователи Саадати — были уничтожены целиком. Вырублена была и партия «туде» — иранских коммунистов, а ее бессменный руководитель Нуреддин Киянури угодил в застенок.

Это был пожилой, начавший полнеть человек, передвигавшийся с трудом — чтобы сделать хотя бы маленький шажок, ему надо было опереться на палку, — связавший свою судьбу с Советским Союзом, который он по старинке называл Россией и был предан этой «России» безгранично.

Что же он получил взамен, какую награду за верную дружбу?

Получил обычное: Москва предала его. Как предала и многих, очень многих — Шебаршин еще напишет об этом — перо у него всегда было неплохое, и вообще он умел отличать литературу от нелитературы, потому и, уйдя в отставку, издал несколько хороших книг.

В одной из книг он перечислил имена людей, которых предала Москва, — причем Шебаршин очень деликатно заявил, что Москва не предавала друзей открыто, она просто-напросто забывала их. Так это произошло с Наджибуллой и Хонеккером, Живковым и Ярузельским, с сотнями других крупных деятелей, имевших международные имена.

Всегда у кремлевского начальства находился какой-нибудь близкий советник — знаток заморских лекарств или историк, ничего не сделавший в науке, но тем не менее получивший в награду (за что — за предательство?) диплом академика; такие советники сыграли свою черную роль в российской истории и заставили Кремль отвернуться от очередного верного друга.

Шебаршин правильно заметил:

— Опасно связывать свою судьбу с Москвой!

Но вернемся в Тегеран, к Игорю Сабирову, к резиденту нашей разведки Леониду Владимировичу Шебаршину, к опасной обстановке, сложившейся вокруг советского посольства.

Дело дошло до того, что человеку со славянской внешностью стало опасно появляться на улице. Дипломат, конечно, мог не появляться — сидя в кабинете, анализируя статьи, опубликованные в местных газетах, и сочиняя бумажки в Москву, он мог сутками не покидать посольство. Разведчику же такое не дано — не та профессия. Разведчик должен ежедневно выходить в город, встречаться со своими людьми, которых в этой службе называют «контактами», узнавать последние новости, делать выводы.

Поэтому посольство ежедневно покидали и Сабиров, очень похожий на перса — особенно если он отпускал бороду, — и двое его коллег: один по национальности был туркмен, второй — армянин; в темноте, ночью в город выходил и сам Шебаршин.

Ночные походы были особенно опасные — не дай Бог в темноте наткнуться на патруль стражей революции: шансов вернуться в посольство и вообще остаться живым окажется очень мало. Риск этот был огромный, но Шебаршин рисковал, выходил в город.

В пору войны Ирана с Ираком все иранские города покрывались мраком — ни одного электрического огонька. Если где-то неожиданно вспыхивал фонарик или зажигалась свеча, то по «объектам демаскировки» тут же начинал стрелять патруль. В городе поменьше Тегерана, наверное, и обстановка была попроще, а в Тегеране было сложно.

«Каждый день проводились встречи с источниками, — вспоминает Шебаршин. — В кромешной тьме кто-то из работников выходил в замерший город, ехал по пустынным улицам, шел пешком, отыскивал заветную дверь, за которой его ждал наш помощник, или поднимал в условном месте какой-то бросовый предмет — смятую сигаретную упаковку, старый молочный пакет — и извлекал оттуда предназначенное для него сообщение. Надо было не только убедиться в отсутствии наблюдения, но и не попасть на глаза патрульным стражей исламской революции или исламских комитетов. Время было такое, что патрули сначала стреляли и лишь потом спрашивали: “Кто идет?”».

Хоть и нельзя было Шебаршину в этих условиях выходить в город, а он выходил. Правда, не всегда все получалось гладко.

Как-то ему попалась идущая навстречу персиянка — гибкая, тоненькая, с книгами в руках: явно студентка. Одетая в серую, лишенную всяких форм накидку, из-под низко надвинутого — ниже бровей — платка поблескивали темные серьезные глаза.

А Шебаршин обходил посольскую стену, разукрашенную броскими надписями: «Марг бар Брежнев», «Марг бар шурави» и так далее — неведомые авторы требовали смерти Брежневу, советскому народу, Союзу и так далее; лозунги эти, повторяющиеся, пестрящие в глазах и способные замутить сознание, нанесены краской из баллончиков: черной, красной, синей… Придет время, и пора Хомейни, прозванного в народе Бутшеканом — сокрушителем идолов, останется в прошлом, а стену придется ремонтировать. Серьезно придется ремонтировать — краска-то ядовитая, проступает сквозь цемент, не говоря уже о простой известке или другой краске — например, светлой…

А девушка все ближе и ближе — маленькая, гибкая, худенькая, не девушка, а девочка. Школьница, но в руках много тяжелых книг, школьники столько книг не носят. Поравнявшись с Шебаршиным, она негромко спросила:

— Скажите, вы из этого посольства?

— Из этого.

— Объясните тогда, почему вы — социал-империалист?

Честно говоря, Шебаршин не ожидал такого вопроса — думал, что девушка начнет спрашивать, как устроиться на учебу в Москву или в Ленинград, как вообще можно поехать в Советский Союз — ни одно, ни другое, ни третье сейчас, увы, невозможно, — и он приготовился в мягких выражениях объяснить это юной персиянке — объяснить с доброжелательной улыбкой… Улыбка эта несколько мгновений не покидала лицо Шебаршина, хотя была очень неуместна.

— Почему вы социал-империалист? — прежним негромким, очень участливым тоном поинтересовалась девушка.

— Извините, — только и нашелся, что сказать ей, Шебаршин, и девушка, прижав к себе покрепче книги, двинулась дальше.