Александр Карпенко - Грань креста (дилогия)

• Название: Грань креста (дилогия)
• Автор: Александр Карпенко
• Жанр: Альтернативная история

Фельдшер психиатрической бригады «Скорой помощи» шёл на дежурство, а попал в другое место, населённое странными существами, с нестабильной географией и непрерывной войной. Работа та же, больные такие же, но мир сдвинулся…

«Жизнь. Дом. Семья. Любимый человек. Друзья. Маленькие радости, которые позволяет себе каждый в меру своего понимания. Домашние заботы, повседневные хлопоты — пусть скучные, но необходимые… Что получится, если всё это у человека отобрать и оставить только служебные обязанности? Не на день, не на месяц и не на год даже — навсегда. До смерти. Не знаете?

Мы знаем. Получится станция «Скорой помощи» в диком и странном перевёрнутом мире, куда нас заволокли, не спросив ни мнения, ни согласия…»

---

Не написал — выплакал…

Шума я старался по возможности не производить. Более не для того, чтобы меня не заметили в темноте, а чтоб самому суметь услышать возможное перемещение крадущегося клиента. Рат, кое-что различавшая в кромешном мраке (её глаза куда как лучше моих на это пригодны), шепотком подсказывала, как обойти препятствия. Без этих указаний я давным-давно бы расшиб себе лоб о какой-нибудь косяк в путаном лабиринте комнат.

Чужое присутствие почувствовалось сразу. Не звук, не дыхание, а просто: кто-то есть. Отреагировала секундой позже и мышка, пискнув:

— Клиент на диване, прямо. У твоего плеча справа — выключатель. Попробуй — может, он пробки всё же не вывернул. Только зажмурься сперва ослепнешь.

— Плевать. — Я хлопнул ладонью по стене. Огромная хрустальная люстра брызнула белым светом. Перед глазами поплыли яркие круги. Когда зрение восстановилось, на бархатном диване напротив сидел человек, подозрительно меня разглядывающий.

— Я «Скорую» не вызывал! — взвизгнул он истерично.

— Ага, — согласился я, — к тебе вызвали. Собирайся в темпе.

— Не буду!

— Будешь.

— Куда?

— А то не знаешь…

Пациент порывисто вскочил на красный бархат, срывая с ковра допотопный винчестер. Задёргал рукоять, пытаясь загнать патрон в патронник. Я, не вынимая рук из карманов, тоскливо взирал на его телодвижения. Люси на плече завывала, топала и рвала моё ухо.

Сладив с ружьём, больной повернулся в нашу сторону, водя стволом вверх-вниз.

— Зря ты это затеваешь… — вздохнул я.

Клиент взглянул мне в глаза, открыл рот, чтобы что-то крикнуть, и тихо закрыл его. Не знаю уж, что он прочитал в моём взоре, но руки его понуро опустились, расслабли, обмякли, безвольно выпустили из пальцев приклад. Винчестер грохнулся на цветастое шерстяное покрытие пола.

— Напрыгался? — зевнув, поинтересовался я. — Ну, пошли.

Начальница была готова лопнуть, как полная ампула в печке, от гнева. Даже шерсть её встала дыбом. Хвост наотмашь колошматил по жести капота.

— Шурка, я откажусь с тобой работать! Вали на линию вкалывать! Мне не нужен дохлый фельдшер! Труп мало того что воняет, так ещё и ящик носить не может!

— Не может, говоришь… А я что делаю?

— Что ты сказал?!

— Ничего. Прости. Устал, наверное.

Я выловил из-за кислородного баллона склянку с виски. Скрутил пробочку. Сделал большой глоток, сплюнул на пол. Закрутив аккуратно, убрал на место. Закурил.

Мышка, насупясь, следила за моими манипуляциями. Дёрнула ушками:

— Не нравишься ты мне что-то последнее время, парень.

— Ты думаешь, я себе нравлюсь…

А сырая хмарь после твоего отлёта на много дней сменилась ясным синим небом и почти летним ласковым теплом. Только не радовало меня солнышко становилось ещё хуже. Да и обманчиво солнце осени — холодно уже ночами, и копится в низинах тяжёлый сырой туман.

Недолго допекал я семью своим необъяснимым для них депрессивным настроением после расставания с тобой — на дежурстве, возвращаясь из далёкой областной больницы, въехал в такую вот густую пелену тумана, и он поглотил меня, унеся из мира моей семьи, из мира моей любви, моего пропавшего счастья…

Патрик нацелился выбивать дверь плечом, но, вовремя заметив, что она открывается наружу, одумался.

— Ну, что теперь? Уехать же мы не можем.

— Да уж куда тут уедешь! Зав. отделением персонально заявку давал, чёрт его дери вместе с его разлюбезным психом!

— Ладно, не мытьём, так катаньем.

Я сбегал в машину за автоматом, оставив Рат дозваниваться в полицию вызвать их опечатать после взлома квартиру. Стук вибрирующего в моих руках оружия и гуд металла замка под ударами пуль больше всего напоминали работу по асфальту отбойным молотком. Замок продержался недолго, лопнув с дребезжащим звоном, и пилот рывком распахнул дверь, едва не набив мне шишку.

— Я никуда с вами не пойду!

Опять «не пойду»! Третий за день! Да сколько ж это будет продолжаться?!

Окружающую нас грязь затхлого жилища душевнобольного затянула красная пелена. Ребристый кожух тяжёлого ствола «песчаника» гулко хлопнулся мне в ладонь. Затрещал флажок предохранителя, опускаясь со стопора щелчок за щелчком: Одиночные… Короткие очереди… Непрерывный огонь… Упёрся в выступ ограничителя.

Указательный палец нащупал спусковой крючок. Почему он в сечении трёхгранный? Разве плоский будет не удобнее? Мягко повёл назад…

Я очнулся со страшной головной болью. Люси, шипя и извергая ругательства, щекотно бегала по моей башке, кутая её в целый ворох бинта. Бумажного цвета больной с мокрыми между ног портками забился в угол, выпучив глаза и зажав коленями трясущиеся ладони уже закованных в железо рук. Не слишком отличающийся от него видом водитель шумно хлебал воду прямо из-под крана, отбивая на распылителе зубами чечётку.

Опираясь о стену, поднимаюсь. Замахиваюсь ногой, чтобы пнуть супостата.

— Оставь его, — вмешалась начальница, — он не виноват. Это Патрик.

— Как?! — задохнулся я.

— Шура, ты бы убил клиента. У нас не было выхода.

Я закашлялся. Патрик оторвался от крана. С лиловых его губ неопрятно падали хлорированные капли.

— Ш-Шура, г-госпожа Рат не права. В-вы не звереете. Вы уже озверели.

Похолодало. Сгорели яркие мотыльки листопада в осенних садах. Растопырили рёбра скелеты озябших деревьев, покрывшись утренним серебром, потемнела трава. Лишь сирень у моего окна не сбросила лист, и он обвис зелёный под белым.

Жгли по первому снегу старые карты вызовов. И твои. И мои. Может быть, мы заполняли их, сидя друг против друга? О чём говорили мы, закончив писать? Как я смотрел на тебя? Что думал? Жгли…

Горький символ… Чей-то страх и боль, страдания и ужас смерти, килограммы человеческого горя летели по ветру клочьями жирной липкой сажи. Тысячи часов работы, неисчислимые вёрсты дорог, океан бессонницы и усталости, вёдра истраченных лекарств — всё трещало в рыжем дымном костре.

В пепел превращались сотни чужих и наших судеб, обещаний, несбывшихся надежд. Жгли старые карты…

Толстые кипы бумаги горели плохо, сопротивлялись огню, пытаясь отсрочить неминуемую гибель, как пытается отсрочить смерть безнадёжный больной, цепляясь из последних сил за каждый вздох, каждый удар сердца.

Несколько листочков, взмахнув опалёнными крыльями, взлетели над пламенем. Я поймал один. В графе «вызов выполняли» стояло твоё имя. Зачем-то сложив пополам, засунул, пачкая сажей халат, поглубже в карман.

Сколь же ты была мне необходима, оказывается! Даже и не представлял, что настолько. Похоже, всё моё восприятие мира последние месяцы происходило через розовые очки твоего присутствия. Тебя не стало, очки разбились, и мир предстал мне таким, каков он есть.

А он, оказывается, вовсе не светел и удивителен — напротив, скучен, грязен и убог. Как и прежде. Я не хочу, чтобы было так! Верните мне мои очки!

А чумазый механик, надзиравший за костром, швырял в огонь всё новые и новые карты…

Глава окончательная

Последний труп выглядел ужаснее всех предыдущих. Истерзанное худенькое тело окостенело скрючилось под стеной столярки.

Её изнасиловали, использовав для этого включённую электродрель. Кабель чёрной змеёй тянется из дверей мастерской, петляя по окровавленной земле. На длинном сверле инструмента намотаны пористые сине-красные лоскуты. Снова беременная… И срок был солидный — в каше перемолотых внутренностей видны части изрубленного в куски плода.

Смерть законстатировали без нас. Линейный автомобиль отогнан на пару десятков ярдов в сторону, из-за него слышатся звуки рвоты. Неудивительно, самого так и подмывает. Патрик благоразумно предпочитает изучать изоляторы на столбе электропередачи с противоположной стороны улицы.

Наше дело — только забрать урода. Его счастье, что попался в пригороде, — в деревне уже бы раздёргали по частям. Даже обученные парни из бригады по борьбе с уличными беспорядками с трудом сдерживают натиск разъярённой толпы, выставив вперёд коротенькие автоматы. Забрала шлемов опущены, на руках — щиты, и не зря. Из толпы летят палки и камни. Народ жаждет крови — похоже, уже всё равно чьей. Огромная пожарная машина развернула к напирающим людям стволы водомётов, готовая включить сбивающие с ног потоки, если полицейская цепь окажется смятой.

К нам бегом подлетает высокий жилистый офицер, крича:

— Психиатры? Слава богу, забирайте скорее.

На согнутой в локте руке его торчит дулом вверх пистолет-распылитель, от которого тянется гофрированный шланг к висящему сбоку ёмкому баллону с ярко-жёлтой маркировкой с изображением жёлудя.

Преступник валяется на земле в паре шагов от убитой им женщины. Вывернутые назад конечности скованы чёрными браслетами. Двое полицейских стоят над ним, держа в паре дюймов от грязной нечёсаной головы стволы оружия. На их лицах явственно читается: «Ну побеги, побеги же! Ну дёрнись хотя бы!»