М Стрешинский - Генерал Симоняк

• Название: Генерал Симоняк
• Автор: М Стрешинский
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Рабочие Кировского завода писали:

Дорогие товарищи!

Шлем вам свои горячие поздравления и сердечный привет в связи с преобразованием вашей дивизии в гвардейскую.

Вы завоевали звание гвардейцев в упорных боях с врагами, в сражениях не на жизнь, а на смерть. И самым блестящим подвигом был прорыв блокады Ленинграда совместно с другими частями Ленинградского и Волховского фронтов. Как подлинные русские гвардейцы, славные потомки Суворова и Кутузова, дрались вы на берегах Невы...

Впереди еще много трудностей и преград. Но нет таких крепостей, которых не могли бы взять большевики... Закаленные в боях, умножившие свой боевой опыт, вы будете еще яростнее и сокрушительнее бить врага.

Мы, рабочие, инженеры, техники и служащие трижды орденоносного Кировского завода, со своей стороны, даем вам слово удесятерить свои усилия на трудовом фронте, выпускать для Красной Армии всё, что она требует...

Вперед же, орлы-гвардейцы. Вперед, на полное освобождение от осады города Ленина.

Одно из писем до слез растрогало Симоняка. Его прислала неизвестная ему Аграфена Даниловна Иванова, мать четверых детей.

Трое моих сыновей тоже где-то воюют, - писала она. - Может, с вами и блокаду прорвали. Не знаю этого. Но воевать должны хорошо. Злы они на фашистов сильно, отца потеряли. Про наши муки ленинградские знают. Когда люди кругом валились, а мы их и похоронить по-человечески не могли. Все мы ликуем теперь. Блокада прорвана. Вы и сами не представляете, сынки, что это значит для нас. Камнем лежала блокада на нас. Услышав по радио, что ей конец, я всю ночь не сомкнула глаз. Вышла на улицу, а там народу полным-полно. У всех праздник, равного которому я давно не помню. И до чего хорошо стало на душе, словно ее волшебной водой окропили.

Мне, простой женщине, не передать, что мы испытали в эту светлую ночь нашей победы. Хочется поклониться вам до земли, пускай любовь ленинградцев хранит вас в бою...

Негромко затрещал телефон. Говгаленко снял трубку.

- Федоров? - переспросил он. - Ты что хотел, Павел Сергеевич? Наверх вызывают? Не знаю зачем. Не знаю. Генерал дома.

- Пускай зайдет, - сказал Симоняк.

Говгаленко зашелестел газетами. Их накопилась гора. И в каждой что-нибудь да говорилось о прорыве блокады, о людях дивизии.

- Читали, что англичане пишут?

- Не успел.

- Вот послушайте: ...несколько месяцев назад даже друзья России не думали, что Красная Армия сумеет добиться таких успехов, каких она добилась сейчас. На одном из первых мест стоит прорыв блокады Ленинграда, оборона этого города войдет в историю как великая военная эпопея. Называют прорыв блокады чудом на Неве.

- Что не промолчали, и то хорошо. Вот помогали бы только больше. Где их второй фронт?

Вошел Федоров, в шинели и шапке-ушанке, надвинутой чуть не до бровей. Остановился на пороге.

- Срочно вызывают меня в штаб фронта, - сказал командир полка.

- А ты не догадываешься зачем? - удивился Симоняк.

В глазах его сверкнула казацкая лукавинка. Федоров неопределенно пожал плечами.

- Во всяком случае, не вправлять мозги, - успокоил Симоняк. - Может, поужинаешь с нами?

- Нельзя задерживаться.

- Ладно. Перед дорогой выпьем по чарке. Когда еще встретимся.

Наполнили стопки, чокнулись.

- Не жалеешь, что с нами повоевал? - спросил комдив. - Правду говори.

- Что вы, Николай Павлович! Я по-настоящему счастлив. Громадное мы дело свернули.

- Не до конца. Можно сказать, что одну лапищу у гидры отрубили. Много еще воевать придется, чтобы ленинградцам спокойно жилось. Ну, доброго тебе пути, товарищ комдив... Придется нам на твое место человека подбирать...

Проводили Федорова тепло. Не стал задерживаться и Говгаленко.

- Устал так, - признался он, - что ноги в коленках дрожат...

- Иди отдыхай, Иван Ерофеевич, - кивнул головой генерал. - А меня и ко сну не тянет.

На сердце было удивительно радостно и светло. Симоняк перебирал в памяти события своей жизни. Рождение первенца. Поступление в академию. Первый орден. Генеральское звание... Нет, нет, всё это не идет ни в какое сравнение с тем, что он переживал сейчас, в эти дни, после прорыва блокады. Почему? Потому что теперь это не только его личная радость - она сливается с ликованием Ленинграда, с радостью, которую испытывает вся страна. И это согревало душу, наполняло гордостью, счастьем.

Полковник Путилов за день побывал у Кожевникова и Федорова. На вечер оставил третий, 269-й полк, в котором воевал и на Карельском перешейке, и на Ханко.

Прежде всего заглянул в батальоны. В первом за командира остался капитан Березин.

- Салтана видел? - поинтересовался Путилов.

- Так точно, товарищ гвардии полковник, - отчеканил старший адъютант.

- Поправляется?

- Скоро вернется. Медсанбатовская койка ему не по нутру.

- Знаю его характер. Что у вас делается? Как людей разместили?

Верезин коротко доложил: устроились неплохо, в пустующих домах, в крытых сараях. Людей вот маловато. Будет ли пополнение?

- Получите, - сказал Путилов. - А сейчас хорошенько подумайте о тех, кто остался. Устали ведь люди.

- Страшно устали, - вырвалось у Березина.

- Вот и пусть отдыхают. Но о караульной службе не забывать. Чтоб всюду был полный порядок.

Капитана Собакина Путилов отыскал в крохотной пристройке к каменному дому. Комбат, накинув на плечи меховую безрукавку, сидел над картой.

- Что это ты колдуешь, Федор Иванович?

- Не колдую, а истину хочу восстановить. Вы знаете, что мне командир полка сказал?

- А что?

- Ты, говорит, Собакин, на сутки раньше мог волховчанам руки пожать. Как это понимать следует? Не воевал, значит, а резину жевал?

- Ладно, Федор Иванович. Твоих заслуг никто не умаляет. А про ошибочки забывать не следует. Были они у всех нас, были и в третьем батальоне. Зря ты сейчас никчемными исследованиями занялся.

- Нет, я с генералом поговорю, - не сдавался Собакин. - Он человек справедливый, согласится со мной.

- Ты знаешь его давно?

- С Ханко.

- И всё же плохо знаешь. Сам-то он какой? Вечно ему кажется, что чего-то недоделал. Начальство его похваливает, а он, как мне сдается, испытывает при этом неловкость. А почему?

Собакин, несколько остыв, ждал, как Путилов ответит на свой вопрос.

- Мы часто говорим, - продолжал полковник, - о чувстве ответственности командира перед партией и народом. Люди привыкли к этим словам и порой не воспринимают всей их глубины. А у Симоняка это чувство в крови. Строго он и свои и наши дела судит. Иначе нельзя. Бой ошибок не прощает... А ты на Шерстнева обижаешься зря. Честное слово, зря...

- Может быть, - смутившись, сказал комбат.

Путилов перевел разговор. Видел он на улице трех солдат. Лохматые, небритые, полушубки расстегнуты. На гвардейцев не похожи.

- Я им замечание сделал. Но вы, командиры, куда смотрите?

- Смотреть-то некому, Савелий Михайлович. Из ротных один только Владимир Михайлов остался в строю. Почти всеми взводами сержанты командуют.

- Это не оправдание. Доложу комдиву - не похвалит. А он ваш третий батальон геройским считает.

- Не надо докладывать, - попросил Собакин, - всё сделаем сами.

Он сложил карту, а несколько исписанных листков разорвал в мелкие клочья.

- Всё, - повторил он, думая теперь уже не о показавшихся ему обидными словах командира полка, а о новых делах.

- Ладно, договорились, - попрощался Путилов.

Штаб полка размещался в школе. Несмотря на поздний час, там было оживленно и людно, как днем. Сам до недавних пор полковой работник, Путилов понимал, до чего много дел, самых разнообразных, первоочередных, срочных, у майора Меньшова и его помощников. Надо принять новое пополнение, проверить оружие, написать донесения о ходе боевых действий, заполнить сотни наградных листов, нельзя забыть ни об одном из героев - ни павших, ни оставшихся в строю.

Начальник штаба Меньшов, сдвинув густые кустистые брови, ворчал:

- Честное слово, в бою так не парился. Хоть караул кричи.

Замполит майор Хламкин сидел тут же. Он еще не совсем оправился после контузии, веки глаз часто вздрагивали. Хламкин коротко описывал подвиги офицеров и солдат, представляемых к награде. Помогали ему секретарь партбюро капитан Александр Сумин и молоденький круглолицый младший лейтенант Юра Гении, инструктор политотдела.

- Какой молодец, - говорил Хламкин, потрясая заполненным наградным листом. - Послушай-ка, Меньшов, что пишет Шелепа о старшем лейтенанте Аркадии Макарове: Ни на шаг не отставал он от стрелков. Часто и сам за пулемет ложился...

- Пулеметная рота крепко выручала третий батальон, - отозвался Меньшов. Погиб Макаров... Большой награды заслуживает. И родным в Ленинград надо написать. А Губина не забыли?

- Нет. На него наградной лист уже готов.

Василий Губин взял на себя командование ротой после гибели Макарова и воевал всю неделю, хотя был ранен в руку. Не раз он заменял наводчика, сам ложился за пулемет...