Александр Соколовский - Дом на улице Овражной

• Название: Дом на улице Овражной
• Автор: Александр Соколовский
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1959

Соколовский Александр Александрович родился в 1925 году в Москве. Во время Великой Отечественной войны был корреспондентом военной газеты «На разгром врага». После войны учился в Литературном институте имени Горького.

Свою литературную деятельность Соколовский начал в военные годы со стихов. С 1947 года стал писать детские рассказы и очерки. Первая повесть — «Добро пожаловать», написанная автором совместно с писательницей Н. Саконской, — была издана в Детгизе в 1952 году. Вторая повесть — «Новичок» — вышла там же в 1955 году.

В настоящее время писатель работает над сборником рассказов о забайкальской тайге. Не забывает он и корреспондентскую работу. По заданию журналов и газет много разъезжает по стране и пишет очерки и рассказы.

В своей повести «Дом на улице Овражной» автор рассказывает о пионерах, изучающих историю родного города.

Отзывы и замечания по книге редакция просит присылать по адресу: Москва, А-55, Сущевская, 21. Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», массовый отдел.

---

— Молодой, говоришь? — переспросил Вержинский и ласково улыбнулся, взглянув на меня. — Да ведь мне давно пора на пенсию, мой милый мальчик. Шестьдесят два года не шутка… Но я буду работать! — Лицо его опять помрачнело. — Буду работать, пока смогу держаться на ногах! Пока бьется сердце. Теперь оно, увы, совсем слабое… Никуда не годится…

— Да зачем же работать! — воскликнул я. — Если заявление напишете, то вам сейчас же без разговоров пенсию дадут!

Казалось, он не слышал меня, думая о чем-то своем.

— Никакими человеческими силами, — сказал он, — не создать, не восстановить того, что мы тогда разрушили. Кровь, смерть, нищета, боль, унижения… Все это шагало по нашим следам. И для чего? Для чего? Разве я в первые же годы после войны не увидел, как ошибался? Разве я не видел, что за несколько лет советская власть сделала с Россией то, чего ни Колчак, ни Керенский, ни сам царь с его министрами не смогли бы сделать в тысячелетие!.. Разве трибунал решает, можно или нельзя простить человеку его преступление? Нет, мой трибунал здесь, вот здесь… — Он постучал костяшками пальцев по своей груди, с той стороны, где бьется сердце, и добавил чуть слышно: — И этот трибунал уже вынес мне приговор…

— Но вы ведь их спасти хотели, тех пленных! — не вытерпел я. — Вы же сами тогда написали в дневнике.

Чуточку подумав, чтобы вспомнить, я прочитал наизусть:

— «Мне казалось, что мы призваны действительно навести порядок в многострадальной нашей России. Но день за днем это убеждение сменялось в душе моей другим: я перестал верить в это призвание. Мы больше похожи на шайку бандитов и грабителей, мародеров и пьяниц, чем на доблестную армию освобождения России от „красной заразы“…»

Он слушал, широко раскрыв глаза, с таким странным выражением, будто бы я наговорил ему невесть каких радостных вещей. И понемногу бледность на лице его сменилась легким розовым румянцем. Я увидел, как дрогнули его красноватые веки и как по щеке на подушку медленно сползла слеза.

— Вы что, Альберт Владимирович? — испугался я и вскочил. — Может, вам, правда, воды принести, а? Хотите?..

Я больше не чувствовал никакого страха. Мне почему-то стало очень жалко этого удивительного старика, который, наверно, был совсем одинок и несчастлив.

— Не надо воды, мой мальчик, — слабо улыбнувшись, проговорил Вержинский. — Не надо. — Он с трудом дотянулся и погладил меня по руке. — Спасибо тебе… Большое спасибо…

Глава четырнадцатая

Я долго ждал автобуса на остановке, нетерпеливо бегая по тротуару и не замечая, что мороз начинает пощипывать щеки и уши. Ну и удивится Женька, когда я расскажу ему о Вержинском!.. Вот, поди, вытаращит глаза!.. И оттого, что я действительно смогу поразить Вострецова, у меня прыгало сердце.

Наконец, переваливаясь в намерзших колеях, подошел автобус. Со скрипом раздвинулись двери. Я втиснулся в них.

Сжатый со всех сторон пассажирами, я вспоминал все, о чем мне рассказывал Альберт Владимирович. Это надо было получше запомнить, чтобы в точности пересказать Женьке. Мне не приходило в голову, что я мог пропустить что-нибудь очень важное или, воспользовавшись такой необычайной встречей, позабыть расспросить подробнее о самой Ольге, которую Вержинский видел собственными глазами. Мне казалось, что я узнал у него все, что только можно было узнать. Ведь, уходя, я даже спросил, что это за таинственные буквы «N. R.» над стихами про луну и любовь. Альберт Владимирович объяснил, что это первые буквы имени и фамилии одной екатеринбургской его знакомой — дочки какого-то доктора, Нади Ростовцевой.

— Так, юношеское глупое увлечение… — добавил Вержинский. — Нарядная куколка. Пустышка. Жеманная барышня. — Он слабо шевельнул рукой, и брови его дрогнули, будто бы ему вдруг стало больно за то, что он сочинял стихи для такой глупой и пустой девчонки, как эта Надя.

Сойдя с автобуса, я что было сил помчался домой. Меня подгонял ветер, дующий в спину, и нестерпимое желание непременно поскорее поделиться хоть с кем-нибудь необычайной новостью. Я забыл, что меня, наверно, заждались дома, что уехал на завод с поручением отца в три, а сейчас уже, должно быть, около семи. Передо мной все еще стояло усталое и печальное лицо Альберта Владимировича. Почему он вдруг погладил мою руку и стал благодарить? За что?..

Прыгая вверх по лестнице через две ступеньки, я решил сейчас же рассказать обо всем, что со мной случилось, отцу. Но мать встретила меня сердитыми упреками.

— Где это тебя носит, непутевого? Отец болен, я с ног сбилась, а он, нате, пожалуйста, пропал неизвестно куда.

— Почему же, мама, неизвестно? Очень даже известно. Я, знаешь, у кого был? У Альберта Вержинского! Честное слово!..

— У какого еще Вержинского? — проворчала мать.

Взволнованно принялся я объяснять ей, кто такой Вержинский, кто такая Ольга, какое задание дал нам с Женькой Иван Николаевич. По-моему, довольно понятно рассказал и про судебную бумагу и про дневник… Мать выслушала меня, не прерывая. А потом сказала, покачав головой:

— Вечно гоняешь с разными глупостями. Наплел-то, наплел… Суды какие-то, баррикады… Господи, и когда ты только поумнеешь?

— Тебе это все равно, — обиженно сказал я. — А мы, может, открытие сделаем… Вот я отцу расскажу, увидишь, он все сразу поймет.

— Я вот тебе скажу! — сурово пригрозила мать. — Он только что заснул. Чтобы тебя и не слышно было, понял?

Отец, и правда, спал, отвернувшись к стене. Я прошел мимо него на цыпочках, достал портфель и уселся готовить уроки. Время от времени я поглядывал, оборачиваясь, не проснулся ли отец. Но он спал, тихо посапывая.

Не ладилось у меня что-то в этот день с уроками. Я учил правила правописания частицы «не» с глаголами, но буквы расплывались перед глазами; взялся за географию — задали реки и озера Азии, — и вместо Тигра и Сыр-Дарьи видел перед собой скачущих лошадей и подполковника Белецкого с револьвером в руке; а раскрыв учебник ботаники и прочитав, как надо выращивать капусту, вовсе ничего не понял. Наконец, усталый и разбитый, махнув на все рукой, я разделся и забрался под одеяло.

Должно быть, от волнений, которые пришлось мне пережить, я наутро чуть не проспал и едва не опоздал в школу, так что рассказывать отцу о Вержинском было уже некогда. Только успел сказать, что, когда вернусь из школы, он узнает удивительные вещи.

Зато по улице я мчался, словно меня кто-нибудь подстегивал. Конечно, уж Женьке-то размусоливать ничего не придется. Он сразу все поймет. Но, снимая пальто в раздевалке, я решил, что сообщу ему необычайную новость, чуточку помучив и подразнив его.

Женька уже пришел и рылся в портфеле, вынимая ручку, тетрадки и учебник ботаники. Подойдя к нему и хитро прищуриваясь, я сказал:

— А я что знаю!

— Ну и знай себе, — буркнул Женька и еще ниже наклонился над портфелем.

— Может, сказать, а?

— Иди ты от меня подальше! — со злостью вдруг прошипел Женька. — Отстань… — И добавил, сузив глаза: — Предатель.

Будто плетью по лицу, полоснуло меня это слово. А я-то несся к нему с такой радостной вестью! Я-то мечтал, как подойду и скажу ему, что разговаривал с самим Вержинским!

— Ну хорошо… Хорошо же!.. — даже задохнулся я. — Пожалеешь еще!..

И, круто повернувшись, я зашагал к своей парте.

Прозвенел звонок. Дежурные развесили на доске цветастые плакаты с изображениями кочана капусты, кочерыжки и веточки с цветами. Вошла учительница ботаники Анна Ивановна. Начался урок.

Глухо и невнятно доносился до меня тонкий, неуверенный и всегда какой-то испуганный голосок Симы Соловейчик, отвечавшей у доски. Я не слушал ее. «Хорошо же, — думал, уставившись в парту. — Пусть Женька так ничего и не узнает. А я вот один, без него, буду искать Ольгу!.. И найду один. Тогда пускай он сам подойдет ко мне и первый протянет руку. Пускай попросит прощения. Я буду стоять гордый и непреклонный. Может быть, только взгляну на него холодно и спокойно. А потом скажу: „Сам виноват: я тебя предупреждал“».

Мне почудилось, будто кто-то окликнул меня. Потом еще раз. Мишка Маслов, сидевший позади, больно ткнул в плечо концом ручки.

— Ты что, не слышишь? Вызывают…

Занятый своими думами, я действительно не слыхал, что Анна Ивановна несколько раз подряд нетерпеливо повторила мою фамилию.

— Что с тобой, Кулагин? — строго спросила она, когда я, наконец, выскочил из-за парты и, второпях ударившись коленкой об угол скамейки, побежал к доске: — В каких облаках ты витаешь? Продолжи нам рассказ Симы.

Продолжить рассказ? Если бы я знал, на чем она остановилась! Я стоял, глупо выпучив глаза, разглядывая капустный кочан, нарисованный на плакате.

— Ну, мы ждем, Кулагин.

— Это… Это капуста… — шмыгнув носом, сообщил я.

— Правильно, конечно. Не арбуз. Это всем нам известно. Ну, а как образуется капустный кочан?